* * *
В этот же день пришел Дорожников. Устало опустился на койку рядом с ней, сел, касаясь ее плеча. Мария не боялась его и не отодвинулась, и почему-то сразу почувствовала, что пришел он не зря, и что ему с ней тяжело.
Помолчав, он спросил, скоро ли приедет Ольга. Мария ответила.
Опять помолчали.
- А мне за тебя боязно, - сказал Дорожников. - И когда только вся эта мука кончится?
Мария через силу рассмеялась:
- Я шахтерка, шахтерская дочь. Без отца с пяти лет живу. Сама себя кормлю. А вы со мной, будто с маленькой.
- Жалко мне, - ответил Дорожников. - Тебя жалко. Степана.
Мария вспомнила слова Трофимовского и все поняла: "Убили!".
Она привстала с койки, привстала осторожно, опираясь руками, вплотную приблизилась к нему;
- Вы знаете что-то. Я вижу - вы знаете!
- Эх, Маруся, - сказал Дорожников. - Степан в нашей разведке работал. Через фронт ходил. А у казаков волна расстрелов идет. Германцы ушли, вот они и лютуют, за растерянность мстят. Война же, Маруся! У нас тут двух немецких агентов судили, приговорили в тюрьме сидеть до прихода мирового коммунизма. Больше двух лет не пройдет, отделались дешево, а сколько за эти два года золотых наших ребят поляжет? Да не плачь ты, слезы ничему ж не помогут!
Но Мария не плакала. С того дня, как арестовали мать, слезы иссякли в ней. И сейчас ей только мучительно свело кожу на лбу.
- Как же теперь мама будут? - спросила она. - Разве им это пережить? Я должна домой идти. Что, если они без меня там про Степу узнают?
Она встала и начала шарить на столе, на кровати, словно собирая какие-то невидимые вещи.
- Он, Маруся, связь с нашими людьми через фронт поддерживал. Ты гордись таким братом. Он за общее дело погиб.
- Нет, - ответила она. - Я не могу больше здесь оставаться. Если там до мамы дойдет… У нее сердце плохое, и в тюрьме она… Одной ей не выдержать. Это ж получится, что я ее убила, что рядом с ней в тот момент не была. Я завтра ж назад пойду! Я только Ольгу… - Она замерла. - Боже мой! Еще приедет ведь Ольга!..
- Да! Еще Ольга приедет, - воскликнул Дорожников и в отчаянии обхватил голову руками. - Ольга ж приедет! Вот же где горе-то будет!..
* * *
Мария вдруг оказалась одна. Она стояла у столика, глядела на зеркальце, на плакат, на фотографии. Слезы слепили ее. Не утирая их, она, сведя на лбу кожу, все пыталась собрать мысли, додумать что-то очень важное, что никак не давалось, и для этого всматривалась в родное Степаново лицо на фотографии, в задорную позу Ольги и впервые с начала и до конца читала и читала весь плакат, приколотый под зеркальцем, а не только те строчки, которые были обведены красным карандашом. "Вам, не щадившим собственной жизни, - читала она, - от имени угнетенного народа Кубанской республики, от имени рабочих всего мира, мы, представители Советской власти, говорим: "Спасибо". Товарищи, знайте, не забудется то, что вы сделали. Огненными буквами начертаны будут на страницах истории ваши битвы с врагами, освобождающие человечество. И близок тот день, когда миллионы освобожденных от ига капитала скажут вам свое громкое "спасибо". Мы же, свидетели и участники ваших страданий, приложим все усилия к тому, чтобы вознаградить вас за понесенные труды и, главное, утереть слезы тем, кто в этих битвах потерял отцов, братьев, мужей и сестер. Женщины-труженицы, мы восторгаемся вашей доблестью. Вы доказали перед всем миром, что вы, неприлично одетые и плохо воспитанные, выше умом и сердцем против одетых в шелка и бархат и получивших высшее светское образование. Слава вам, слава павшим! Живые, к новым битвам и победам… Да здравствует Красная социалистическая армия! Да здравствует социализм!"
"Домой, домой, домой", - повторяла она, чтобы только отогнать от себя мысль о том, что скоро приедет Ольга.
* * *
Ольга еще только переступала порог, как Мария сказала:
- Степу убили.
В тишине шлепнулся на пол желтый портфель. Ольга подошла к койке и села.
- Так я и знала, - проговорила она.
Закрыв глаза и шепча что-то, она несколько мгновений просидела так, затем встала, затянула ремень гимнастерки.
- Я тоже на фронт пойду. Ну, гады же, - и вдруг стала душить себя.
Мария бросилась к ней, схватила за руки.
В дверь постучали. Ольга оттолкнула Марию. Работницы ввалились в комнату. Ольга некоторое время смотрела на них так, будто не могла понять: кто это? что это? зачем они?
Потом расстегнула портфель, вынула газету, резким голосом стала читать по ней:
- "Товарищи, в некотором отношении съезд женской части пролетарской армии имеет особенно важное значение, так как женщины во всех странах всего труднее приходили в движение… Из опыта всех освободительных движений замечено, что успех революции зависит от того, насколько в нем участвуют женщины. Советская власть делает все, чтобы женщина самостоятельно вела свою пролетарскую работу", - Ольга сложила газету, спрятала в портфель, сказала: - Читала я, бабы, отрывки из речи товарища Ленина, - и замолчала, сидя с открытым ртом и как будто не понимая, где она и кто это вокруг нее.
Потом они все вместе ушли.
Вернулась она на рассвете. Мария не спала, ожидая ее. Сгорбившись, Ольга присела к столу, взяла кусок хлеба, не глядя на Марию, проговорила грубым голосом:
- На пекарню заведующей ставят. В тесто мел да глину мешают. Вот где контра!.. Меня за полпуда муки не купишь! Не продажная! Мне и золотых гор не нужно!
Слезы текли у нее по щекам. Не замечая их, Ольга рвала зубами корку.
* * *
- А что, если я вместо Степана буду ходить? - спросила Мария, когда Дорожников снова пришел к ним и ожидал Ольгу.
Тот не выказал удивления:
- Ходи… Чуднáя ж ты, милая…
Его тон оскорбил Марию.
- Я серьезно вам. И если я так говорю, значит, на все решилась уже.
- Оба мы с тобой люди серьезные, - ответил Дорожников. - Но ведь ты ж, например, в родной город придешь и сразу - к тюрьме. Это и понятно. И я так бы сделал. А тут тебя и возьмут, - он взглянул в сухие глаза Марии и спросил: - И когда же ты хочешь идти?
- Хоть когда… Когда надо, тогда и пойду.
- Надо-то надо, - Дорожников что-то обдумывал. - Казаки сейчас к Царицыну рвутся. Продержаться хотят, пока англичане да французы на помощь вместо германцев придут… Ты думаешь, я никого не терял?.. Эх ты! Все ли обдумала? На очень трудное дело идешь!
- Когда? - спросила Мария.
- В конце января, в феврале.
- Так долго!
- Если о деле думать, раньше нельзя.
- Проверить хотите?
Дорожников кивнул, соглашаясь:
- Что ж? И это никогда не мешает. Дело ведь наше серьезное.
* * *
Недели эти промелькнули незаметно. Мария с утра шла на пекарню и оставалась там до глубокой ночи. Работа была отчаянная, уставали до того, что и она, и Ольга, вернувшись домой, не снимая полушубков, валились на койки. Особенно тяжело было первое время. Всюду крали, портили замесы, то и дело слышалось:
- Комиссарша проклятая…
Пекарня зависела от водовозов, от грузчиков, от железной дороги, от дровяных подрядчиков. И потому, что на фронт ушло более половины всех членов партии, в учреждениях почти всюду сидели чиновники, которые ничего не хотели делать "даром", то есть без взяток, и надо было каждый день устраивать очные ставки, грозить военно-полевым судом. Однажды Ольга сама вела под наганом старенького седенького железнодорожника, переадресовавшего три вагона с мукой и чьи-то неизвестные руки. Было это днем, и толпа сопровождала их. Какие-то бабы с воплями рвали Ольгу за подол тулупа, плевали в нее, замахивались.
Зима шла голодная. Тиф валил людей. Пекарей донимали боли в суставах, к вечеру ноги наливались, как бревна. Обывателю же работа в пекарне казалась делом выгодным, "хлебным". Об Ольге ходили дикие сплетни - кутежи, золото, бриллианты, меха, - а та ночами гнулась над бухгалтерскими книгами, и не раз ее плач будил Марию.
- Ничего не по-онимаю, - ревела она надсаженным голосом. - Врет мне усатый и все в книги пальцем тычет! А что в них, в кни-игах! Я его завтра шлепну, прокля-атого!..
В один из дней конца февраля Ольга отказалась отпустить хлеб для тюрьмы. Расследовать это почему-то прислали Дорожникова. Мария вошла в Ольгин "кабинет" - была это огромная кладовая для текущих запасов муки, потому что Ольга никому не доверяла ключей, - когда Дорожников говорил:
- Мы должны в тюрьмах людей на правильный путь ставить, не врагами делать. Злыми не родятся. Жизнь злыми делает.
- В последнюю очередь, - упрямо проговорила Ольга. - Я сегодня в больницы половинную норму даю.
Мария поняла, что спорят они давно.
- Вот пекарня твоя поднялась, - продолжал Дорожников, - ни воровства, ни мошенничества, все на общую пользу. Ты сообщения Комитета государственных сооружений читала? - он поглядел на Марию. - И ты не читала?
"При чем тут я?" - удивилась она про себя.
- Двенадцать тысяч верст железных дорог строится, тысяча двести шоссейных, полторы тысячи рабочих строят гидроэлектрическую станцию на Волхове. А ведь еще кругом война идет… Все государство надо на ноги поднимать, каждого человека на путь ставить. А если не кормить, как поставишь? Матери детей наказывают и то кормят.
- Где мои дети будут, коли Степу убили? - спросила Ольга и вышла из кладовой.
Дорожников поднял глаза на Марию: