– Она далеко, очень-очень далеко… страсть как далеко… и даже ещё дальше.
– На краю земли?
– У земли нет края, – многозначительно изрёк Пескад. – Будь у неё край, она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не вертись она – она стояла бы на месте, а стой она на месте…
– Что же тогда? – спросил Матифу.
– Ну, тогда она свалилась бы на солнце, да так быстро, что за это время и кролика не своровать.
– А тогда что?
– А тогда случилось бы то, что бывает, когда у неуклюжего жонглёра сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, всё валится, публика свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и уж в такой день ужина не бывает.
– Значит, – уточнил Матифу, – если бы земля свалилась на солнце, ужинать уж не пришлось бы.
И Матифу погрузился в бескрайние размышления. Он уселся на подмостках, скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский болванчик, ничего не видел, ничего не слышал и молчал. Он был захвачен течением причудливых мыслей. Всё смешалось в его огромной башке. И вдруг он почувствовал, что где-то внутри, в самых глубинах его существа, разверзлась некая бездна. Ему показалось, будто он куда-то поднимается – очень, очень высоко. Страсть как высоко. (Выражение, только что употреблённое Пескадом, произвело на Матифу сильное впечатление.) Потом ему почудилось, что кто-то выпустил его из рук и он падает… в свой собственный желудок, то есть в пустоту!
Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Ещё немного, и он свалился бы с подмостков на землю.
– Что с тобой, Матифу? – воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.
– Со мной… со мной… Что?
– Да, что с тобой?
– Вот что… – проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача всё же была не из лёгких. – Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.
– Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, – вся публика разбрелась!
Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлёк его к себе.
2. СПУСК ТРАБАКОЛО
– Значит, ни с места? – спросил Матифу.
– Что ни с места? – переспросил Пескад.
– Да дела.
– Они могли бы идти походче, слов нет, но могло бы быть и того хуже.
– Пескад!
– Что, Матифу?
– Ты не рассердишься, если я что-то скажу?
– Может быть, и рассержусь, если оно того стоит.
– Так вот… тебе бы лучше со мной расстаться.
– Как это "расстаться"? Оставить тебя в беде? – спросил Пескад.
– Да.
– Говори, говори, чудак. Что ты ещё придумал?
– Ну да… Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит…
– Скажи-ка, Матифу, – серьёзно отвечал Пескад, – ты ведь толстый, правда?
– Толстый.
– И большой?
– Большой.
– Так вот, никак не пойму, как это в тебе, хоть ты и толстый и большой, могла уместиться такая непомерная глупость, какую ты сейчас отмочил.
– Да почему же, Пескад?
– Да потому, друг мой, что она больше и толще тебя самого. Не хватало ещё, чтобы я тебя бросил, дурья голова! Да если меня с тобой не будет, чем же ты, спрашивается, станешь жонглировать?
– Чем стану жонглировать?..
– Кто с опасностью для жизни станет прыгать через твою башку?
– Да я не говорю…
– Или перелетать с одной твоей руки на другую?
– Н-да, – промычал Матифу, не зная, что ответить на такие вопросы, поставленные ребром.
– Кто будет с тобой перед неистовствующей публикой… если паче чаяния, публика соберётся…
– Публика! – повторил Матифу.
– Итак, замолчи, – продолжал Пескад, – и давай-ка лучше смекнём, как бы нам заработать на ужин.
– Мне что-то не хочется есть.
– Тебе всегда хочется есть, Матифу, значит хочется и сейчас, – возразил Пескад и тут же обеими руками раздвинул огромные челюсти своего товарища, который прекрасно обходился без зубов мудрости. – Это видно по твоим клыкам, они у тебя, как у доброго бульдога. Да, что там ни говори, есть тебе хочется, и заработай мы хотя бы только полфлорина, хоть четверть флорина – ты поешь!
– Ну, а ты, малыш?
– С меня хватит и зёрнышка проса! Мне незачем набираться силы, а ты, сынок, – другое дело! Послушай, как я рассуждаю. Чем больше ты ешь, тем больше жиреешь! Чем больше ты жиреешь, тем становишься чудней на вид.
– Чуднее… это верно.
– А я – наоборот. Чем меньше ем, тем больше худею, а чем больше худею – тем тоже становлюсь чуднее на вид. Так ведь?
– Так, – простодушно согласился Матифу. – Значит, Пескад, в моих же интересах как можно больше есть?
– Совершенно верно, толстый пёс! А в моих интересах – есть поменьше.
– Значит, если еды окажется только на одного…
– Значит, она вся твоя.
– А если её будет на двоих?
– Опять-таки она твоя. Какого чёрта, Матифу, ведь ты же стоишь двоих!
– Четверых… шестерых… десятерых… – вскричал силач, с которым и вправду, не справились бы и десятеро.
Оставляя в стороне склонность к преувеличениям, свойственную всем атлетам как в древности, так и в наши дни, всё же нельзя не признать, что Матифу одолевал всех борцов, которым приходило в голову померяться с ним силою.
О нём рассказывали две истории, свидетельствующие об его поистине сказочной силе.
Как-то вечером в нимском цирке покосился один из столбов, поддерживавших деревянное перекрытие. Раздался треск, зрители пришли в ужас, решив, что крыша вот-вот обрушится и всех задавит, а не то они сами передавят друг друга в узком проходе. Но, к счастью, в цирке оказался Матифу. Он бросился к покосившемуся столбу и подпёр его своими богатырскими плечами; так он и простоял до тех пор, пока не опустел весь зал. Потом он ринулся вон из помещения, и крыша тотчас же рухнула.
Тут сказалась мощь его плеч. А вот о силе его рук.
Однажды в долине Камарги из загона вырвался разъярённый бык; он бросался на людей, ранил несколько человек и натворил бы великих бед, если бы не каш силач. Он двинулся навстречу быку, а когда тот стал к нему приближаться, занял оборонительную позицию. Вот бык, опустив голову, ринулся на великана, но тот схватил его за рога, мощным рывком повалил на спину, вверх ногами, и держал его в таком положении до тех пор, пока животное не связали и не обезвредили.
Можно бы вспомнить ещё немало случаев, когда проявилась сверхчеловеческая сила Матифу, но и этих двух достаточно, чтобы представить себе не только ею мощь, но и его отвагу и самоотверженность: ведь он не колеблясь ставил на карту свою жизнь, когда требовалось помочь ближним. Итак, это было существо столь же доброе, сколь и сильное. Но как-никак, чтобы не ослабнуть, ему надо было есть, – как утверждал Пескад. И Пескад заставлял его есть; он обделял самого себя, когда еды было только на одного и даже когда её было на двоих. Однако в этот вечер на горизонте не виднелось ужина – даже на одного.
– Туманно, – шутил Пескад.
И чтобы рассеять туман, неунывающий Пескад снова принялся зазывать публику и паясничать. Он бегал по подмосткам, кувыркался, выкидывал всевозможные трюки, расхаживал на руках, хотя от голода и на ногах-то держался с трудом; но он уже не раз замечал, что когда ходишь вверх ногами, не так хочется есть. Он без устали выкладывал на полупровансальском-полуславянском наречии балаганные шуточки, которые будут в ходу до тех пор, пока не переведутся клоуны, пока будут находиться охотники их слушать.
– Милости просим, почтеннейшая публика, милости просим! – надрывался Пескад. – Вход бесплатный, а за выход – всего лишь жалкий крейцер!
Но чтобы выйти, надо было сначала войти, а из пяти-шести человек, собравшихся перед размалёванным холстом, ни один не решался перешагнуть порог балагана.
Тут Пескад стал палочкой, дрожавшей в его руке, показывать на диких зверей, красовавшихся на холщовой панораме. Он не может, конечно, предложить вниманию зрителей настоящий зверинец. Но где-то в дебрях Африки или Индии все эти страшные хищники в самом деле живут, и случись его другу повстречать их на своём пути, он бы живо с ними расправился.
За этим следовал обычный каскад зазываний, который то и дело прерывал силач, ударяя по турецкому барабану с такой силой, что получалось нечто вроде пушечных выстрелов.
– Вот гиена, господа. Взгляните на гиену, уроженицу мыса Доброй Надежды; это зверь ловкий и кровожадный. Вот она перепрыгивает через ограду кладбища в поисках добычи.
Тут Пескад перебегал на другую сторону и указывал на жёлтую воду и берег, поросший диковинной синей травой:
– Смотрите! Смотрите! Вот любопытный носорог пятнадцати месяцев от роду. Он воспитывался на Суматре, а когда его перевозили, чуть не потопил корабль, потому что продырявил борт своим ужасным рогом!
На переднем плане была нарисована куча зеленоватых костей, – это были останки львиных жертв.
– Смотрите, господа! Смотрите! Свирепый атласский лев! Водится в недрах Сахары во время самой горячей атропической жары и прячется в пещерах. Когда ему удаётся найти несколько капель воды, он бросается в них и выходит оттуда весь обкапанный. Очень любит сахар, поэтому и пустыня, где он водится, называется Сахара.
Но все приманки, казалось, были тщетны. Пескад лез из кожи вон зря. Зря Матифу колотил по барабану с таким остервенением, что инструмент чуть не разлетался в щепки. Какое отчаяние!
Тем временем несколько коренастых горцев-далматинцев подошли к силачу и уставились на него с видом знатоков.