Вскидываю карабин, смотрю в оптику. Иваны очень близко. Принимаюсь стрелять, благо патронов у меня в достатке, хорошо, что вчера нам, наконец, подвезли боеприпасы. Рядом Бауер бьет по русским короткими очередями.
- Что же артиллерия молчит?! - сокрушается он. - Если русские прорвутся сюда, сломят нас!
Будто услышав мольбы Бауера, наша артиллерия вспахивает землю среди врагов. Взрывы взметают вверх снопы земли и тела нападающих. В рядах русских пехотинцев появляются огромные бреши. Солдат рвет в клочья.
- Не зевай! - кричит кому–то капитан. - Свяжитесь с командиром полка, нужно подкрепление!
- Откуда его взять?! - ору ему в ухо.
- Мне плевать откуда!! Иначе не удержимся!
Русские напирают. Видимо, знают, что у нас нет дополнительных резервов, и решают выбить нас, пользуясь численным превосходством. Воистину варварский, но на деле действенный подход. Их задача предельно ясна - как можно быстрее оказаться у нас в траншеях и смешаться с немецкими солдатами. Тогда наша артиллерия будет бесполезна, а в рукопашной они нас передавят, как блох. Еще немного и это русским удастся.
- Приготовить гранаты!!
Стреляю без остановки. Каждая моя пуля достигает цели, но толку от этого мало. Волна русских приближается настолько близко, что начинаем с ними "обмениваться" гранатами. Одна из них рвется совсем рядом. Солдат с оторванной рукой и пробитым осколком черепом валится прямо на меня. Отталкиваю труп, вытираю рукавом лицо от чужой крови. Иваны впрыгивают в наши траншеи, начинается рукопашная.
- Держать оборону! - доносится до меня крик Бауера.
Пехотинцы отбиваются, как могут. Повсюду слышны крики, стоны. Теперь стреляю, не прибегая к оптике, и стараюсь выпустить как можно больше пуль. Пальцы ноют. В самый неподходящий момент опять разболелся зуб. Да так сильно, будто в челюсть вбивают тупой гвоздь. Я морщусь, щека дергается, и это снижает меткость стрельбы.
Самое удивительное, что раньше никогда не мучился зубной болью, а тут на тебе! Вокруг идет яростное сражение, гибнут люди, моя жизнь может оборваться в любой миг, а меня сейчас больше волнует, куда деться от этой кошмарной зубной боли, чем ее заглушить.
Глава 2
Встретив ожесточенное сопротивление на нашем участке, русские немного утихомиривают свой пыл, сбавляют темп. Тех, кто уже забрался в наши окопы, бьют лопатками, колют штыками, расстреливают в упор. Иваны увязают. Каждый солдат и с той и с другой стороны дерется отчаянно, не щадя жизни. Перевес сил на их стороне, но мы стоим грудью. То тут, то там возникают ожесточенные схватки. Гранаты взрываются прямо среди дерущихся.
Наш участок мы пока держим, не подпуская врага слишком близко, но долго это продолжаться не может. Неожиданно появляется Нойманн с пулеметом на плече.
- Не ждали? - объявляет он, проверяя ленту и ставя пулемет на сошки.
- Ты как раз вовремя! - кричу ему радостно.
Нойманн в ответ салютует и прищуривается, целясь в русских.
- Огонь! - сам себе командует он и открывает огонь. Невысокий, с огромным пулеметом, Нойманн смотрится нелепо. Ему пришлось встать на ящик, чтобы высунуться из окопа и получить хороший обзор. Хватаю за рукав пробегающего мимо рядового.
- Будешь помогать ему! - указываю солдату на Нойманна. - Вторым номером.
- Но я… - начинает оправдываться боец, но, посмотрев на меня, осекается.
- Хорошо.
- Действуй!
Сам перемещаюсь правее, стреляю без перерыва, когда очередная граната падает к моим ногам. Выскакиваю из траншеи и бросаюсь на живот, прикрывая голову руками. Грохочет взрыв, меня засыпает комьями земли. Откашливаясь, поднимаю голову. Моего карабина нигде не видно. Черт! Времени на поиски нет. Быстро оглядываюсь. Рядом лежит труп нашего солдата, в руке зажат МП–40. Хватаю оружие, но пальцы мертвеца не желают выпускать пистолет–пулемет. Приходится с силой ударить по застывшей руке каблуком, высвобождая оружие. На поясе убитого два полных магазина к нему. Становится чуть повеселее, даже боль поутихла. Возвращаюсь на свое место и открываю огонь.
Русские продолжают наступление. Если огонь выкашивает передние ряды, за ними вырастают очередные фигуры, и этому нет конца. Иваны укрываются за трупами своих товарищей и яростно обстреливают нас. Неотступное ощущение, что наш конец близок, мешает сосредоточиться. Бауер что–то кричит мне, но из–за грохота не могу разобрать слов.
МП–40 заглох, истощив боезапас. Бросаю его и отбегаю в сторону, оглядываясь в поисках оружия. Я беззащитен, отбиваться нечем, кроме ножа. Нойманн все еще жив и короткими очередями из пулемета отсекает русских. Напарник его лежит, уткнувшись лицом в землю.
Внимание привлекает что–то блеснувшее на земле. Вглядываюсь и вижу свою оптику! Встающее солнце отразилось в стекле прицела. Мое оружие просто отбросило взрывом и присыпало землей. Быстро подхватив карабин, осматриваю его. Все оказывается целым, только приклад треснул, но это сущая ерунда.
Вижу, как русские подбегают к траншеям и прыгают в них. Замечаю нескольких красноармейцев в дальнем конце собственного отсека и понимаю, что пора убираться прочь. Мне одному их явно не одолеть, и инстинкт самосохранения гонит меня подальше отсюда.
Немцы в спешке покидают окопы. Бой проигран, в этом нет никаких сомнений. Нежелающие становиться трупами солдаты выныривают из траншей и, стреляя на ходу, отступают. Среди беглецов вижу маленького Нойманна. Он оставил пулемет и теперь отстреливается из русской винтовки.
Пригнувшись, бегу зигзагами.
- Ты куда?! - слышу резкий окрик. Бауер, укрывшись за чахлым деревцем, ведет огонь по неприятелю.
- Назад! - машу ему рукой.
- Не сметь! Держи оборону! - он явно помешался. Какая на хрен оборона?!
Подбежав к нему, что есть силы кричу:
- Беги! Беги, дурак!
- Стоять! Пристрелю! - орет он в ответ, но я не слушаю этого упрямого осла. Мы покидаем эту позицию. Нет, не так! Мы драпаем отсюда без оглядки.
Единственное, что беспокоит меня в данный момент, так это не получить пулю в задницу. Надеюсь, что русские, заняв позиции, не станут развивать успех и устроят себе небольшую передышку. Ведь мы их тоже сильно потрепали.
Запыхавшись, прячусь между деревьями в небольшой рощице и в бинокль смотрю назад. Все, кто может передвигаться без посторонней помощи, покидают высоту. Раненых, задерживающих движение, бесцеремонно оставляют. Те просят помощи, протягивают руки в мольбах не оставлять их, но безуспешно. Каждый спасает свою шкуру.
Слева от меня в кустарнике раздается треск. Кто–то усиленно пробирался сквозь заросли. Беру на изготовку карабин, но через секунду передо мной возникает закопченная физиономия Нойманна.
- О, старина! - радостно восклицает он. - А я смотрю, ты скачешь по полю. Дай думаю, за тобой пристроюсь.
- Я тоже видел, как ты улепетывал, - отвечаю, тяжело дыша.
- Я отступал согласно уставу, - обижается Нойманн. - Выдавили нас все–таки.
- Да, выдавили, - с ним трудно не согласиться.
- Что теперь делать–то?
- Идти дальше. Но сначала надо найти хоть какого–нибудь командира. Тогда будем считаться подразделением. Меня участь Стайера пугает.
- Вот это ты правильно заметил, Курт, - серьезно заявляет Нойманн, - я как–то сразу об этом не подумал.
- Теперь нам о многом приходится думать.
- Ты о чем? - прищуривается Нойманн.
- Ни о чем, пошли.
Долго плутаем по роще, пытаясь собрать солдат. Мы явно вступаем в заключительную фазу этой "победоносной" войны. В ту фазу, когда каждый будет способен на любой ужасный поступок, лишь бы остаться в живых. Страх порождает самые низкие черты человеческого характера.
Как я и предполагал, русские, заняв наши позиции, успокоились. У них там тоже командиры и начальники, а инициативу проявлять, да еще под градом пуль никому не нужно. Нас собирается около двадцати человек. Старшим по званию оказывается фельдфебель из соседней роты. Устроив небольшой привал, мы двигаемся к штабу полка и резервной линии обороны. Вот обрадуется мне капитан Калле, когда я опять появлюсь там, но выйдя с другой стороны. По дороге к нам понемногу присоединяются другие беглецы и маленькие группы солдат, появляется некое подобие организованности. Из офицерского состава никого нет.
Зуб опять болит со страшной силой, но даже глотка спиртного ни у кого нет. Да что там говорить о шнапсе, если на некоторых солдатах нет даже сапог. Один рядовой бредет в трусах и черной от грязи и пыли майке и тащит на плечах пулемет. Зато на голову надета каска. Милое зрелище: вот он, славный боец вермахта с разбитыми в кровь коленками, босой и в каске. Хоть сейчас награждайте его Железным крестом.
- Ты Бауера не видел? - спрашиваю Нойманна.
- Нет, - отрицательно качает тот головой. - Я, пока бежал, мало что углядел, не до того было.
Только сейчас, когда непосредственная угроза моей жизни прошла, ощущаю страх. Дикий, панический страх. Остался в живых, не получил ни единой царапины. Может, у меня заботливые ангелы–хранители? Это вряд ли. Слепой случай. Вон как тому юнцу, тело которого упало на меня после разрыва гранаты, пробило череп. Брызги крови во все стороны, он даже пикнуть не успел. А ведь тоже, поди, думал, что он единственный и неповторимый арийский мальчик, и ничего с ним не будет. Венец творения Господнего…
Мы продвигаемся через подлесок, кругом растут колючие кусты малины. Мундир от росы весь мокрый. Хорошо, что я спал в блиндаже Бауера не раздеваясь. А то сейчас тоже щеголял бы в нижнем белье.
- О чем задумался? - любопытствует Нойманн.
- Пытаюсь понять, как наша разведка наступление прощелкала.