- Бог простит нас за то, что мы сегодня, в пятницу, работаем, - обратился Тургунбай к своим батракам. - Время горячее. Хлопок ждать не может. Но, потрудившись днем, вечер надо отдать богу. Я вместе с вами в мечеть пойду.
Батраки переглянулись. В голове каждого пронеслась мысль: "Что сталось с хозяином? Раньше, бывало, не отпросишься, а сейчас сам в мечеть вести хочет?" Но никто не решился высказать свои мысли вслух. Только Джура, угрюмо потупившись, проговорил:
- Я не могу, хозяин. Я вечером должен дома работать.
Все ожидали, что Тургунбай обругает строптивого батрака, а может быть, и прибьет его. Но произошло небывалое. Тургунбай, даже не повысив голоса, ответил:
- Нельзя за земными делами забывать о душе. Для домашних забот найдем время. Я тебя завтра пораньше с поля отпущу.
Работники были поражены добротой хозяина.
А Тургунбай, глядя на выходивших в калитку батраков, думал, что если действительно начнется священная война, то простой народ, конечно, будет основной силой войска. Он глядел на костлявые жилистые тела батраков и соображал: "Воины из них будут хорошие, ко всяким невзгодам привычные. И на одной сухой лепешке воевать смогут, если захотят". Однако, окинув взглядом ладную фигуру Джуры, Тургунбай поморщился:
"Этот воевать за веру не захочет. Еще мешать будет. А ведь из него получился бы хороший сотник".
Проводив в поле всех, кроме Баймурада, Тургунбай хотел отправиться к дочери. Но в этот момент растворились двери комнаты, и ишан медленно, важной походкой спустился по ступенькам веранды. Тургунбай со всех ног бросился прислуживать знатному гостю.
Совершив омовение и помолившись, Исмаил Сеидхан после легкого завтрака уехал вместе со своими спутниками. Он очень торопился. Тургунбай догадался, что у ишана было назначено еще несколько свиданий с мюридами.
Внешне отношения между Исмаилом Сеидханом и Тургунбаем ни капельки не изменились. По-прежнему это были веками установленные отношения ишана, еще при жизни окруженного ореолом святости, и его покорного ученика. Лишь уезжая, ишан придержал коня в воротах, услужливо распахнутых самим хозяином, и, чуть склонясь к Тургунбаю, пробормотал:
- Через три дня жду вместе с дочерью.
Затем, выпрямившись в седле, он простер руку и своим громким, далеко слышным голосом произнес:
- Во имя бога милостивого, милосердного! Да будет мир и благодать над домом и всеми делами правоверного мусульманина.
Заперев за уехавшим гостем ворота, Тургунбай направился в женскую половину дома.
Однако, войдя в комнату дочери, Тургунбай не нашел там Турсуной. Недовольно поморщившись, он обошел помещение, придирчивым взглядом окидывая находящиеся вокруг предметы. Что искал Тургунбай? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Но с отъездом ишана старые сомнения ожили в его душе. Он чувствовал, что дочь живет какой-то особой, неизвестной ему жизнью, и сейчас искал что-либо, подтверждающее его подозрения. Но в комнате ничего подозрительного не было. Необычным было только то, что новая, недавно купленная Тургунбаем за большие деньги паранджа из голубого бархата лежала не в сундуке. Она раздражающе ярким пятном расплылась на кипе толстых ватных одеял, уложенных в нише стены. "К ишану в парандже идти хотела, глупая девчонка", - усмехнулся Тургунбай. Подойдя к нише, он провел рукою по тугому ворсу дорогого бархата и в этот момент вспомнил, что вчера, когда он приказал Турсуной идти к ишану, новая паранджа была спрятана. Вчера он ее не видел в этой нише. Значит, дочь только сегодня достала ее из сундука?! Значит, она хочет куда-то идти!.. Брови Тургунбая недовольно сдвинулись, и рука, лежавшая на парандже, сжалась в кулак.
- Турсуной! - рявкнул он.
- Что, отец? - донесся со двора голос дочери.
- Иди сюда! Я хочу с тобой говорить, - крикнул в ответ Тургунбай, с трудом подавляя поднимавшийся в груди гнев.
- Иду, отец!
Через секунду двери распахнулись, и Турсуной вбежала в комнату. Оживленная и румяная, с руками и даже носом, вымазанными в муке, она была очаровательна. Вся фигура девушки олицетворяла радость и ожидание счастья. Тургунбай невольно залюбовался дочерью, но, сделав недовольное лицо, проворчал:
- Зачем сама взялась стряпать? Разве Ахрос не справится?
- Мне скучно, отец! Стряпать интересно, - еще не остыв от радостного возбуждения, ответила девушка, оттирая руки от муки.
- Скучно - вышивай, - назидательно проговорил Тургунбай, усаживаясь на ковер в почетном углу комнаты. Турсуной подала ему несколько подушек, чтобы он мог опереться локтем.
- Садись, - ласково проговорил Тургунбай. Его гнев уже улегся, и он предвкушал радость, какую вызовет в дочери его сообщение о предстоящем ей замужестве.
- Садись, - повторил он. - У меня есть для тебя радостная новость. Садись, слушай.
Турсуной опустилась на краешек ковра: предписываемые обычаем правила уважения к старшим не позволяли ей сесть рядом с отцом. Она тотчас потухла, словно чувствуя, что радость старого отца не может быть радостью для нее.
- Я вас слушаю, отец, - негромко сказала Турсуной.
- Великая милость аллаха посетила наш скромный дом. Огромное, ни с чем не сравнимое счастье ожидает тебя. Сегодня ночью в разговоре со мной высокочтимый Исмаил Сеидхан, святой ишан и наш с тобой господин, изъявил желание сделать тебя своею женою. Он на тебе женится.
Только что румяное личико Турсуной стало белым, как мел. Глаза широко раскрылись и потемнели.
- Исмаил Сеидхан? - прошептала она. - Но ведь он старик… Он старше вас…
- Высокочтимый ишан Исмаил Сеидхан совсем не старик, - наставительно ответил Тургунбай. - Он мудр и свят… но он не старик. Так, пожалуй, ты и меня в старики запишешь, - в голосе Тургунбая послышалось раздражение. - Он всего лет на восемь старше меня. А какой же я старик? - облокотившись на подушки, Тургунбай с довольным видом оглядел свое тучное, массивное тело. - Да и разве можно спрашивать о годах такого человека, как святой ишан Исмаил Сеидхан? Молодой девушке неприлично говорить о возрасте человека, предназначенного ей в мужья. Я дал учителю свое согласие, - с важным видом, как будто он не сразу согласился, а мог и впрямь отказать Исмаилу Сеидхану, закончил Тургунбай.
- Отец! - вскрикнула Турсуной, вскочив на ноги. - Я не хочу быть женой Исмаила Сеидхана. Не хочу! Пожалейте меня! Я его боюсь!
Слезы неудержимым потоком хлынули из глаз девушки. В глубоком отчаянии она отбежала в угол комнаты, где была ниша, и уткнулась головою в голубой бархат паранджи.
- Ты будешь единственной женой ишана, - заговорил Тургунбай, все еще продолжая рассматривать себя и не обращая внимания на слезы Турсуной. - Он сказал, что разведется с двумя молодыми женами, а старшая Саида, совсем старая, все время болеет. Скоро умрет. Ты будешь единственной женой.
- Отец! Дорогой отец! - подняв голову, умоляюще заговорила Турсуной. - Не отдавайте меня… ишану. Он старый, страшный! Я боюсь!.. - Но, встретив непреклонный взгляд Тургунбая, девушка почуяла, что отец не отменит своего решения, и снова, залившись слезами, уткнулась в паранджу. - Ой, горе мне! Мамочка, милая, зачем ты не взяла меня с собою на небо? Мамочка, милая!!
- Твоя мать, хотя и женщина, но сумела вымолить у престола всевышнего счастье для своей дочери, - донесся до плачущей Турсуной голос отца. - Кто знает, может быть, благодаря ее молитвам аллах сподобил святого ишана обратить на тебя, недостойную, свой благосклонный взгляд. Покойница одобрила бы мое согласие на твой брак с ишаном. Я знаю.
Тургунбай старался говорить благочестивым тоном. Голос его, обычно грубый и отрывистый, стал тягучим и каким-то сладеньким. Слова отца, пренебрежительно говорившего о ее горячо любимой матери, показались Турсуной кощунственными. Это была грань, до которой простиралась отцовская власть.
- Не говорите так про маму! - закричала она таким высоким голосом, что Тургунбай вздрогнул. - Не говорите! Мама умерла потому, что вы злой, злой и несправедливый! Мама никогда не станет молиться за то, чтобы такой старик, как ишан, стал моим мужем… Он на козла похож. Да, да, на козла!
- Что! - заорал Тургунбай, вскакивая с ковра. - Да как ты смеешь, греховодница. Да я тебя… тебя в бараний рог согну. Дома, в комнате, в парандже сидеть заставлю.
Но Турсуной, от отчаяния потерявшую голову, уже невозможно было остановить.
- Не заставите! Нате вам вашу паранджу! Надевайте ее сами и женитесь на своем ишане.
Схватив паранджу, Турсуной скомкала ее и швырнула отцу.
Невозможно представить себе бо́льшего оскорбления для мужчины, чем пожелание надеть паранджу. Тургунбай кинулся к дочери с поднятыми кулаками.
Девушка, белее стены, около которой она стояла, глядела на отца широко открытыми глазами, полными, страха и холодной ненависти. Тонкие пальцы ее судорожно теребили ворот платья, словно что-то искали.
И Тургунбай струсил.
"Такая и убить себя не побоится, - пронеслось в его голове. - А ведь когда женой ишана станет, она мне все припомнит. Все выместит. Ишан в ее руках, как воск, станет. Ночная кукушка всех перекукует. Что я значу для Исмаила Сеидхана? Захочет дочь - и он меня в порошок сотрет. Выкормил змею".
Ярость Тургунбая смирилась, хотя руки еще сжимались в кулаки. Хриплым голосом, он вдруг спросил:
- Зачем новую паранджу достала?..
Наступило долгое молчание. Видя, что ярость отца выдохлась, Турсуной, с трудом разжав зубы проговорила:
- В гости пойду.
- К кому? - Тургунбай старался говорить спокойно, как будто ничего не произошло.
- К подругам.
- В гости к нашей ширинташской рвани и в старой парандже можно сходить. Новая пригодится к свадьбе, - снова повышая голос, сказал Тургунбай.