Конники захохотали. Жеребец, подтягиваемый за повод, неохотно поднялся по бревнам. Петровых бросился наперерез, закрывая дверной проем вагона.
- Осади назад, стрелять буду! - кричал он. - Я везу в Петроград имущество князя Тихвинского!
Со всех сторон послышались гневные возгласы:
- Шкура!
- Барский холуй!
- Гони его в шею!
- К стенке гада!
Бойцы стащили Петровых на платформу, отняли маузер и скрутили руки. И тут же появился Струнников на сером в черных яблоках коне.
- Кто такой? - спросил Струнников.
- Холуй князя Тихвинского. Барское добро спасает, - сиплым голосом доложил худощавый боец.
- Это я холуй? - задыхаясь от ярости, прохрипел Петровых. - Это я, матрос революционной Балтики, холуй?! Я же тебя, контра, язвия тебя дери!..
- Мандат есть? - спросил Струнников.
Бойцы, державшие Петровых, отпустили его руки, он достав свой мандат, протянул его Струнникову.
- Читай сам, - приказал Струнников.
- "Веками потом и кровью создавалась Россия, - с трудом разбирая текст, читал Петровых. - Куда ни посмотрим, всюду видны плоды рук трудового народа…"
И, уже не глядя в бумагу, как оратор на митинге, Петровых бросал конникам запомнившиеся ему слова мандата:
- Царские и княжеские дворцы, бесценные произведения искусства, коими тешились лишь цари и богачи, стали нашими. Отныне и навечно они возвращены законному владельцу - победителю, революционному народу!" - И неожиданно для себя, подхлестнутый собственным воодушевлением, он закричал: - Ура!
- Ура! - подхватили конники.
Но Струнников дождался паузы и скомандовал:
- Заводи лошадей!
- Не пущу! - закричал Петровых, снова бросаясь к вагону.
- Не дури, матрос, - строго сказал Струнников. - Нам каждая минута дорога. Республика в опасности! На фронт едем! Отойди, слышь!
Петровых метнулся к Струнникову, сунул ему в лицо мандат:
- Читай, если грамотный. Всем местным властям, железнодорожным начальникам и командирам воинских соединений предписывается настоящим оказывать всяческое содействие товарищу Петровых в доставке ценного груза республики. Печать Совета Народных Комиссаров видишь? Или неграмотный?
- Грамотный, - заглянув в бумагу, нетвердо сказал Струнников. - Отдайте ему пушку, а вагон отцепите.
И Струнников, вздыбив коня, поскакал вдоль состава.
К Петровых протиснулся худощавый боец, обозвавший его княжеским холуем.
- А не можешь ли ты сказать, Балтика, - засипел он, - в какой сумме выражается стоимость данного имущества? В золотых рублях. Ну, скажем, в тысячах, в миллионах или, допустим, в миллиардах?
- Бери выше, - важно сказал Петровых, укладывая маузер в кобуру, - в биллионах, а может, даже в этих… в бильярдах.
Через два дня во внутреннем дворике Петроградского музея служащие разгружали подводы с ящиками, доставленными Петровых. Лошади подбирали с земли остатки сена. Директор музея, придерживая рукой спадающее пенсне, проглядывал длинную опись коллекции, с трудом удерживая довольную улыбку.
- Вы, товарищ Петровых, даже представить себе не можете, какое великое дело вы совершили… - сказал он, пожимая руку матросу.
Рядом с маленьким директором в черной шапочке матрос выглядел гигантом.
- А вы не скажете, товарищ заведующий, - расплываясь в улыбке, спросил он, - в какой примерно сумме выражается стоимость этой коллекции… ну, скажем, в золотых рублях?
- Не скажу. Даже приблизительно. Эта коллекция, собранная князьями Тихвинскими на протяжении почти двух веков, практически цены не имеет. Она бесценна. - Он заглянул в опись. - Вот, скажем, № 67… Пинтуриккио. Мальчик в голубом. В 1672 году герцог Миланский заплатил за нее золотыми монетами, уложенными в два ряда по всей поверхности картины. Сегодня, в 1918 году, ее цена возросла во много раз. Она уникальна, то есть, иными словами, бесценна. Я прошу вас, Андрей Аполлонович, - обратился он к одному из сотрудников, - откройте пятый ящик… Сейчас вы увидите этот шедевр…
Сотрудники музея вскрыли один из ящиков, подняли крышку.
- Осторожнее, ради бога, осторожнее!.. - с волнением произнес директор.
Он отстранил рабочих и аккуратно приподнял слой войлока, под которым оказалась стружка… Он опустил руки в стружку и вытащил из ящика старый, поломанный стул.
- Что это значит? - обернулся он к Петровых.
Матрос бросился к ящику, запустил руки в стружку и вытащил оттуда старую керосиновую лампу…
Кирпичи, войлок и стружка… Больше в ящике ничего не было.
- Откройте другой ящик… вот этот… - упавшим голосом сказал директор.
И во втором ящике оказалось то же самое - войлок, опилки, старая рухлядь, кирпичи…
- Что вы нам привезли? Где коллекция?!
- Вот этими руками… Собственными руками… укладывал, - тихо сказал Петровых, и на лице у него выступили крупные капли пота.
Часть первая
ОДНОРУКИЙ СТАРЬЕВЩИК
Трое мальчишек в скуфейках и кургузых послушнических рясках, со свечами в руках, молились перед иконой Богоматери. Чуть вздрагивало пламя свечей, едва заметно шевелились губы. В полумраке собора Острогорского монастыря несколько монахов, подоткнув под пояс рясы, мыли полы. Грузный дьякон осторожно заливал масло в лампаду зеленого стекла. В гулкой тишине собора послышался негромкий голос:
- Мальчата, отец настоятель кличет.
В дверях стоял плечистый рыжебородый монах. Мальчики накапали воск, поставили свечи перед иконами и, перекрестившись, вслед за монахом вышли из собора.
Мартовское солнце освещало большой монастырский двор.
Настоятель отец Николай с черной седеющей бородой, в круглых с железной оправой очках, стоял посреди монастырского двора с представителем укома, бывшим машинистом Сергеем Мызниковым. В кожаной, видавшей виды фуражке и старой железнодорожной шинели, из-под которой виднелась белая косоворотка, Мызников пристально разглядывал высокого и статного отца Николая. Оба молчали. Чуть в стороне стояли укомовские сани. На козлах, свесив голову, не выпуская из рук вожжей, дремал кучер.
Монах подвел мальчиков к настоятелю и, поклонившись, отошел в сторону к большим саням, нагруженным сеном. Вооружившись вилами, он забрался наверх и стал сбрасывать сено в распахнутые двери сарая.
- Вот они, дети. Этот, меньшой, - Иннокентий, побольше который - Алексей, а этот вот… долговязенький - Александр. - Настоятель ласково поглядел на мальчиков и сказал: - Вот, поедете с этим человеком из уездного комитета… А перед тем соберите свои котомки, да к отцу Леонтию загляните, он вам на дорогу харчей соберет.
Мальчики настороженно покосились на Мызникова и, поклонившись настоятелю, ушли по узкой каменной дорожке, пересекавшей еще не освободившийся от снега монастырский двор.
- У нас тут они обуты, одеты, накормлены, - тихо сказал отец Николай. - Вы подумали, чем вы их поить-кормить станете и какая судьба им уготована? Времена смутные, пропадут дети…
Мызников заговорил, и голос у него оказался сильным и низким.
- Дети - наше будущее, отец Николай, - сказал он. - Стариков перевоспитывать поздно, а детей отравлять религиозным дурманом мы не позволим. И за судьбу их не бойтесь. Республика их в обиду не даст. Если подумать, для кого мы революцию делали? Для них, для их светлого будущего. По решению укома мальчиков в учение отдаем, ремеслу, полезному для народа, учить будем.
- Была бы моя воля, не отдал бы вам мальчиков.
Отец Николай поклонился и отошел от Мызникова.
Мальчуган, которого настоятель назвал Иннокентием, стоял перед высоким сутулым монахом в светлой келье, уставленной иконами и загрунтованными досками. На доске, стоявшей у стены, был изображен Георгий Победоносец на коне, длинным копьем пронзающим змея.
- Данило, а Данило… - разглядывая всадника, спросил мальчик. - А кони разве красные бывают?
Данило поглядел на доску, погладил Иннокентия по голове.
- А то… Вот когда солнышко к земле клонится, оно все вокруг в свой цвет красит… Не токмо кони, а человек и тот красный делается. Не замечал?
- Не… - покачал головой мальчик.
Данило обтер руку полой перепачканного краской подрясника и перекрестил Кешку.
- Полюбил я тебя, Иннокентий, за нрав кроткий, за послушание… Не боязно ехать-то?
- Боязно, - тихо ответил Кешка.
- А ты не боись, Иннокентий, может, оно и к лучшему. Людишек повидаешь, божий мир поглядишь. Ладан-то небось надоело нюхать? - засмеялся Данило.
Иннокентий поглядел на валенки Данилы.
- Валенки-то… каши просят, - улыбнулся Кешка. - Я тебе новые достану.
- Где же ты их возьмешь? - усмехнулся Данило.
- В городе-то, говорят, чего только нет…
Данило тихо рассмеялся и снова перекрестил Кешку.
- С богом! Ступай! Добрая ты душа…
Укомовские сани выехали из монастырских ворот, над которыми возвышалась надвратная церковь, почти в сумерки. Мызников сидел рядом с кучером. Он то и дело оборачивался назад, ободряюще подмигивая ребятишкам, сидевшим на заднем сиденье. Кучер помахивал кнутом, и лошади весело бежали по дороге, ведущей в заснеженное поле. Солнце едва скрылось за лесом, и облака, подсвечиваемые им, были как бы прозрачны… У Мызникова было хорошее настроение, и он запел:
Мы красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело
В бой идем,
Идем!
Он пел негромко и как-то задумчиво. Мальчики сзади чуть приободрились, и первая улыбка появилась на лице Кешки…