- Да и так называемые "цивилизованные" там немногим лучше. Совершеннейшие безумцы! И это не скоропалительный диагноз. Четыреста лет непрерывной войны - очередное тому свидетельство. Насколько мне известно, главные стороны разгоревшегося там конфликта - даже не политические формирования, а религиозные секты, и объединяет их не столько религия, сколько общая форма психического расстройства. Я говорю о катексисе [Катексис (удержание, задержание, греч.) - психоаналитическое понятие, обозначающее направленность психической энергии (либидо) на объект и фиксацию на нем. В качестве объекта может выступать реальный предмет, идея, форма поведения. - Здесь и далее примеч. ред.], патологическом переносе ответственности с себя на предметы, которые...
- Да-да, - сказала Айв. - Возможно, вам стоит опубликовать об этом статью.
Она больше не могла слушать пронзительный голос доктора Зейделя и рисковала в любую секунду потерять самообладание.
- Прошу прощения, коллеги! - Она метнулась прочь и ловко укрылась от Зейделя за спиною доктора Мистлера.
В библиотеке было душно и пыльно. Лив подошла ближе к окнам. Легким ветерком до нее доносило едва уловимый запах цветущего сада. У окна стояла ее близкая подруга Агата с математического факультета и пыталась поддерживать беседу с доктором Дальстремом с факультета метафизики, но он ей смертельно наскучил. Заметив Лив, Агата помахала ей из-за плеча доктора Дальстрема, глаза ее молили: "Помоги!" Лив поспешила к ней, обходя стороной доктора Лея, но ее задержал доктор Экштайн, глава ее факультета, похожий на огромный каменный замок с раскидистой бородой. Он сжал ее руки в своих сильных, перепачканных чернилами ладонях и сказал:
- Доктор Альверхайзен... Позволь мне обойтись без формальностей, Лив! С тобой все будет в порядке? Ты будешь осторожна? Твой покойный муж, земля ему пухом, никогда не простил бы мне, если б я позволил...
Доктор Экштайн слегка перебрал хереса, и глаза его увлажнились. Он посвятил жизнь разработке психологической теории, гласившей, что в сознании противоборствуют два начала: тезис и антитезис, - в беспрестанной борьбе которых рождается мирный синтез. Лив эта теория казалась неправдоподобной и механистичной.
- Я уже приняла решение, доктор, - напомнила ему она. - Со мной ничего не случится. Дом Скорби находится на нейтральной территории, вдали от боевых действий.
- Бедняга Бернард, - сказал доктор Экштайн. - Его призрак не даст мне покоя, если с тобой что-нибудь случится. Я уверен, что все обойдется, но вдруг...
- Призраки? - вклинился доктор Науманн. - Здесь? Боюсь, вы пропустите все самое интересное, доктор Альверхайзен.
Экштайн сердито посмотрел на Науманна, но тот не умолкал.
- С другой стороны, вам уж точно не будет скучно, я обещаю. Ни одна территория не остается нейтральной надолго. Как бы далеко ни располагалось ваше рабочее место, рано или поздно к вам в дверь постучится сами знаете что.
- Боюсь, что не понимаю вас, доктор Науманн. Я знаю, что там сейчас бушует война. Простите, я должна...
- Бушует! Отличное слово! Заглянув в сознание убийцы или насильника, мы увидим, как оно "бушует". Я имею в виду войска Линии.
- Да? - Она осторожно пыталась разглядеть Агату за тушей доктора Экштайна. - Но разве это не к лучшему? Разве Линия не стоит на стороне порядка и науки?
Доктор Науманн удивленно посмотрел на Лив, и это вызвало у нее раздражение.
- Да что вы? - воскликнул он. - Вспомните Логроун, спаленный ими только потому, что там укрывались агенты Стволов! Или завоевание Мейсона, когда...
Он на одном дыхании выпалил длинную череду названий битв и кровавых эпизодов войны.
- Похоже, вы многое знаете об этой войне, - удивилась Лив.
Науманн пожал плечами:
- Я интересуюсь положением дел. Можно сказать, это профессиональный интерес.
- Признаюсь, я не слежу за политикой, доктор Науманн.
- Еще будете, еще будете... - Он наклонился к ней и прошептал: - Они еще начнут вас преследовать, Лив.
- Может, вам самому стоит туда отправиться, Филипп? - прошептала она в ответ.
- Ни при каких обстоятельствах!
Науманн выпрямился и посмотрел на часы:
- Опаздываю на вечерние занятия!
Он поставил бокал на полку и спустился по южной лестнице.
- Нездоровые интересы - сказал Экштайн, глядя на Лив. - Весьма нездоровые, весьма...
- Простите, доктор Экштайн.
Отойдя от него, она обменялась пожеланиями удачи с седовласой женщиной, имени которой не помнила; прошла сквозь струю прохладного ветерка в столпе пыльного вечернего света, проникавшего в зал через эркерное окно; услышала крики павлинов на лужайке; в последний, возможно, раз насладилась этими звуками - и, ловко поймав за руку Агату, избавила ее от монотонных речей профессора Дальстрема. К несчастью, Агата оказалась слишком пьяна и слишком слезлива, чтобы разделить нервное возбуждение подруги. Моргая заплаканными глазами, она крепко сжала запястье Лив влажной ладонью и сказала:
- Ох, Лив... Обещай, что вернешься.
Та неопределенно махнула рукой:
- Ну, конечно вернусь, Агата.
- Ты должна вернуться как можно скорее!
На самом деле Лив совершенно не задумывалась над тем, когда вернется, и требования подруги ее несколько раздражали.
- Разумеется, я буду тебе писать, - сказала она.
В этот момент, к облегчению Айв, доктор Экштайн постучал по бокалу, требуя тишины, и немедленно добился своего: собравшимся не терпелось вернуться к прерванной работе. Он произнес короткую речь, в которой не упомянул, куда и зачем уезжает Лив. Все выглядело так, будто ее провожают на пенсию по возрасту, ка к было заведено на факультете. Наконец он вручил ей подарок от Академии: золотые карманные часы - массивные, богато украшенные, расписанные видами Кенигсвальдских гор, сосновых лесов, садов и узких высоких домиков с остроконечными крышами. Торжественное событие подошло к концу, и гости потянулись прочь: кто к выходу, кто - в книгохранилища.
Академия располагалась у излучины реки в нескольких милях от городка Лоденштейн, одного из самых красивых и богатых городов Кенигсвальда - страны, которая сама по себе являлась старейшим и богатейшим из государств Старого Востока.
Шесть месяцев назад в Академию пришло письмо с самого дальнего Запада. Конверт был истрепан, перепачкан красной пылью, в пятнах пота и керосина. Надпись на нем гласила: "В Академию - в Кенигсвальд - Одному из Семи". Кенигсвальдская почта работала исправно, и письмо быстро попало в Лоденштейн. Что подразумевалось под словами "Один из Семи", долго оставалось неясным - до тех пор, пока доктор Науманн не вспомнил, что четыреста лет назад Кенигсвальд, ввязавшись в совершенно немыслимую для этой страны авантюру, стал членом Совета Семи Государств, посылавшего первые экспедиции на Запад, за Крайнюю Гряду, в еще неисследованные тогда земли. Возможно, для жителей Запада этот эпизод истории еще что-то значил; в Кенигсвельде же о нем совсем забыли.
Строго говоря, письмо адресовалось не Лив, а "господину доктору Бернарду Альверхайзену". Так звали недавно скончавшегос я супруга Лив, но он был доктором естественной истории, автор письма просил помощи доктора патопсихологии. Лив куда лучше подходила под это требование и потому решила вскрыть письмо.