- Смотри! Смотри отец! - кричал радостно чжучи-князь. - Смотри, что затеял Модэ! Куда он стреляет, туда и все его батыры!
- Фиююююють! - пела стрела Модэ, улетая в дымку, и тотчас же двенадцать других стрел летели вслед за ней. Батыры шаньюя смеялись, с некоторой, впрочем, опаской - уж больно дикие, бледные как от страшной боли, лица были у всадников Модэ. Что-то сделал с ними нелюбимый сын шаньюя, страшное что-то сделал. Было в этом какое-то невиданное, одному Модэ понятное колдовство.
Он смеялся со всеми, только глухо, хрипло как будто что-то перехватывало его дыхание.
- Фиююють! - свистели его стрелы.
"Все теперь сайгаки, - как в горячке думал Тоумань - И я сайгак…".
- Фиююють! - стрела пролетела над самым его ухом.
"Вот оно! Все!" - кажется, успел подумать Тоумань.
И случилось странное, - шаньюя словно расплющило горячим молотом, какие-то птицы запели на мочках его ушей, а потом ухнули в виски, и все смешалось. Поднялись из курганов боги, завыли в голос и рухнули обратно, рассыпались трухлявыми костями. Шаньюя не стало, а то, что было Тоуманем, пронзенное дюжиной стрел, упало на землю с сытым, сырым звуком.
Все словно этого и ждали - со всех сторон разразились крики и причитания:
- Убит! Убит!
- Модэ убил!
- Горе нам! Горе нам! Наш отец мертв!
- Кто стрелял? Кто стрелял?
- Это Модэ! Модэ!
- Это чжучи-князь! Это он! - уже кричали те, кого Модэ подкупил.
Засвистели стрелы, столкнулись где-то всадники, Модэ хлестал коня, вертелся на месте, затравленно озираясь - батыры шаньюя взяли его в кольцо.
- Пошли вон! Вон пошли, шелудивые! - кричал он, - не сметь!
- Убил! Отца убил! - кричали всадники, вокруг уже начиналась какая-то свалка, чжучи-князь сгинул куда-то, тут и там мелькали красные хвосты на шлемах.
Модэ был окружен. Царские батыры еще не осмеливались приблизиться к нему, кони их топтались нерешительно. Но вот один из воинов поднял палицу и двинулся на Модэ. Царевич рубанул по воздуху мечом, попятился. Отступать было некуда.
Батыр двигался на него тяжело, медленно, он был тучен, этот старый воин, тучен и силен. Модэ его знал хорошо. Шаньюй поручал батыру расправляться с самыми страшными своими врагами. Он был силен и послушен как вол, - он и был для шаньюя волом, этот всадник.
Мелькнуло что-то, сверкнула полоска железа и круглая голова батыра покатилась на землю. Белобрысый юэчжи на громадном коне вырос стеной перед Модэ. Кони хунну шарахнулись в стороны, Модэ засмеялся, рванул на опешивших батыров, обрушивая на них меч. Левой рукой он раскручивал хлыст, разил им направо и налево, рассекал лица и шеи, - страшен был теперь Модэ. Кольцо распалось, юэчжи разогнал, рассеял батыров в стороны.
- Быстрее! - кричал Модэ. - Нужно вернуться в царский курень, прежде чжучи-князя!
- Я схвачу его, - рыкнул юэчжи. - Я схвачу его для тебя, господин.
Модэ не слышал, он уже улюлюкал, собирая своих всадников. Шаньюй лежал на земле, стрелы, гребенкой торчали из его спины. О нем все забыли теперь в этой пыли и суматохе.
Юэчжи мчался по равнине и конь его затаптывал свежие следы, следы Ичиса. Испуганный мальчишка поскакал прочь, не разбирая дороги, воины бросили его - смешались в бою с всадниками Модэ.
Юэчжи Кермес догонял юного князя, он видел его впереди, взбирающегося на холм, на уставшем аргамаке. И все было сразу кончено: вот чжучи-князь остановился, вот выпрямился, навстречу юэчжи, Кермес увидел его запеченное начерно лицо, гордое, вымученное - видно было, что мальчишка силой задавил в себе страх.
Сначала юэчжи хотел на лету сорвать его с коня и связать, как ягненка, но отчего - то передумал, и остановился сам, на расстоянии в-треть-полета-стрелы.
Некоторое время они стояли друг против друга, и молчали. Юэчжи изучал лицо чжучи-князя, чжучи-князь смотрел на юэчжи брезгливо, как на мертвую птицу.
- Ты что же, не боишься меня? - спросил юэчжи. - Меня нужно бояться!
- У тебя нет души. Бояться тебя стыдно, - ответил князь Ичис. - Я убегал, думая, что за мной гонится человек. Но теперь я вижу - бояться тебя, это все равно, что бояться темноты. Темноты боятся маленькие дети, а я - чжучи-князь.
- Почему ты решил, что у меня нет души? - какая-то жилка дрогнула не лице юэчжи, когда он это говорил.
- Ты служишь моему брату… Как те, остальные. Все, кто служат моему старшему брату, лишаются души. Или они никогда ее не имели, и потому стали ему служить. Я еще не понимаю всего. Одно только знаю - вы все как пустые воловьи шкуры.
- Я тебе не шкура! - крикнул Кермес.
- Ты сам все понимаешь, - говорил чжучи-князь спокойно. - Ты только что убил моего отца и у тебя все руки в крови. Я одного не могу понять: из остальных Модэ вытянул душу страхом, а из тебя как?
- Из меня… - юэчжи закружился на месте, конь поднял голову, громко храпнув - на конских черных и красных губах блестела густая слюна.
- Из тебя. Ты ведь сам ее отдал?
- Сам, - сказал юэчжи. - Я сам от нее отказался. Теперь я Кермес, для вас - всего лишь призрак. Я видел сон. Про твой народ… Я увидел мир на много лет вперед. Твой народ в образе черного коня прошагал по земле и далеко на Западе растоптал страшного паука, разметал его царство, избавив всех людей от страха перед ним. Ко мне явился бог, и сказал, что я теперь должен пролить кровь, чтобы сбылось это, чтобы не стало паука… а еще я плолучил кольцо, - Кермес подъехал к царевичу совсем близко и показал перстень на указательном пальце. - Это знак, что я должен кровь пролить. Теперь я знаю чью.
- Мою? Мою кровь? - тихо спросил чжучи-князь.
- Да. Твою. Модэ должен жить, а я и ты - пропасть. Иначе не умрет паук, и люди по всей земле будут страдать.
- Ты сошел с ума, юэчжи.
- Наверное, сошел.
- Ты не отпустишь меня, - сказал Ичис тихо. - Тут и просить нечего: для тебя я как жертвенный ягненок.
Наступило молчание, они не смотрели теперь друг на друга, лицо мальчишки побледнело и заострилось от смертной тоски.
- Я отведу тебя теперь к брату, - сказал, наконец, Кермес.
- Нет, - проговорил чжучи-князь, глядя юэчжи в глаза. - Пускай все случится здесь! Если была у тебя когда-то душа - сделай все здесь!
Лицо юэчжи исказилось тоже. Он шумно втянул сквозь зубы воздух.
- Этого я сделать не могу. Твой брат будет ждать нас в курени.
И он взял коня чжучи-князя под узды. Царевич никак не сопротивлялся ему, только сказал:
- Ты, наверное, сошел с ума, юэчжи. Но, если то, что ты сказал - правда, я пропаду не зря.
Юэчжи ничего на это не сказал. Он щерился против северного ветра.
Одиннадцать батыров стояли на коленях на земле перед советом князей. Двенадцатый - юэчжи, избавленный от страшной участи, стоял в стороне, рядом с Модэ.
- Кто подговорил вас убить шаньюя? - спрашивал один из князей, тот, что еще вчера сидел по правую руку от Тоуманя.
- Чжучи-князь Ичис, - отвечали батыры в десять голосов, только Караш молчал, и улыбался глупо, виновато - теперь, когда руки его были связанны, он казался простым слабоумным, и все видели, насколько бессмысленны его глаза.
- Кто подговорил вас убить шаньюя? - повторил князь и руки его задрожали.
- Чжучи-князь, - был ответ.
- Модэ? Это был Модэ? - наперебой закричали князья.
- Нет. Князь Ичис.
Модэ стоял, опустив плечи, изобразив на лице сыновью скорбь. Чжучи-князь стоял тут же, на коленях, и смотрел на князей.
А князья тем временем вели страшные трусливые речи, они собрались в тесный круг, головы склонились к середине, смятые башлыки валялись на земле.
- Модэ должен стать шаньюем, - донеслось из круга.
- Модэ убил отца, это ясно, - сказал кто-то.
- Он убил отца. Смерть ему!
- Таков закон!
- Закон!
- Если Модэ объявят шаньюем, многие из нас уже через месяц будут мертвы.
- Наши головы полетят! Это точно! Смерть ему!
- Сколько у нас врагов? Дунху, юэчжи, поднебесная. Ичис добр. Ичис слаб.
- Модэ должен стать шаньюем, - повторил голос.
- Старый дракон Шихуанди мертв! Поднебесная ослабла! Нужно воевать! Модэ поведет нас!
- Модэ будет шаньюем!
- Модэ! Модэ!
Все чаше звучали голоса в пользу Модэ. Князья загорелись новой идеей - войной с Поднебесной, где в прошлом году умер великий правитель Шихуанди и началась смута. Им хотелось войны, они по ней изголодались, многие готовы были даже умереть, лишь бы была война. Тоумань к концу жизни, как говорили, "отпустил удила" - Поднебесная требовала слишком большую плату за хлеб, разъезды "молодых негодяев" из Поднебесной стали наведываться в хуннскую степь. Тоумань молчал, и все ждали его смерти, чтобы началась война. А теперь оставалось только одно маленькое дело - обвинить, казнить чжучи-князя, да пролить еще чью-нибудь кровь, и снова поднимутся над войском черные знамена, и затрубят в рог темники.
- Дело сделано, - сказал тихо Модэ, и только Кермес слышал его.
Вдруг откуда-то появился старый воробей Чию. Он шел, немного прихрамывая - вчера его сбросил конь. За последние дни Чию изменился сильно, глаза его стали тусклыми и липкими от старческих слез.
- Я плохо вижу, юэчжи, - проговорил Чию задумчиво. - Но твои глаза моложе моих. Скажи, ты тоже увидел силу Модэ?
Кермес не ответил.
- Можешь и не отвечать, юэчжи, - продолжал Чию, ковыряя землю носком сапожка. - Я и так знаю, что увидел. Только ты видишь в силе этой волю богов, а я… другое.
- Что ты видишь, старик? - спросил Кермес недовольно.