Чужака отнесли в хижину и там он пришел в себя. Несмотря на страшные раны, рассудок его был вполне ясен. Он говорил тихо, но не заговаривался и не бормотал. Мальчишки как могли помогали Салму - таскали воду и травы для примочек, поглядывая исподволь на незнакомца.
- Я - гонец, - хрипел чужак, стараясь не глядеть на страшную рану в боку. - Я к горным племенам ехал, к князю-бивереспу, чье имя Вэрагна.
- Вэрагна? - Салм не сумел сдержать волнения - Тот, кого прозвали Мобэдом?
- Да. Вэрагна-Мобэд - это он. Прежний паралат мертв, весной князья выкрикнут нового. Решили что им будет Вэрагна.
- Вэрагна! - от волнения Салм, кажется, забыл, что говорит с умирающим, и сильно тряхнул его за плечо, отчего тот застонал и на короткое время забылся.
- Вэрагна-Мобэд! - кричал Салм. - В прошлом году старый князь-бивересп умер и войско в десять тысяч семей перешло к этому молодому барсу… Быть ему паралатом! Тогда, быть может, сжалится над вашим племенем Господь Ахура-Мазда!
Ашпокай слушал с интересом и надеждой. Он знал про Вэрагну, что он молод и силен, и что он - один меж бивереспов - почитает Ормазда как единственного бога.
Спохватившись, Салм дал умирающему понюхать горькой травы, и к тому вернулось сознание.
- Вэрагна укрылся у горных племен, под защитой скал и кедровых лесов. На каждом перевале стоят его стражи. Нас, гонцов послали к нему… предупредить…
- О чем? О чем предупредить? - допытывался Салм жадно.
- Модэ послал к нему убийц. А с ними своего ловчего - Харгу. Говорят, Харга первый в степи следопыт.
- Модэ? Хочет извести Вэрагну?! - Салм стал измерять шагами клеть. - Говори! Говори!
- Много нас было, - нас - гонцов, - говорил чужак, сглатывая что-то горячее и осклизлое. - Два на десяти всадников… всех почти Харга убил. Мы тропили по степи, как зайцы, но он… все одно. Он и меня достал. Теперь живы трое, наверное. А я… к отцам сейчас отойду.
Долго еще мучался раненый гонец, до самого вечера метался он на лежаке, в хижине, которая сделалась ему особенно узка. Вечером, Салм велел вынести гонца на воздух. Умирающий уже не говорил и не стонал, а как-то испуганно смотрел в звездное небо, чуть приподняв острую засаленную бородку, открыв черную шею и торчащий из-под ворота кадык. Ашпокай сидел подле него, с болезненным любопытством изучая, как смерть изменила его молодое, мужеское лицо. Вдруг слабость охватила мальчика и он заснул, положив руку под щеку, провалившись в сон без просвета и сновидений.
Наутро он увидел, что гонца уже рядом нет, а в костре догорают останки лежака. А к полудню никто уже и не помнил несчастного гонца. Салм собрал вокруг себя всю стаю, и сказал:
- Вот что нужно - снарядить отряд и добраться до Вэрагны прежде этих хуннских шакалов.
- Верно! - кричали старые караванщики. - А чего думать? Всей ватагой и пойдем!
- Нет. Всей ватагой нельзя, - отмахнулся Салм. - Чем меньше наш отряд, тем он быстрее.
- Верно! Нас одних и возьми! - опять заговорили караванщики.
- Нет, - ответил Салм, еще подумав. - Вы, слову нет - матерые проходцы, но лучше оставайтесь здесь, на стойбище. Ашпокай поедет к Вэрагне, Ашпокай и волки его. И с ними я. Давно хочу испытать молодых волков.
Караванщики заговорили разом - гулко, каждый на своем языке, Ашпокай расслышал только обрывки согдийской и бактрийской ругани.
- Тихо, конокрады! - разом одернул всех Салм. - Возьму и из вас кого-нибудь. Вижу - не сидится вам на месте, хочется кости старые размять! Мало вам соленых озер?
- Мало! Даешь еще! - закричали разбойники.
Долго говорили они - уже младшие пригнали с лугов овечьи отары, уже сократились и вытянулись снова тени от коновязей, а согласия между ними все не было.
В конце концов решили так: в поход пойдут пятеро караванщиков, и семеро молодых волков. Над караванщикам главным был Шак - бывалый охотник, знавший горские и таежные племена. Молодые волки долго спорили, кому быть старшим - Атье или Ашпокаю, пока Атья сам, наконец, не выкрикнул друга-Ашпокая в атаманы.
На том и порешили.
Последнюю ночь отряд провел отдельно от остальной ватаги - на самом отшибе, в длинном березовом срубе. Караванщики однако, спали мало - все больше молились Ормазду, мальчишки же заснули крепко и спокойно, одному Ашпокаю приснилось страшное…
Видел он поле, полное мертвых лошадей, из их с Михрой родовых табунов. Жеребцы, кобылы, мерины, жеребята, - все лежали на земле, трава прорастала из их тел, и поднималась над ними темными горбами. Ашпокай бегал от одной лошади к другой, плакал, и называл каждую по имени.
Потом вдруг он услышал окрик Михры, оглянулся и увидел брата, каким помнил его в детстве - мальчишкой длинным и белобрысым.
"Ашпокай! Не ходи здесь! Это плохое место!" - кричал Михра-мальчишка, размахивая руками.
"Знаю! Знаю! Все наши лошади полегли!" - кричал Ашпокай.
"Нет! Это не лошади! Ты что не видишь? Посмотри на них!" - закричал Михра и вдруг провалился под землю, словно бы в колодец.
Ашпокай не стал смотреть на лошадей - испугался, что и вправду увидит вместо них что-то другое. Он просто стоял на месте, не зная, куда опустить взгляд.
Слезы разбудили его. В воздухе еще стояла рассветная синева и горький дух поднимался от ночного костра. Рахша прыгал стреноженный возле поскотины, тревожно вытягивая шею. Он еще не привык носить на себе нового хозяина и, видно, беспокоился, предчувствуя долгую дорогу.
Сон Ашпокая не забылся с первыми лучами солнца, помнил он его и за сборами, и даже когда исчезло позади стойбище Салма, сон не оставлял мальчика в покое.
Долгий путь лежал перед ними. Много дней шли - уж трижды поднимался с пустыни ветер, поднимался и стихал, донося песчаный дух. Ашпокаю он напомнил дух теплых ячменных лепешек. Потом ветер вовсе перестал, поднялись зеленые горбы, вода в реках сделалась холоднее, и вот уже показались скалы, облепленные красным и рыжим лишайником. Начинался горный край - нелюдимый и голодный, как о нем говорили.
Долго не встречали они никого на своем пути в этой стране но в один день, подойдя к речной протоке, увидели страшное - на берегу лежали растерзанные лошадиные трупы. Из боков торчали черенки стрел, широкие ноздри были вывернуты, на губах спеклась розовая корка. Ашпокаю вспомнился недавний страшный сон.
Следом наткнулись они на брошенную отару - овцы были почти все битые, шерсть свалялась на них бурыми колтунами, раны от собачьих зубов на ляжках сочились бурой мякотью. У бывших пастушков заныло в груди от такого зрелища и они стали резать овец, не от голода - из жалости. Со злыми слезами хватали мальчики овец и быстро открывали им кровь на горле и на груди.
- Я думал, ваш народ плачет пылью, - произнес Салм, отворачиваясь от резни.
Шак читал по следам: "Здесь столкнулись конные! А тут кровь лошадиная… А тут - человечья".
"Кто же это натворил? Хунну?" - спросил Ашпокай.
"Нет… Свои. Это пастухи дерутся, - отозвался Салм глухо. - Сюда пришло много беглого люда, на всех места не хватит".
"Плохо. Совсем плохо" - прошептал Ашпокай.
Было такое прежде - в голодные годы нападал один род на другой, отбивал овец и лошадей. Но теперь не самый голод воздвигал людей друг на друга, но страх перед ним, страх перед бедностью и теснотой. Горским нужно было отпугнуть пришлых, им не нужен был их скот - овец попросту били и бросали гнить на видных местах, чтобы другим неповадно стало.
"В этом виновен Модэ, - подал голос Соша. - Во всех горестях народа моего виновен Модэ".
"Сами вы виноваты, - произнес Салм. - Сами вы убили коня своего, сами вы оскопили быка своего. А Модэ - шакал, что прибежал на запах крови и рыскает поблизости. Шакал - и только".
****
У ватажников кончалась солонина, когда они взошли на первый перевал. Здесь им наконец встретился разъезд. О приближении его молодые волки узнали по конским следам. Скоро на дальнем отроге показались три тревожные тени. Они долго стояли неподвижные в холодном воздухе, и разглядывали чужаков, потом один из них гаркнул "ступайте за мной!" и повернул в сторону. "За ними! - велел Салм - живее, не отставайте".
Сторожевой разъезд был небольшой - десятка два луков. На вершине была у них стоянка, с пятью коновязями, шатром и невысоким земляным срубом. Здесь же лежал и березовый настил для сигнального костра.
Салм говорил много, а еще больше улыбался - доброй лошадиной своей улыбкой. Расспрашивал как живут они здесь, на вершинах, и много ли проходит народу через их перевалы, и какие пути ведут вглубь горной страны. Дозорные поначалу хмурились, бурчали что-то недоверчиво, но улыбка Салма, даже чуточку глуповатая, быстро подкупила их. Они разговорились, стали шутить. Только вожак их все косился на Шака, - уж больно битый, тертый вид был у старого караванщика.
Рассказали дозорные про свое житье: по указу князей каждый день обходили они перевалы, высматривая незваных гостей, раз в два месяца их сменяли воины из мелких пограничных родов. Каждый месяц пастухи пригоняли из долины овец. Сейчас этой дорогой шло немного людей, но еще недавно ветер пригонял беглецов с равнины как степной сор - на склонах и в долинах пестрели шатры, на земле было много пепла и конского навоза.
Долго говорили еще о разном: о буланых горских коньках и пастушьих собаках. Горцы расхвалили Салмова пса, который сонно щелкал пастью, развалившись во дворе. Наконец, бактриец завел речь о Вэрагне. Оказалось, что Вэрагна теперь в гостях у своего дяди - горского князя Хушана, и будто бы князь тот, боясь кого-то обнес свое стойбище земляным валом и перегородил долину высокой поскотиной. Хушан приходился матери Вэрагны братом и считался теперь самым родным его человеком.