* * *
В два часа сорок минут показался воинский эшелон. Был он самый обычный: на станции брал воду, уголь, хлеб. В нем оказался один офицерский вагон, шестнадцать с лошадьми, восемь солдатских. Шел он на север, к фронту.
В три пятьдесят - точно в свое время - вдогонку ему показался товаро-пассажирский поезд Ростов - Чертково. Он полз неторопливо, как жирная неопрятная гусеница. Крыши его вагонов, буфера, подножки словно бы лохматились: это теснились на них, висели, сидели верхом люди с мешками, узлами, корзинами.
Простояв на станции положенные полчаса, он двинулся дальше. То, что он следовал по расписанию, говорило: на подходах к городу эшелонов, идущих к фронту, нет - иначе б его задержали, чтобы их пропустить. Можно было не волноваться: за те три часа, что поезд будет тянуться до Зверева, эшелоны если и начнут подходить, то будут задерживаться на станционных путях. Ближайшие два часа Леонтий, следовательно, мог спокойно спать.
Но какой-то же особый поезд ждали! Гнали всех с перрона! Да и телеграмма, полученная офицером-стражником, подтверждала, что этот поезд скоро пройдет.
Он прошел в четыре часа утра. И действительно не остановился. Направлялся он с севера, с фронта. В нем было четыре классных вагона, тринадцать товарных с плотно задвинутыми дверями и темными окошками, шестнадцать платформ с грузом. Один из классных вагонов, судя по ровному свету во всех его окнах, представлял собой салон-вагон. Видимо, члены еще одной комиссии, учрежденной Большим Войсковым Кругом для обнаружения причин неуспехов на фронте, спешили в Новочеркасск, в пути готовя донесения. То, что окна салон-вагона светились в самую глубокую ночь, в сводке надо непременно отметить.
Восток начал розоветь. Тускнели звезды. Вот теперь действительно можно было уснуть на час-полтора.
ГЛАВА 10
Создавать сеть Леонтий решил начать с привлечения в помощники Афанасия Гаврилова. Все в нем устраивало его. Помимо того, что был это хороший рабочий парень, явно истосковавшийся по революционному делу, он имел еще одно очень важное достоинство: он был женат на дочери владельца мельницы Лаштукова. То, что он, Леонтий, втянет такого человека в свою торговлю, сблизится с ним, в общем, будет совершенно естественным, не выпадет из нормальной картины бытовых связей ни Афанасия, ни его самого.
Афанасий жил в шахтерском краю, в Сквозном переулке, но не в землянке, а в одном из немногих в той части города кирпичном доме - беленом, с садиком и огородиком.
Часов в девять утра, прямо из лавки (домой Леонтий в это утро так и не попал), он направился к нему в гости.
Вошел в калитку. Навстречу с лаем бросились собаки. Дворик был маленький, с высоким забором, подметенный. У каждой собаки - своя конурка.
- Назад! Верный! Барбос! Чернышек!..
Собаки послушно отступили; Афанасий в одной нижней рубашке, но в брюках и сапогах, стоял на крыльце.
Леонтий подошел к нему, протянул руку:
- Здорово, Афанасий!
- Здорово, коли не шутишь, - ответил тот с усмешкой и руки не подал. - Зачем пожаловал, торговец-купец? Баранину хочешь купить? Вот на-ко…
Он подхватил под бока выбежавшего из дома мальчишку лет пяти - видимо, сына, - поднял его и протянул Леонтию.
- Первый сорт баранина! - Афанасий подшлепнул мальчишку. - Ну, беги, - он снова обратился к Леонтию: - По дружбе зашел? Я так и знал! Дружба ведь - она не ржавеет.
- Еще бы, еще бы, Фоня. Неужели, думаешь, я мог тебя совсем позабыть?..
Они вошли в дом. Афанасий позвал жену:
- Поля! Устрой-ка закусочку, - и пояснил: - Мы-то уже завтракали. Но для хорошего человека…
- Смотри ж ты, как у тебя все здесь, - говорил Леонтий, с удовольствием оглядывая комнату: расшитые рушники, коврики, дорожки на полу, покрывало на широкой кровати - все чистое, домашнее, обжитое, опрятное и добротное, как и во дворе. - Дом у тебя просто на диво. И как это ты все сумел?
- Без рук мы, что ли? - горделиво произнес Афанасий. - Без головы? Да мы, если хочешь знать, и не такое можем еще, - он помолчал и вдруг спросил: - Зашел-то зачем? Без дела ж ты теперь не зайдешь, я тебя знаю. Да говори смело, чего нам кругами ходить?
Леонтий оглянулся: в комнате никого, кроме них двоих, не было.
Афанасий отошел к двери и прикрыл ее.
- Видел я тебя, Фоня, в последний раз… - начал Леонтий.
- В депо, - перебил его Афанасий. - Шел ты с Богаевским в обнимку, и на морде у тебя было написано презрение. И прежде всего ко мне.
- Какое ж презрение! - с шутливым укором проговорил Леонтий. - Я ж тебя всегда, с малых лет еще… И потом, видел я тебя в последний раз не в депо, а вчера вечером на вокзале…
- И тогда тоже было презрение, - с той же шутливой значительностью подхватил Афанасий. - И откуда оно в тебе появилось? А?..
* * *
Поговорить серьезно не удалось. Домик был хотя и не маленький, из двух половин, и выстроен основательно, но каждый раз, когда Леонтий начинал говорить, он чувствовал, что за стенкой, прислушиваясь, замирают и жена Афанасия Пелагея и ее отец, и решил не рисковать. Он сказал, что у него действительно есть важное дело, но поговорят они о нем не здесь, а в лавке.
- Ладно, - сказал Афанасий так, словно это все было ему безразлично. - В лавке, так в лавке. Я сегодня работаю в ночь, так что, если хочешь, сразу после обеда, часика в три-четыре, я к тебе и наведаюсь.
* * *
Вернувшись в лавку, Леонтий сел за конторку, глядя на то, как идет торговля, слушая, как балагурит Евграф, получая деньги и давая сдачу так, чтобы к концу дня осталось как можно меньше денег донских, побольше николаевских и на худой конец "керенок", и думая о том, куда бы спровадить своего компаньона к тому времени, когда придет Афанасий.
Торговлю, как и обычно, закончили около часу дня, закрыли дверь на засов. Евграф начал считать выручку.
- Ну какой ты купец, Леонтий, - тянул он при этом. - Ты ж будто чужим торгуешь. Или ты в министры метишь, або в монахи? Ей-богу, ты ведь и деньги не любишь. Скупой ты, может?.. Мир в тартары катится, а ты копейку на себя жалеешь… Или, может, ты социял-демократ? Тогда ты в Ростов поезжай. Там социял-демократы газету свою издают. Чудно как: в Москве социял-демократы, и в Ростове социял-демократы. С одних наши готовы шкуру содрать, другие в Войсковом Кругу заседают. Ну да, я-то думаю, коли красные напрут, казаки всех наших социял-демократов порежут. И разбираться не будут: господь на том свете разберет! Под Таганрогом мужики в казаков из пулемета стреляли, так ить все село сожгли - и богатых, и бедных, и малых, и больших…
Всякий раз, когда Евграф видел много денег, он мял их, перекладывал с места на место. "Пятак лю-юбить надо, - говорил он. - И чего это жизнь такая тыщевая стала?.."
Болтовня его на время прервалась. Потом он опять обратился к Леонтию, но уже понизив голос До шепота:
- А был бы ты, Леонтий, человек, предложение б у меня к тебе было. Во предложение! Что там эта торговля! Сто дней - сто рублей! Гроши!
- Какое у тебя может быть предложение? Пьянки да драки.
Евграф не обиделся:
- И это дело, - он придвинулся к Леонтию поближе и спросил совсем уже тихо: - Знаешь, за что позавчера Анну Полтавченко взяли? Ту, что на Сквозном живет. Крайний дом, напротив Мироновых?
Леонтий пожал плечами:
- То есть как - за что? Сейчас и за одно слово могут забрать. И никакого Миронова, никакой Анны Полтавченко я не знаю.
- За слово, - хмыкнул Евграф. - Деньги она от большевиков получила. Она казначеем у них тут была, у подпольщиков. Кто-то из шахтерни привез. Двести тысяч "катериненками"! С такими и за границу бежать можно - все банки их принимают. И, я тебе скажу, приказ есть: всех, кто к ней хоть раз ходил, арестовывать.
- Та-ак, - протянул Леонтий.
- Вот и так. А где деньги? Молчит Анна. А кто еще может знать? Дочка может. Маски надеть, прийти ночью: "Давай, душа твоя вон!".
- Не тарахти. Арестовали эту Анну Полтавченко, ты говоришь, позавчера. Но если дочка ее о деньгах знала, неужели, думаешь, она их уже никому не передала? Что она, дурочка?
- Не. Никому не передала.
- Ты-то откуда знаешь? Был, что ли, у нее?
"Значит, эта Мария Полтавченко наша, - думал он между тем. - Тоже с нами. Красная…"
- Был, что ли, у нее? - повторил он, так как, взволнованный, не слышал ответа Евграфа.
- Был. Да я один был. Побелела, трясется: "Убивай!" Нужна она мне убитая!
"И тогда она с Матвеем не просто шла, - продолжал думать Леонтий. - И на варенцовском вечере не просто была. Она то, что и я, узнавала. Но для кого? Тоже для агентурной разведки Южфронта? Конечно ж, я тут не один. Только у меня своя задача, у нее своя. А сходится все в один центр. Но Василий тогда б мне сказал… А мог как раз и не сказать. Впрочем, едва ли эта Мария наш работник, коли мать ее - казначей подполья. Казначей - это очень тяжелый пост. Всегда при тебе есть улики: документы, деньги. Хранить ты их и должен. Это посложней, чем разведка. Нет. Мария работает от подполья".
- Еще пойдешь?
- Пойду, - ударом топора Евграф рассек кость, лежавшую на колоде. Разрубленные куски разлетелись и глухо стукнули о стены ларей. - Все скажет. Не одному только надо идти. Тебя-то я не зову: жалостлив ты, будто девка.
Леонтий вырвал топор из рук Евграфа. Тот не удержался на ногах и упал на колоду. И тут Леонтий пришел в себя: что же он делает? Разве он имеет право заступаться за Марию Полтавченко? Он только ей и себе навредит.
Он швырнул топор на обитый жестью прилавок: