- Я сказал: "Жизнь - есть жестокое милосердие божье". Так было написано у подножия одного распятия. - Беркут проговорил это как-то слишком уж беззаботно, как человек, окончательно понявший, что спасения нет и терять ему больше нечего, но в то же время сумевший сохранить присутствие духа. - Именно это я и сказал вам, обер-лейтенант.
- Любопытное изречение. Древние умели ценить мудрость. Особенно, когда она исходит из могилы. Удивишь меня еще чем-то? - приподнял ствол пистолета.
- Смерть всегда лаконична. Поэтому пристрелите меня, окажите милость!
- Какая банальщина! - разочарованно ухмыльнулся обер-лейтенант и, заметив, что могильщики позамирали от удивления и стоят, ожидая конца их"загробного диалога", тут же гаркнул:
- Засыпаугь!
- Я обращаюсь к вам как офицер к офицеру. В вашем пистолете, думаю, найдется лишняя пуля. В конце концов вы получили приказ расстрелять меня, а не похоронить живьем.
- Ты кто, немец? - дуло пистолета отплясывало в руке обер-лейтенанта какой-то бешеный фокстрот, словно он ловил на мушку ускользающую от него мишень, но никак не мог поймать.
- Нет, русский. Офицер, - быстро проговорил Беркут, выплюнув изо рта большой сгусток крови.
- Разведчик, значит? Как же тебя здесь прозевали? Обычно таких в наш лагерь не посылают.
- Я всего лишь фронтовой офицер. Обычный окопник. - Беркут вдруг осознал, что обер-лейтенант проявил к нему интерес, который уже выходит за пределы интереса палача к своей ожившей жертве. И понял, что от этого разговора может зависеть сейчас его судьба.
"А вдруг!" - озарило его сознание. И ничего больше не успел подумать, только это обреченное: "А вдруг!"
- Просто в детстве увлекался немецким.
- Но ты хорошо говоришь. Слишком хорошо, - с явной подозрительностью в тоне добавил обер-лейтенант.
- Потому что воспитывался у немцев, когда-то давно поселившихся в России. Затем учился в институте. Готовился стать учителем немецкого.
- И все же... - заколебался офицер. - Ты свободно говоришь по-немецки. Почти без акцента.
- Я уже все объяснил, господин обер-лейтенант, - сдержанно напомнил ему Беркут. Он ведь выпрашивал у этого палача не жизнь, а пулю. Всего лишь пулю, полузасыпанным стоя посреди могилы, на груде тел своих собратьев.
Тем временем другие собратья, которым выпало быть могильщиками, трудились вовсю. В своем старании они не щадили даже его: глина сыпалась на голову, на грудь и спину.
"Куда они так торопятся? - резко оглянулся на них Беркут. - Боятся? Считают: чем скорее засыплют могилу, тем скорее похоронят меня, пусть даже живьем... тем больше шансов вернуться в лагерь? Логика могильщиков!"
- Было бы куда лучше, если бы вы признались, что являетесь разведчиком, - как бы про себя размышляя вслух, молвил обер-лейтенант.
"Ему нужен повод, - уловил его мысль Беркут. - Хоть какой-то повод для того, чтобы вытащить меня отсюда".
- Ну так не поверьте мне. Предположите, что перед вами скрывавшийся в лагере разведчик.
8
Гольвег исчез за дверью, а два диверсанта продолжали стоять, опершись руками о стол, и молча смотреть друг на друга: один решительно и воинственно, другой - заискивающе виновато. Кондаков словно хотел разжалобить Скорцени. Словно извинялся, что не способен вознестись до уровня "СС-командос", к которому стремился поднять своих фридентальских курсантов первый диверсант рейха.
- Курс вашей общей подготовки завершен, лейтенант. Оставшиеся десять дней мы будем готовить вас отдельно. По специальной программе, рассчитанной исключительно на выполнение операции "Кровавый Коба". Я не понял: вам что, не нравится название операции?
- Почему же... "Кровавый Коба". Это каждому понятно.
- Вот именно: каждому, - решительно подтвердил Скорцени. Не будь этот лейтенант знакомцем механика Сталина, Скорцени тотчас же изменил бы свой выбор. Лагерник - он и есть лагерник. - Ваша задача - совершить возмездие. Потом, в течение двух недель, Москва и ее окрестности, вся Россия будет отдана вам на откуп. Живите, наслаждайтесь, предавайте суду - и сами же исполняйте приговор...
- Нас отправится двое? - Как Скорцени и предполагал, на "двухнедельные московские радости" у Кондакова фантазии уже не хватило.
- Кажется, вы ничего не имеете против Меринова? Вы сработались с ним, мы это заметили.
- Нетруслив. Уголовником стал уже в сибирской ссылке...
- Зато нож и фомку пускает в ход, не задумываясь. В этом, согласитесь, есть свои преимущества. К тому же воровская жизнь приучила его скрываться, добывать харч, словом, выживать в любых условиях. Но... вы слышите меня, лейтенант Кондаков, если почувствуете, что бывший уголовник начинает колебаться, если у вас появится хоть малейшее подозрение... Немедленно убирайте его. Немедленно! Этот грех я возьму на свою душу.
- На моей тоже будет всего лишь грехом больше, - может быть, впервые за время их встреч проснулось самолюбие Кондакова.
Однако "греховный" спор их был самым банальным образом прерван появлением Гольвега.
- Вот она... - положил на стол нечто подобное засохшему комку грязи, величиной не более кулака.
- Вы уверены, что это именно она? - уточнил Скорцени, двумя пальцами потрогав то, что и в самом деле представляло собой комок рыжевато-черной грязи, только слепленной специальной клейкой массой.
- Не хотелось бы, чтобы инженер, который дал мне эту штуковину, продемонстрировал ее действие в нашем присутствии. Говорят, у этой мины фантастическая сила взрыва.
- Вы слышали, Кондаков? - обратился Скорцени к лейтенанту. - На вас почти месяц работал целый военный институт. Именно для вас создано это чудо пиротехники, аналогов которому пока что нет ни в России, ни в Англии.
Вместо того чтобы возгордиться и восхититься, Кондаков промычал нечто нечленораздельное* уже в который раз сбивая Скорцени с волны вдохновения.
- Вы отправитесь в Москву, имея в рюкзаках четыре таких мины. В случае опасности можете незаметно положить этот комок у своих ног, и все НКВД двадцать раз споткнется о него, но так и не догадается, что это мина, взрыватель которой действует от миниатюрного коротковолнового передатчика, размером с сигаретную пачку. Впрочем, все это слова Что там у нас на лесном полигоне, Гольвег?
- Все готово.
Через несколько минут диверсанты уже сидели в машине, увозящей их на спецполигон, на территории которого проходили "взрывную" практику курсанты Фриденталя. Инструктор, ожидавший их там, показал Кондакову, как пользоваться маленьким тюбиком, содержащим какое-то клейкое вещество, благодаря которому мину можно было легко прикрепить к стальному днищу старого, обреченного на гибель "опеля".
Кондаков сделал это лично и сам же, вернувшись в бункер, послал радиосигнал передатчика Взрыв был таким, что машину разнесло вдребезги, но не на земле, а где-то в поднебесье. И стальные обломки ее опадали в виде осколочного града.
- Ну вот, а вы, Гольвег, сомневались, - первым нарушил молчание Отто Скорцени, когда осколки достигли земли, а султан песка и пыли осел на обломках ближайших сосен. - Вас, Гольвег, всегда трудно в чем-либо убедить, пока не увидите собственными глазами.
- Но ведь такое приятно увидеть, - невозмутимо ответил Гольвег, краем глаза следя за удивленно посматривавшим то на него, то на Скорцени лейтенантом Кондаковым. Диверсант еще не понимал, что становится свидетелем обычного для Скорцени "психического спектакля" - как называли эти импровизации "первого диверсанта рейха" его подчиненные.
- Что скажете, лейтенант Кондаков? - мгновенно забыл о существовании гауптштурмфюрера Скорцени.
- Страшная сила.
- Операция "Кровавый Коба"!.. Старались. Диверсия века. Кто осуществил? Старший лейтенант Кондаков. Не оговорился, на задание вы отправитесь старшим лейтенантом, в рейх вернетесь капитаном. О награждении вас Рыцарским крестом позабочусь лично. Но это к слову. Вы видели, что минуту назад произошло с машиной? Конечно, у Сталина машина бронированная. Но мины будут потяжелее.
- Такая разнесет! - оживился Кондаков.
- Не думайте, что все две недели, которые остались до высадки в России, вас будут развлекать такими зрелищами. Эта "Коба-мина" слишком дороговата, чтобы доставлять вам подобное удовольствие. Но закреплять ее и посылать радиосигнал вам придется раз сто. Чтобы до автоматизма. Взрыв на машине Сталина вам тоже не обязательно лицезреть. Радиокоманду вы сможете подать, находясь в одиннадцати километрах от места взрыва.
- Ну?! - недоверчиво взглянул на штурмбаннфюрера Кондаков.
- Как видите, мы вовсе не собираемся превращать вас в смертника. В отличие от Сталина нас приучили ценить те самые кадры, которые "решают все";
- Понимаю, - вновь перевел Кондаков взгляд туда, где вместо машины осталась обрамленная обломками воронка.
- А теперь я хочу услышать ваше твердое "да", лейтенант. Если вы считаете, что не в состоянии справиться с этим заданием, говорите прямо. Мы подберем другого руководителя группы, вы же останетесь исполнителем обычной "грязной" диверсантской работы. Но уже в других операциях. При этом вас никто не упрекнет ни в трусости, ни в отказе осуществить акцию "Кровавый Коба".
- Я говорю: "да", господин пггурмбаннфюрер, - с некоторым раздражением подтвердил лейтенант.