Был четвертый час ночи, когда упряжки подъехали к заготпункту. Высоко в небе плыла луна и освещала огромное белое пространство. В центре его прижалось к земле одинокое здание заготпункта и темными окнами заглядывало в окружающий мир. Вокруг стояла мертвая тишина. Нигде ни звука, ни шороха. В одном из окон вспыхнул огонек. Он горел ярко, маняще.
- Ишь ты, как сигналит, - прошептал Старовер, первым заметивший свет в окне.
В двухстах метрах от заготпункта олений транспорт остановился. Трое сошлись у головной нарты и о чем-то пошептались. Потом один из них отделился и пошел по направлению к заготпункту. Подойдя к окну, он три раза дробно стукнул.
Послышались звуки открываемых дверей.
…Как только подняли и понесли Надю в село, Кун повернул лыжи к скале. Он знал обычаи охотников: никто из них не обрежет канат, какая бы беда ни случилась. Кто же тогда обрезал?
Охотник наклонился и начал изучать следы. Они пока ничего ему не говорили. Это были следы только что приходивших охотников. Но что это? Кун опустился на одно колено и внимательно рассмотрел след узких лыж. Он шел вдоль подошвы горы. При лунном свете след хорошо просматривался. Он рассказывал охотнику о том, как торопился человек. Шаги у него длинные и накатистые, а лыжи узкие, не эвенские и не якутские. Под уклон незнакомец сильно оттолкнулся и, чтобы ускорить бег, все время работал палками. В ложбине он остановился на отдых. Веерообразные отпечатки лыж говорили о том, что человек обернулся и долго смотрел назад. Боялся ли он преследования? Кун изучил каждый отпечаток. От зорких глаз охотника ничего не ускользало. Но сколько он ни присматривался, не нашел такого следа, который говорил бы о том, что незнакомец опасался погони. Простояв три-четыре минуты, Кун двинулся дальше. Теперь лыжня под небольшим углом пересекла долину. Неожиданно ему почудился какой-то шорох. Он затаил дыхание, чтобы "шепот звезд" не мешал слушать. Теперь до ушей явственно доносился скрип полозьев. "Нарты!" - определил Кун и пожалел, что не взял с собой ружье. Из-за кустарников выехали три оленьи упряжки и двинулись на юг. Старый Кун присел и не поднимался до тех пор, пока, они не скрылись.
"Худой люди!" - прошептал Кун, спускаясь в ложбину. Здесь он обнаружил остатки костра, три банки из-под консервов, несколько окурков папирос. "Много курил, значит боялся", - решил охотник. На снегу валялись крошки хлеба. "Олени хлеб ели", - удивился Кун. Он знал, что в колхозах мало ручных оленей, привыкших есть хлеб. На снегу были отпечатки ног. Двое в унтах, один в валенках. "Нездешние", - определил охотник.
Он вернулся к костру и еще раз обошел вокруг, зорко присматриваясь ко всему. Луна хорошо освещала полянку, и поэтому отчетливо виднелся каждый предмет. Кун уже хотел было подняться и еще раз подойти к месту стоянки нарт, как его внимание привлек кусок веревки, лежащий в трех метрах от костра. Он поднял его и начал рассматривать. Это был размотанный виток пенькового каната. Кун аккуратно свернул находку и спрятал ее за козырек шапки. Поднявшись из ложбины и пройдя несколько шагов вперед, охотник присмотрелся к следам нарт. Они глубоко утопали в снегу. "Тяжелый воз", - подумал Кун.
Вернувшись домой в третьем часу ночи, Максим Николаевич долго не мог уснуть. Два сообщения не выходили из головы: первое - о появлении в районе Полюса холода бывшего князца Мичина Старкова и второе - о подозрительном оленьем транспорте. Слух о появлении Мичина Старкова распространился в селе с невероятной быстротой; кто его пустил, не удалось установить; может быть, Максим Николаевич и не обратил бы внимания на разговоры, если бы не обстоятельный рассказ Куна о трех оленьих упряжках.
Глава третья
ЗАВЕЩАНИЕ БАСТЫРЕВА
Алексей соскочил с постели и включил приемник. В Москве кремлевские куранты били полночь, а в Хабаровске уже наступило утро. Прозвучали мелодии гимна, и голос диктора предложил открыть форточку, постелить на пол коврик и приготовиться к гимнастике.
После двух-трех упражнений окончательно исчезла сонливость.
Кончив урок гимнастики, Алексей принял холодный душ и оделся.
За завтраком он распланировал свой день: сначала в институт, потом в филиал Географического общества и обязательно в краевую библиотеку, а там, если останется время, - в редакцию газеты.
Соснин собрался было выходить, как раздался звонок. Он открыл дверь и впустил средних лет человека в форме железнодорожника. Вошедший поздоровался и спросил:
- Здесь проживает Алексей Григорьевич Соснин?
- Это я, - ответил Алексей. - Что вам угодно?
Незнакомец достал из кармана большой ключ, вчетверо сложенный лист бумаги и протянул их Алексею.
- Вот… Приказано передать вам. От Серафима Петровича Бастырева.
- Бастырева?..
- Да, по завещанию от него…
- Ничего не понимаю. Какое завещание?
- Ключ завещал вам Серафим Петрович Бастырев.
- Вы извините меня, что не пригласил вас в комнату, - смущенно проговорил Соснин. - Спешу в институт. Но раз такое дело, пройдемте. Вы мне все подробно расскажете.
- Да я ничего и не знаю… Бастырев умер… Это дочь его велела передать. Лучше приезжайте в Амурскую. А пока до свидания, - и железнодорожник вышел.
В записке, переданной вместе с ключом, говорилось: "Разыщите в Комкуре охотника Куна. Ключ - пароль, он поможет…" Фраза на этом обрывалась.
Домой Алексей вернулся в седьмом часу в веселом настроении. Дома его встретила мать.
Во время ужина Варвара Александровна подробно расспросила Алексея о поездке в Москву, о московских постановках, потом поинтересовалась приглашением его на Полюс холода.
- Да, получил, - ответил он не сразу. - Ты знала Бастырева Серафима Петровича?
На лицо Варвары Александровны набежала тень.
- Я же тебе рассказывала. На его руках умер твой отец. Серафим Петрович похоронил его в горах…
Алексей в общих чертах уже не раз слышал историю гибели отца - командира отряда Красной гвардии, но подробностей, как это произошло, не знал. Мать со слов Бастырева рассказывала, что отца предали. Но кто - осталось невыясненным.
- Вот что мне завещал Бастырев, - сказал Алексей и вытащил из кармана массивный ключ старинной работы.
Варвара Александровна тщательно осмотрела его. К дужке ключа оленьей жилой, продетой в треугольное отверстие, была привязана половинка истертого серебряного рубля.
- Никогда не видела, - покачала головой Варвара Александровна, возвращая ключ сыну.
На следующий день Алексей отправился в Амурскую. В доме Бастырева его встретила молодая женщина - дочь Серафима Петровича.
- Папа очень ждал вас, - заговорила она, как только Алексей снял пальто и прошел в гостиную. - Не хотелось бы умереть, говорил он, не выполнив своего долга.
- Я только третьего дня прилетел. Вчера не мог к вам заехать. Сегодня прямо с утра… Извините. - Соснин нерешительно спросил: - Вы не в курсе: о каком деле упоминал в письме Серафим Петрович?
- Разве вы не знаете? - в свою очередь спросила женщина.
- Нет, не знаю.
- Поэтому, наверно, вы не хотели принять от моего мужа ключ?
- Так это ваш муж был у меня вчера? - спросил он.
Женщина кивнула головой. Соснин был явно обескуражен. Женщина пояснила:
- Папа до последнего часа не переставал ждать вас. Когда начал отходить, вытащил из-под подушки ключ и сказал: "Завещаю Соснину". Хотел продиктовать записку, не успел, впал в беспамятство. В секунды просветления памяти отца я записала несколько слов. Бумажку вместе с ключом отправила вам. В бреду отец говорил о каком-то ящике, упоминал о документах и ценностях.
- А как же Серафим Петрович узнал мой адрес?
- Не знаю. В его бумажнике мы нашли вот эту записку.
Женщина достала из ящика стола лист белой бумаги. Адрес был написан четким почерком; почерк Соснину показался знакомым…
Через несколько дней Алексей получил письмо от Смоленского.
"Уважаемый Алексей Григорьевич! - говорилось в письме. - Очень сожалею, что не удалось встретиться и переговорить с Вами.
Мой боевой товарищ по борьбе с басмачами в Средней Азии Серафим Петрович Бастырев в 1929 году был оклеветан каким-то мерзавцем. В анонимном письме, пересланном в политотдел Н-ской дивизии из Якутского обкома, говорилось, что в 1922 году С. П. Бастырев предал отряд Соснина банде белых.
Мы не поверили и не могли поверить анонимке! Мы хорошо знали Серафима Петровича, знали его преданность революции, его чистую светлую душу.
В последнем бою с басмачами Серафим Петрович получил тяжелое ранение и долго пролежал в госпитале, а потом демобилизовался. Выздоровев, он два раза ездил в Оймякон, чтобы разыскать какие-то документы. По словам Серафима Петровича, эти документы должны были пролить свет на историю предательства отряда Соснина. Но обе поездки в Оймякон оказались безрезультатными.
Аноним не унялся. Спустя несколько лет в Хабаровский горком вновь поступило письмо на Бастырева. Время тогда было напряженное, и Серафима Петровича исключили из партии. Заступились за него старые товарищи. Я ездил в ЦК, после этого Серафим Петрович был восстановлен в партии. Очевидно, кто-то был заинтересован в том, чтобы убрать Бастырева с пути, скомпрометировать его.
Разыскать документы Бастыреву не удалось. А тут началась война. С год мы переписывались с ним, потом связь оборвалась. Мои письма возвращались обратно с пометкой на конверте: "Адресат выбыл". Попытки разыскать его оказались безуспешными. Только совсем недавно почта доставила мне открытку, в которой Серафим Петрович просил навестить его на станции Амурская.