Малик, прекрасно говоривший по-французски и по-английски, попросил всего лишь один вечер на сборы и изъявил желание отправиться в путь уже на следующее утро, если будет готов посольский микроавтобус с водителем. Мишель пообещал, что готовы они непременно будут, и Малик отправился домой отсыпаться перед дорогой.
А мы с нашим ценнейшим документом отправились праздновать нашу первую научную победу в неизбежный "Монмартр", бармен которого с некоторых пор встречал меня словами "Мой дорогой друг!". Там нас с нетерпением ожидали Жан-Мари в легком льняном пиджаке, на который он наконец-то сменил свой траурно-черный костюм, и Амани Коро, сидевшие за одним из столов в конце помещения. Девушка обложилась какими-то сомнительного качества фотоснимками и время от времени делала малопонятные записи в своей толстенной ученической тетради.
– Жан-Мари, прекрасный ансамбль! – закричал Мишель, входя в зал. – Амани, каким вы дьяволом там заняты?
Я тоже склонился над ее фотографиями.
– Наскальная живопись, – пояснила она мне, поспешно отодвигаясь от Мишеля, рухнувшего на стул рядом с ней. – Это настоящая летопись догонов. Кое-где на скалах остались очень старые рисунки, и их вполне можно попытаться объяснить. В некоторых гротах и пещерах, где их не смывает дождями, такие рисунки могут храниться сотни лет. И каждый из них чтонибудь значит. К сожалению, до нас никто даже не пытался классифицировать и изучить их. Я думаю, нужно начать нашу работу именно с этого.
– Боже, мадемуазель Амани, – закричал Мишель, пытаясь завладеть рукой нашей спутницы. – Это же изображение священной змеи Лебе!
– Спасибо, Мишель, я слегка в курсе дела, – отчеканила Амани, бросая яростные взгляды на атташе по культуре. – Мой докторский тезис посвящен культам пресмыкающихся в ритуалах народов западноатлантической группы.
– А где это сфотографировано, Амани? – осведомился я, меняя тему разговора. – Где нам искать эти рисунки?
– Ну, наскальной живописи везде понемногу, – ответила Амани, перебирая фотографии. – Есть, к примеру, хорошие рисунки в Сонго, но они, скорее всего, позднего происхождения. Там и сейчас рисуют на скалах. Я предлагаю отправиться в Номбори, как мы и предполагали изначально.
Мне не терпелось добраться до Номбори по другой причине: именно здесь закончил свой путь Чезаре Пагано.
– Я согласен, – заявил Оливье. – Догоны пришли на плато с северо-запада, их первые поселения как раз могли располагаться в районе Номбори. Если никто не против, мы отправимся завтра.
– Меня это устраивает, – включился в беседу Жан-Мари Брезе. – Я устал от однообразия видов фауны в этом городе. Здесь слишком много людей и слишком мало дикой природы. Я, с вашего разрешения, не буду вам мешать с наскальной живописью, а займусь своими прямыми обязанностями: попробую проанализировать флору этого ареала, покопаюсь в отложениях, пособираю образцы почвы. Мне бы хотелось поплотнее заняться анализом того, каким образом теллемы могли перемещаться в свои пещеры на утесе.
– Родился прекрасный тост, друзья мои! За теллемов! – воскликнул Мишель, поднимая бокал, и все мы, вдохновленные и взволнованные предстоящими открытиями, не могли не поддержать его тоста.
ПТИЧИЙ КРИК
Культурный шок в столице Страны догонов. – Едем в деревню Номбори. – Наши задачи. – Малик. – Мы устраиваемся в деревне. – Ночные крики. – Птица Балако. – Наскальные рисунки неизвестного автора. – Странные отпечатки рук. – Как здороваются догоны.
В Бандиагаре, неофициальной столице Страны догонов, у меня случился культурный шок. Шесть дней, проведенных в Бамако, не помогли мне освоиться с действительностью – в Бандиагаре она действительно оказалась шокирующей.
За годы странствий я уже привык к таким потрясениям, но оправиться от них без последствий невозможно. Культурный шок – это ощущение полной потерянности в окружении новой для себя культурной атмосферы. Это чувство не приходит в первый день пребывания на новой земле, когда человек бродит по незнакомому городу и восторженно реагирует на все окружающие виды, звуки и запахи. Но на второй или третий день звуки вдруг становятся кошмарно громкими, дорожное движение – хаотичным. Кругом воцаряется шум и дискомфорт. Никто не говорит ни на одном человеческом языке. Карта города только затрудняет ваши попытки найти путь обратно в отель. На улице все смотрят на вас странными взглядами, а все рестораны, которые еще вчера окружали вас повсюду в этом городе, куда-то запропастились, и вы бродите, голодный, испуганный, по страшно запутанным улочкам, натыкаясь только на харчевни местных жителей, где вам одному непонятно, как и что можно есть, и где все разговоры стихают при вашем появлении.
Это ощущение длится недолго, но способно привести к натуральной панике, когда больше всего на свете вам захочется оказаться дома, в окружении знакомых лиц. Через сутки это ощущение проходит так же неожиданно, как и появилось. Наконец вам удается разобраться в алгоритмах движения людей по тротуарам (если эти тротуары вообще имеются) или смириться с их отсутствием. Вы обучаетесь употреблять местную пищу и пользоваться общественным транспортом, будь то набитый под завязку микроавтобус, двухместный мотоцикл-такси, где умещается шесть человек с багажом, или ишак с повозкой. Вы привыкаете к общению с крикливыми торговцами на рынке и усваиваете их манеру торговаться. Но все это происходит только тогда, когда минует культурный шок.
Для того чтобы минимизировать его проявления, достаточно зайти в середине дня в любой пятизвездочный отель или ресторан, где предпочитают гнездиться европейцы. Вы сразу почувствуете себя как дома: европейские блюда, никелированные вилки, тихая музыка, более или менее белые лица вокруг вас. В худшем случае поместите себя на полчаса в бассейн – точно поможет.
Но в данном случае беда заключалась в том, что в Бандиагаре нет никакого пятизвездочного отеля, все рестораны представляют собой просто группу людей, сидящих на земле над костром, где угрожающе шипят рисовые лепешки. Правда, в гостинице "Cheval Blanc"{ "Cheval Blanc" (фр.) – "Белая лошадь".}, где только и можно было остановиться без ущерба для психики, имелся бассейн, но после того, как Оливье продемонстрировал мне внешний вид колодца, из которого он наполнялся водой, я почувствовал себя достаточно бодрым и без купания.
Сразу же после того, как мы вышли из микроавтобусов после семичасового путешествия из Бамако и пообедали, Оливье и Жан-Мари изъявили горячее желание отправиться на рынок, пока еще не стемнело. В Стране догонов, как и во многих других местах в Африке и Азии, рынок ежедневно меняет дислокацию. Сегодня он собирается здесь, завтра – в соседней деревне, потом еще где-то и через неделю возвращается обратно. Так как неделя, по представлениям догонов, состоит из пяти дней, то рыночный день в Бандиагаре – каждый пятый, что давало нам возможность с ходу окунуться в бурный колорит местной действительности. Я с удовольствием присоединился к своим коллегам, не подозревая, как сильно усталость скажется на моих впечатлениях.
Все вокруг кажется резким: ослепительно яркие цвета тюрбанов и накидок местных женщин; голоса людей, которые обожают подскочить к вам сзади и проорать в самое ухо какое-нибудь единственное известное им французское слово, заранее игнорируя любой ваш ответ; запахи специй, жутковатой на вид еды и домашних животных. Все кругом состоит из яркооранжевой глины – дома, дороги и даже лица людей, кажется, имеют недельный налет вездесущей оранжевой пыли. В результате я очень скоро утратил ориентацию в этом городе одноэтажных глиняных хижин без окон и дорог без признаков асфальта, потерял из виду своих друзей и оказался в одиночестве. Так мне пришлось вступить в противоборство с местными детьми.
Дети Африки – это настоящий бич европейского исследователя. Едва ли не семьдесят процентов всего населения континента составляют граждане, не достигшие двадцатилетнего возраста. Однако они достигли возраста, достаточного для того, чтобы, не имея никаких других занятий, преследовать по улицам удивительное белое существо.
Обычно все начинается с двух-трех милых ребятишек, измазанных глиной, которые увязываются за вами от самых ворот отеля. На каждом из них надето по какому-нибудь одному предмету одежды: если есть майка, то нет штанов, а если есть штаны, то рубашка уже не требуется. Обувь детям не положена вовсе. Они настойчиво пытаются вступить с вами в общение, напрямую и без оговорок изъявляя желание получить конфету. Бонбон{ Бонбон (фр.) – конфета.} – очень часто это единственное слово по-французски, которое они знают и произносят вполне отчетливо.
По мере вашего движения, однако, к детишкам присоединяются их друзья и родственники, начиная от верзил-подростков и заканчивая грудными младенцами, спящими в мешках на спинах своих старших сестер. С каждым шагом процессия обрастает новыми участниками, и каждый, разумеется, считает своим долгом ухватить европейца за его белую руку и максимально громко выразить желание получить свой бон-бон.
Прогулка превращается в сложную процедуру, так как приходится постоянно отбиваться от вопящих вокруг вас малышей. Складывается ощущение, знакомое, наверно, Крысолову из Гамельна, который звуками дудочки собирал вокруг себя тысячи крыс и депортировал их вон из города. Но у него, по крайней мере, была цель. Моя же цель спустя первые двадцать минут похода заключалась уже только в желании найти дорогу обратно в отель или умереть спокойно.