Управление строительства было в том же поселке, где стояла и гостиница. Минут через двадцать, поднявшись на второй этаж управления, Павеличев вошел в полутемный, не проветренный еще после служебного дня коридор. Толкнул одну дверь, вторую, третью. "Ну конечно, - подумал он, - скоро ведь семь часов". Но в конце коридора слышались голоса и какой-то негромкий, но резкий звук, будто грызли орехи. Павел пошел туда. В открытой двери был виден бритоголовый человек, быстро и ловко разграфлявший большой, в полстола, лист бумаги, и другой сотрудник - сутулый, резко отщелкивавший на счетах. На вопрос Павеличева об адресе сотрудника лаборатории они, не дослушав, дружно ответили: "Это в отделе кадров". Заметив, что этот отдел, к сожалению, уже кончил работу, Павел спросил об адресе самой лаборатории. Бритоголовый сказал, что она помещается в конце города, на Кооперативной улице. Тогда Павеличев снова спросил о Шувалове, но не об адресе его, а об имени-отчестве, - может быть, случайно знают. Нет, ни случайно, ни нарочно они не знали - лаборатория у строительства на отшибе. И так как чернобровый молодец все еще маячил на пороге, то тот, щелкающий на счетах, буркнул:
- В отделе кадров узнаете.
"Наладили - отдел кадров!" - подумал Павел, возвращаясь обратно по коридору и невольно разыскивая на дверных табличках название этого отдела. Куда-то ведь сюда, на второй этаж, приходил он к толстой девушке…
Павеличев дошел до лестницы и направился в правое крыло здания. Здесь одна стена коридора была застеклена наверху, и красные лучи заходящего солнца правильными квадратами лежали на другой, незастекленной, белой стене. Тут было светлее и шумнее - слышались то там, то здесь голоса. Открыв одну дверь, Павел увидел в большой комнате, заставленной канцелярскими, сейчас пустыми столами, двух немолодых женщин, которые, сидя рядом и держа в руках по листу бумаги, считывали их, недоверчиво заглядывая друг к другу.
Павеличев ничего у них не спросил и пошел дальше. В машинном бюро дверь была открыта, и пышноволосая девушка, согнувшись над машинкой, что-то допечатывала, не зажигая света. Тут, слева от себя, он услышал шелест - будто осенние листья под ветром.
- Посторонись, милый!
Круглотелая, с веселыми глазами уборщица гнала шваброй бумажный листопад по коридору. Павел шагнул в сторону и прямо перед собой увидал табличку: "Отдел кадров". Дверь была полуоткрыта, и он обрадованно - "Наверное, вернулась дорабатывать!" - широко открыл ее.
Но вместо толстой девушки - зная из этого отдела только ее, он и ждал ее встретить, - он нашел в комнате пожилую худощавую уборщицу в синем халате. Обняв палку швабры, она мокрой тряпкой протирала большой, грузный, как кафедральный собор, письменный прибор, - видимо, прибор начальника толстой девушки. Во рту у нее дымилась тоненькая дешевая папироса.
- Вам кого? - спросила она, морща от дыма левый глаз, и, не ожидая ответа, добавила: - Все ушли. Ведь восьмой час уже.
- Я думал, может, задержались…
- Товарищ Аверьянов этого не любит! - тотчас и с явным удовольствием отозвалась женщина. - Он правильно считает: кто не успел, не справился - значит, плохой работник. Остаются только вон, - она кивнула в сторону еще обитаемой комнаты, - по специальному уговору. Да вам кого надо-то?
Павел знал, что Аверьянов - это парторг строительства и что его "не любит", наверное, было разумным делом, но в данном случае… Он ответил уборщице, что ему нужна товарищ Ельникова, и продолжал стоять, не зная, что дальше предпринять.
- Если вам по делу, то надо прийти завтра утром, - наставительно, будто посетитель сам об этом не догадается, сказала женщина. - А если по личному делу, - она, вынув папиросу изо рта, участливо оглядела его всего, чернобрового, франтоватого, - то небось сами знаете, где Ниночка живет!
Павел не ответил, продолжая думать, к кому еще можно пойти. К Никодимцеву? Адрес нетрудно найти: в поселковой гостинице его нет, городских же гостиниц всего две - можно обойти их. Может, он еще не вернулся из совхоза? Проще всего, хоть и далеко, на Кооперативную улицу… "Вот загорелось! - подумал Павел, вспоминая, что эта Кооперативная черт знает где, в конце города. - Но здорово будет, если он!" И решил идти туда.
- Вам кого? - спросила круглотелая уборщица, проходя по коридору с ведром горячей воды.
- Они Ниночку спрашивают! - за Павеличева ответила из комнаты женщина с папиросой.
- Да чего же спрашивать? - подошедшая уборщица поставила около Павла ведро. - Она тут рядом живет! - И, щуря добрые глаза, стала объяснять, как пройти к ней.
Павеличев вдруг стал внимательно слушать. В самом деле, а почему не зайти к ней на дом? Если она недалеко, то, значит, ей нетрудно будет подняться в отдел кадров и по своей картотеке найти нужное. Ну, извиниться, попросить…
- Все не так, - сказала уборщица с папиросой, выходя из комнаты. Она почему-то решила, что посетитель признался наконец в личном деле к Ельниковой, и потому охотно вмешалась в разговор. - Проходными дворами запутаетесь, не слушайте ее! Идите по Лермонтовской до первого квартала, сверните налево…
Толстую девушку, Нину Ельникову, Павеличев нашел быстро. Уже из передней слышались звуки патефона и шарканье ног, которое бывает только при танце. "Рано здесь начинают! - недовольно подумал Павел. - С танцев неудобно как-то звать опять в канцелярию".
Запыхавшись, с улыбкой на полном, румяном лице, видимо ожидая кого-то, вбежала Ельникова в переднюю и остановилась. Улыбка ее стала уменьшаться, таять, и, как только она исчезла, рот ее снова приоткрылся. Но это уже было удивление…
Попросив извинения и сказав, что пришел на минутку по делу, Павеличев кивнул на маленькую пустую комнату, которая виднелась слева. Они прошли туда. На столе - видимо приготовленное для гостей - стояло большое блюдо с винегретом и другое, еще большее, - с темно-красными вишнями. В углу на диване сидела старая женщина - вероятно бабушка, - которая не обратила на них внимания.
Не присаживаясь, сохраняя официальный тон, Павеличев сказал, что прошлый раз, когда семья Шуваловых и потом он наводили у нее, у Ельниковой, справку, никто не знал, что у строительства есть еще на окраине города лаборатория, и не спросили тогда о ней. А именно там-то среди сотрудников, кажется, и находится тот человек… Павеличеву очень неудобно, что он отрывает товарища Ельникову от гостей, но тут до управления недалеко, и хорошо было бы посмотреть, справиться…
Лицо Ельниковой было тоже строго, официально, но в душе она испытывала удовольствие: только к большим начальникам и в экстренных случаях приходят по делу на дом. Она уже представляла, как скажет, вернувшись к танцам: "Из управления приходили. Даже дома покоя нет!.." Кроме того, она краем глаза замечала, что подруги тайком заглядывали в комнату - значит, видели и ее серьезное лицо, с которым она принимала посетителя, и самого посетителя - ясное дело, москвича, да еще такого красивого.
Поэтому она плохо слушала Павеличева и только после того, как поняла, что тот собирается тащить ее сейчас в управление - что было бы ужасно! - она стала слушать его внимательно. Но было уже поздно, он кончил и, сведя брови, выжидательно смотрел на нее.
- Видите ли, сейчас я не могу пойти, - несмело начала она. - Вы говорите - лаборатория… Вам надо справку о лаборатории, что она есть? Да, да, она, конечно, у нас имеется, на Кооперативной улице! - сказала она, стараясь быть уверенной, деловой, но вдруг пунцово, что только бывает с полными и молодыми девушками, покраснела. Взяла с блюда одну вишню, уронив несколько ягод на пол. - Я, знаете, сразу от танцев и не все поняла. Повторите, пожалуйста! - добавила она тихим голосом, настороженно поглядывая на дверь.
Павеличев повторил. Ельникова, еще не дослушав его, просияла: так просто, ясно и, главное, никуда от танцев ходить не надо!
- Послушайте, ну как же так! Ну, не так вы меня тогда поняли! - Улыбаясь, она взяла еще вишню и ему кивнула на блюдо. - Когда я вам разыскивала этого Шувалова, то разыскивала не по отделам, не по объектам, а по общему алфавиту. Помните, я вам сказала про двух Шуваловых, но вы ответили, что это не то…
- Значит, в алфавит и лаборатория входила?
- Ну конечно! И там, в лаборатории, как раз есть один из этих Шуваловых… Василий Захарович.
Павеличев почувствовал, что кто-то сбоку трогает его за куртку. Он обернулся. Это бабушка, протянув руку, щупала коричневую, похожую на замшу материю.
- Почём материал брали? - спросила она.
Павеличев, не понимая, посмотрел на нее и снова обратился к Ельниковой:
- Вы хорошо знаете, помните, что именно Василий Захарович?
- Ну, еще бы не знать! - весело, охотно, не обращая внимания на то, что посетитель погрустнел, говорила Ельникова. - Ведь Василий Захарович придумал цементацию бетона. Его портрет был в многотиражке. Например, бетон будто хорош, но, оказывается, от немецких взрывов в нем есть незаметные трещинки. И вот берут…
Она говорила подробно, - вот теперь она сведущая и знающая сотрудница управления. Павеличев думал о своем: "Ну, тут, значит, все кончено, мимо…" Он думал уже о завтра, о батальоне - о новом пути. От блюда с винегретом, стоявшего на столе, вкусно пахло уксусом, и он вспомнил, что не обедал еще сегодня. Но не получилось бы с батальоном, как с лабораторией…
- Ну, а вот на стройке есть еще военные? - спросил он, собираясь уходить. - Они-то уж отдельно от вас?
- Ну конечно, отдельно! - сказала Нина, поняв, о чем он спрашивает. - Они же не в штате, просто так, иногда помогают.
И тут она заметила его опечаленное лицо. Двумя руками подняла блюдо с вишнями и поднесла его к нему. Он взял несколько ягод и, потоптавшись, стал прощаться. Когда кивнул головой бабушке, та с дивана сказала:
- Хорошая материя…