Я снова беру старшину на руки. То на плече, то на руках, все равно груз двойной, даже противотанковая мина может не выдержать.
Да, совсем забыл, ракеты. Надо дать сигнал. Я достаю из кармана старшины ракетницу и выпускаю две зеленые, одну красную.
Ракеты догорают. Я снова совсем один в этом темном мире. Теперь мне уже никак нельзя подорваться. Нас двое. И тогда ни один не дойдет.
Противотанковые мины нормальные саперы ставят в шахматном порядке. Это я знаю. А вдруг их ставил сапер-шутник, что тогда? Не повезло один раз, может не повезти и другой. Правда, есть теория вероятностей, но к черту теорию вероятностей. Бог не выдаст, свинья не съест. Но подорваться я сейчас просто не имею права…
Дышу уже, как паровоз, но не могу дышать тише, не могу перевести дыхание. Скоро не смогу двигаться.
А в голове надсадно гудит привычное, знакомое донельзя: "Командир корпуса приказал…" Я иду, повторяя эти строчки, они текут, отсчитывая пройденные метры и прошедшее время.
Я перемещаюсь, как самый настоящий канатоходец. Поднял ногу, осмотрелся, аккуратно поставил ее, переместил груз на другое плечо, снова поднял ногу… И так до бесчувствия… Зачем тут столько мин? Столько металла загнали в землю. Наверное, не один год придется потом разминировать… Я останавливаюсь, переваливаю Сычева на правое плечо.
Как хорошо стоять на одном месте, просто стоять, никуда не двигаясь! Начинается подъем. Двигаться нестерпимо трудно. Но ведь и минное поле должно кончиться на подъеме…
Последние метры я беру уже одним дыханием. Добираюсь до пригорка и падаю прямо на траву.
Я кладу под голову Сычева свою плащ-палатку и ползу вперед. Палка с готовностью уходит в рыхлую землю. Ничего постороннего там нет.
Ну что же, будем, считать, что мины позади. Можно идти спокойнее.
Я вынимаю любимый кортик старшины. Он липкий от крови.
Вырезаю две длинные палки - ножик острый, прекрасно режет, натягиваю на палки плащ-палатку и впрягаюсь в эти носилки. Так на Карпатах переносят раненых.
Теперь и вверх по склону не так тяжело ползти. Гораздо легче, совсем легко по сравнению с тем, когда я шел по минному полю. При каждом шорохе я опускаю носилки, останавливаюсь и хватаюсь за пистолет.
Но, таких остановок становится все меньше и меньше. Я иду как хорошая лошадь: размеренно, спокойно, уверенно… И вдруг:
- Стой! Кто идет?
Голос негромкий, нерусский. Какое-то странное произношение.
Я резко сворачиваю в сторону, будто меня ударили, оттаскиваю носилки, благо тут же рядом куст.
Лежу молча с пистолетом в руке.
- Стрелять буду! - добавляет голос. И я слышу лязг автомата.
Тогда я решаюсь:
- Свои, свои, не стреляй!
Получилось больно уж жалобно. Выстрелит на голос или нет?
- Кто свои, отвечай!
- Офицер связи из корпуса.
Посмотрим, что они теперь скажут. Я молчу. Там долго перешептываются, и уже другой голос, совсем молодой, шипит:
- Фамилия?
Молчу.
- Фамилия?
Снова молчу. Тогда заговаривает тот, первый:
- Это Азнаур, знаешь меня?
- Азнаур! - кричу я. - Конечно, знаю. Я Лопухов, я тебя знаю…
Как же я по голосу не определил дивизионного разведчика, единственного рыжего грузина, виденного мной за всю жизнь!
Я выбегаю на тропинку, кидаюсь к нему в объятия. Свои, свои, Азнаур, я дома!
- Ложись! - рявкают сзади.
Разом две ракеты, и пулеметная очередь. Не спят, гады! Но ничего, теперь я у своих.
И вот я уже сижу рядом с Азнауром, и вот уже два солдата бережно забирают Сычева, и я жадно глотаю крепкий чай из котелка, и меня ведут в ближайший штаб полка.
Только сейчас чувствую, как я устал. Ноги как деревянные колоды, еле-еле могу переставлять их. Сами они уже не идут. Но я стараюсь идти быстрее, совсем быстро, чтобы только успеть.
Я плохо вижу и плохо соображаю, что происходит вокруг. Только знаю одно: время идет, шифровки лежат, а боевой приказ пока что у меня лишь в голове. Мы вскакиваем в старенькую штабную машину и мчимся куда-то дальше по извилистой лесной дороге.
Перед глазами мелькают контуры деревьев, машина виляет, как змея, протискиваясь сквозь кусты и высокую траву.
Шофер осаживает резко, так что мы чуть не падаем друг на друга.
Приехали. Я выскакиваю и оглядываюсь. Вот эту самую вершину показывал мне Сычев. Когда это все было? Вчера? Нет, еще сегодня. Сколько времени! Мои трофейные часики приказали долго жить - стекло разбито, нет секундной стрелки. Я завожу их просто так, по привычке, всматриваясь в тускло фосфоресцирующий циферблат.
- Ну что же, будем знакомиться. Майор одинокое, начальник штаба дивизии.
На правой руке майора, которую я сжимаю, нет двух пальцев.
Я спускаюсь за ним в землянку и сразу же выпаливаю: - Товарищ майор, разрешите доложить боевой приказ штаба корпуса.
- Давайте, - говорит майор, усаживаясь за небольшим складным столиком. - Мы ведь вас уже третий час ждем. Давайте.
Наконец-то я могу выбросить из памяти, передать другому то, что держал почти целый день, повторяя почти ежеминутно. Я боюсь сбиться, говорю не очень внятно, скороговоркой. Майор часто останавливает меня, переспрашивает, записывает.
- Теперь слушайте, - говорит он.
Он читает по бумажке, а я напряженно слушаю те самые слова, что заучивали мы со старшиной, что я зашифровывал сегодня, слова запомнившегося теперь навек боевого приказа. Вроде все верно.
- Хотите проверить, сличить с шифровкой?
- Так точно, товарищ майор.
Он достает из-под лавки знакомую мне по виду потертую сумку и сразу переходит на "ты".
- Вот твои документы, располагайся, работай. Я при этой сумке вроде часового существовал, как лорд- хранитель. Окунев только мне отдал. Хороший парень ваш Окунев, жаль его.
- Сильное ранение, товарищ майор?
- Да, рана нехорошая.
Майор стоит минуту молча, о чем-то думает. Потом он проводит рукой по лицу, словно смахивая ненужные мысли.
- Вот тебе срочные телеграммы, начинай работать. Землянку твоих коллег засыпало, так что располагайся у меня. Я буду в оперативном отделе. Если надо - позови. А за телеграммами я пошлю офицера связи.
Он выходит, и я слышу приказ: собрать всех саперов - ив лощину. Готовить дорогу танкам. Времени хватит. Им времени хватит. А мне?
Я быстро проверяю все главные места боевого приказа - время наступления, координаты, наименования частей. Все верно.
Выскакиваю из землянки. У входа - часовой, за ним неясно темнеет еще одна фигура. Это офицер связи.
- Доложите майору, что все правильно, - говорю я и возвращаюсь в землянку.
Я сбрасываю ремень, расстегиваюсь, поправляю фитиль бензиновой горелки и врубаюсь в телеграммы. Так голодный набрасывается на пищу. Их целый ворох, этих телеграмм. Важные, срочные, особо важные. Я разделываю их по очереди, дежурный только успевает принимать через Дверь, отправлять, прибегать снова. Я не знаю, который час. Да и ни к чему знать про время, когда столько работы, когда я передаю донесения к нам, туда, где Валька, где Новиков, докладываю, что все в порядке, что я здесь, что мы готовы…
Тишина сменяется грохотом, а шифровок все меньше и меньше.
И вот я один, и у меня нет работы, и под головой у меня сумка, и меня здесь больше нет. От постеленных в углу еловых ветек так хорошо пахнет, пахнет смолой, свежим лесом, уютно, по-домашнему…
Я просыпаюсь, как мне кажется, тут же. Даже ни одного сна не успел увидеть. Зачем меня разбудили так скоро, зачем кто-то трясет меня за плечо?
Мычу, протираю глаза, сажусь на постели.
Ой, сколько народу набежало! Только откуда тут Власенко и Скворцов? Пробились, ура!
Я вскакиваю и обнимаю подполковника. Пусть попробует сказать, что это не по уставу, пусть попробует только…
- Смотри, - кричит Скворцов, - я-то боялся, что ты не пройдешь! Тут смена приехала, начальник твой все телефоны оборвал, требует тебя обратно. А может, останешься тут у майора Одинокова? Фриц-то удрал так далеко, что его и не скоро догонишь. А лучше всего тебе к Власенко пойти, заместителем по минным полям, благо и попутчик твой жив-здоров, очухался! Ну так как, остаешься? А мы за тебя отступного возьмем, не волнуйся!
Он смеется, и все кругом смеются, и я смеюсь так, как никогда еще не смеялся за всю свою жизнь.
В. Меньшиков, В. Гаевский
Ставка - жизнь
Повесть
Рисунки П.Павлинова