– Скромность – качество весьма похвальное, – одобряет ответ Голубя отец Лаврентий и поучительно добавляет: – И все же умалять своих богоугодных деяний не следует, ибо каждый убиенный тобой чекист, большевик, комсомолец – это ощутимый удар по нашему врагу, по врагу Господа Бога. И нельзя пренебрегать любой возможностью нанести этот удар. И помните, – продолжает поп, обращаясь уже к Голубю и Березе одновременно, – что в вашей борьбе с вами всегда наш Бог, поелику боретесь вы с самим Сатаною, который хочет переделать мир на свой, сатанинский, лад.
Помолчав, отец Лаврентий с выспренного тона переходит на деловой:
– Хорошо. Я спрячу вас. Есть у меня в церкви одна комнатушка, о которой, кроме меня, никто не знает. Там вы будете чувствовать себя как у бога за пазухой. Вот только ключи возьму. Да! Оружие придется отдать мне. Не подобает входить в Божий храм с оружием.
Взяв винтовку и наган, поп прячет их под полу свитки и возвращается в дом.
– Вы там, отче, поесть чего-нибудь прихватите! – спохватившись, кричит ему вдогонку Береза. – Милиция не очень балует едой…
– Хорошо-хорошо. Вынесу! – доносится из сеней враз потускневший голос отца Лаврентия. – Только не шуми так.
15
В полутемной потайной церковной комнатушке, в которой вот уже третьи сутки скрываются Береза и Голубь, ночь наступает сразу. Едва солнце опускается за горизонт, как в их пристанище с единственным, закрытым от стороннего глаза густой кроной каштана оконцем тотчас наступает непроглядная темнота. Правда, это обстоятельство нисколько не влияет на распорядок дня Березы и Голубя. Все это время, независимо от того, где находится солнце, они только то и делают, что валяются на своих тюфяках и спят.
Вынужденный отдых, от которого начали уже побаливать бока, неплохое питание и какая-то чудодейственная мазь домашнего приготовления отца Лаврентия оказались для Голубя как нельзя кстати – к исходу шестых суток после ранения он почти перестал чувствовать боль в ноге.
Судя по тому, что шум в селе давно умолк – не слышен даже собачий лай, – время далеко за полночь. Береза, который, кажется, может спать вечность, вставая лишь за тем, чтобы поесть и сделать свои, не терпящие отлагательства, дела, как обычно, похрапывает, накрывшись с головой одеялом. Выспавшийся за день Голубь лежит на спине, уставив открытые глаза в невидимый в темноте потолок. "Да, крепкие нервы у этого парня! – думает он, прислушиваясь к доносящемуся из-под одеяла храпу Березы. – Убил недавно человека и спит как невинный младенец. Мне бы такой сон! А то лезет всякая чертовщина в голову…"
А думать Голубю есть о чем. Теперь, когда после всех злоключений ему удастся наконец выполнить задание своего руководства – встретиться с атаманом Ветром, – его не перестает беспокоить мысль, какой будет эта встреча. Как примет его атаман.
Размышления Голубя прерывает топание ног и возня за дверью. Дверь неслышно открывается, и в ней мелькает яркий свет фонаря. Луч фонаря обшаривает углы комнаты, задерживается на столе и останавливается на лежащих на полу Березе и Голубе.
Береза спит, глубоко дыша и негромко с присвистом похрапывая. Голубь лежит с закрытыми глазами, делая вид, что тоже спит.
– Спят, голубчики! – громким шепотом говорит человек с фонарем и, присвечивая себе под ноги, протискивается через не слишком широкий дверной проем в комнату. Следом входят еще двое. Первый, тот, что с фонарем, подходит к столу и, несколько раз чиркнув спичкой, зажигает стоящую на нем лампу. Пламя лампы несколько раз неуверенно мигает, но человек надевает на лампу стекло, выкручивает фитиль, и в комнате сразу становится светло. На стенах появляются тени, неправдоподобно большие и зловещие.
Чуть приоткрыв один глаз, Голубь пытается рассмотреть ночных гостей. Он без особого труда определяет, что плотный мужчина в черной шляпе на крупной голове, который зажигал лампу, в этой компании за старшего. Из-под полы его расстегнутого пиджака выглядывает заткнутый за пояс маузер. Двое других: неопределенного возраста высокий костлявый флегматик в клетчатой фуражке и среднего роста курчавый блондин с рябым лицом, на котором выделяется широкий рот, – вооружены обрезами.
"Силен, чертяка! Вот кому в цирке выступать!" – с невольным уважением думает Голубь, переведя взгляд обратно на крепыша в шляпе. А тот достает тем временем, чертыхаясь, из карманов своих просторных штанов две гранаты и сердито ворчит:
– Эти железки скоро мне все карманы пообрывают! Да еще всю дорогу по одной штуковине колотят, – того и гляди перебьют.
Блондин с курчавой головой угодливо хихикает, а владелец гранат, осмотревшись и не найдя другого подходящего места, кладет их на стол. После этого он подходит к спящим и стучит носком ботинка по их подошвам.
– Вставай, хлопцы! Так и пришествие господа бога можно проспать!
Береза вскакивает на ноги сразу и, хлопая спросонья глазами, выжидательно смотрит на гостей. Голубь же невнятно мычит, будто его отрывают от сладчайшего сна. И только после того, как его потревожили еще раз, он, недовольно морщась, встает и обводит незнакомцев настороженным взглядом.
– С кем имею честь? – хрипло бурчит он.
– Перед вами Сорочинский Павел Софронович, начальник штаба повстанческого отряда атамана Ветра, – уставившись немигающим взглядом в лицо Голубя, весомо произносит крепыш.
Голубь становится смирно и без тени прежнего недовольства, четко по-военному рапортует:
– Уполномоченный Бережанского губповстанкома Григорий Голубь! С особым поручением к атаману Ветру.
– Рад видеть в наших краях! – пожимая широкую лапу Голубя, говорит без особой, впрочем, радости Сорочинский. – Прошу знакомиться: мой ординарец Яков Вороной, а это – Тарас Муха, начальник связи отряда и самый веселый человек среди повстанцев.
Как бы подтверждая слова своего начштаба, Муха чуть ли не до ушей растягивает рот и щурит от удовольствия глаза.
– Кстати! – будто внезапно вспомнив что-то, спохватывается Сорочинский. – А чем вы можете подтвердить, что вас направил к нам именно губповстанком?
Такое впечатление, что вопрос задан как бы невзначай, единственно для того, чтобы как-то поддержать разговор. И только взгляд Сорочинского, взгляд цепкий и испытующий, говорит о том, что это далеко не так. Вороной и Муха, следуя своему командиру, также впериваются взором в Голубя. Вороной – спокойно и даже равнодушно, Муха – насмешливо сощурив глаза, будто ожидая начала какой-то невероятно веселой проделки. Однако весь этот перекрестный огонь сразу трех пар глаз не оказывает на Голубя заметного воздействия. Чувствуется, что бывал он в переделках похлеще этой и имел дело с людьми поважнее Сорочинского.
– Если вы думаете, – тщательно подбирая слова, медленно произносит Голубь, – что арестантам, собравшимся бежать, в Сосницкой милиции выдают на дорогу подтверждающие их личность документы, то, должен вас уведомить, вы крупно заблуждаетесь. Это может подтвердить и ваш товарищ, – Голубь кивает в сторону Березы. – Насколько мне известно, ему тоже не выдали документ.
– Допустим, Березу мы и без документов знаем как облупленного, – явно подражая Голубю, так же медленно выговаривает Сорочинский. – А вот как быть с вами? Кто нам подтвердит вашу личность? И почему мы ни с того ни с сего должны верить вам?
– А вы попросите подтвердить мою личность тех трех милиционеров, которых не так давно здесь, в ваших краях, я ранил и отправил на тот свет. Может, слышали? Дело было у Выселок и в Соснице. Или поинтересуйтесь у того милиционера, который ранил меня. Насколько я помню, его фамилия Шмаков. Вам этого мало, пан Сорочинский?
Хотя Голубь старается говорить по-прежнему спокойно, чувствуется, что он не на шутку раздражен и с трудом сдерживается, чтобы не вспылить.
– Зачем вам нужен атаман Ветер? – меняет направление разговора Сорочинский.
– Мне поручено сказать об этом лично Роману Михайловичу.
– Хорошо! – восклицает радушно Сорочинский. – Вы меня убедили. Будем считать, что с документами у вас все в порядке. Три подстреленных милиционера – это действительно убедительнее любого документа. Словом, я вам верю. А теперь… я, конечно, извинюсь, – в голосе Сорочинского слышатся чуть ли не просительные нотки, – но мне хотелось бы потолковать кое о чем с моими хлопцами.
Столь неожиданная и резкая перемена в поведении Сорочинского должна была бы по крайней мере насторожить Голубя, но он, то ли не заметив этой перемены, так как находится в явно возбужденном состоянии, то ли не придав ей особого значения, лишь равнодушно пожимает плечами:
– Дело хозяйское.
– Ты, Федось, тоже иди сюда, – говорит Сорочинский, обращаясь к Березе, и отступает в дальний угол комнаты. К нему подходят Вороной и Муха. Сбившись в плотный кружок, все четверо начинают о чем-то возбужденно шептаться. Однако как ни напрягает слух Голубь, расслышать ему ничего не удается.
На стене позади шепчущихся бандитов покачивается большая тень. Временами она напоминает силуэт не то верблюда, не то вола. Голубь от нечего делать начинает рассматривать это постоянно меняющееся причудливое изображение. И тут до его слуха долетает взволнованный шепот не в меру увлекшегося начштаба:
– Да нам, хлопцы, просто повезло с этим "уполномоченным"! Другого такого случая не будет. Что тут думать? Все равно скоро всем нам хана будет. Не сегодня так завтра чекисты прихлопнут. Иного выхода, как явиться с повинной, я не вижу. А если мы еще сдадим чекистам этого типа из губповстанкома – а птица он, по всему видать, важная, – да наведем на Ветра, то я больше чем уверен, что нас помилуют. Ну как? Решайте!