Калина настолько обессилел, что, когда мотоциклист остановил его, показав жестом, что он может перекурить, сразу повалился набок, прямо в грязь.
- Нет, - прошептал он, - не закончу. От страха все силы потратил! Две ездки ещё… Сейчас-то самое опасное. Раз до сих пор не было, значит, здесь и жди, - он смотрел на узкую полосу дороги, которую оставалось проборонить. Щербатый камень высился как раз посредине её.
Запряженная двумя лошадьми телега двигалась за мотоциклом по другой стороне там, где он уже проборонил.
- Заездили, - пробормотал Калина. - Теперь-то не страшно им! Торопятся - не дали доборонить, а уж прутся! Везут что-то… Встать, что ли, а то заругают ещё! - начал он подниматься, видя, что они подъезжают.
Ефрейтор крикнул ему:
- Посмотри тельега! Ну, шнель! Это есть партизан! - он повернулся к эсэсовцу, правящему лошадьми. - Момент! - Тот кивнул и остановил лошадей. - Смотри! Благодарь их!
Калина стал подниматься суетливо и неловко, успел стать только на колени и так и замер.
Из повозки кто-то приподнял голову (задний эсэсовец сразу навел пистолет) и посмотрел на Калину. Нет, не на Калину, а куда-то мимо, на кусты, потому что глаза на этом страшном - сплошной синяк - лице разбегались, и заметно было, что они стараются остановиться, сосредоточиться, но это им не удается.
- Никак баба… девка! - вырвалось у Калины.
- Благодарьи её! Ну!
"Не жилец девка, - впился в неё взглядом Калина, - не жилец… Не здешняя, сразу видно. Если б была откуда поблизости, сразу б узнал. А это, видать, городская. Голова-то совсем не держится… на свет взглянуть не может. До вечера не дотянет, это уж точно. Вот дела-то! А я думал, партизаны - сила. А тут девка… Из-за неё, значит, здесь убиваюсь, смерть свою караулю!"
- О-оо, - простонала партизанка и вдруг выпрямилась, собралась с силами и в упор стала рассматривать Калину. Глаза её уже не разбегались по сторонам. Тяжелые, серые, они словно бы спрашивали: почему здесь, в грязи, на краю дорожной обочины стоит на коленях этот заросший жалкий трясущийся мужик и смотрит на неё с чувством страха и злобы.
- Эй! Скажи, где тут мин?! Покажи, где ты поставиль?! Иначе он дольжен умирай!
Она вздрогнула, перевела взгляд на борону, на понурого мерина, потом опять на Калину и всё поняла.
- Где ты ставиль мин? Показывай!
- Вот что… - выдохнула партизанка. - Мины! Тут! И ты, значит… - она не договорила, силы ей снова изменили.
- Напрасно! - сказал эсэсовец с пистолетом. - Нечего тратить время. Поехали Она всё равно не покажет!
- Но почему? Не понимаю. Он же ей - свой!
- Нно! - тронул лошадей первый эсэсовец.
Калина увидел, что партизанка хочет еще что-то сказать ему. Губы её снова зашевелились.
- Че… че… - не досказала она и упала в повозку.
"Чёрт, - решил Калина. - Городская, ясно дело! Ругаться не умеет, как надо. Ишь, меня ещё обозвала! Не сказала, где мина-то!"
Он посмотрел вслед телеге, вздохнул и стал подниматься, но поскользнулся и съехал в кювет. С трудом отыскал под ногой место потверже, вылез, обтёр рукавом лицо, и холодная жижа потекла со лба к подбородку.
- Ползаю тут, как… - обозлился он, - как… - до него вдруг дошло, какое слово не смогла досказать партизанка. - А-аа, - протянул он. - Вот что!
Вся смертная тоска, накопившаяся в его душе от обиды, боли и страха, вся нестерпимая тоска, что каким-то образом всё же уживалась в его робком сердце, в этот момент достигла такого предела, что обратилась (так бывает иногда с тихими, слабыми характерами) в бешеную ярость, и Калина, отшвырнув вожжи, схватил рукой себя за волосы и стал приговаривать, будто в беспамятстве:
- Стреляйте, не поеду! Вешайте! Червь, да, да, червь я! Она-то девка помирающая, а на неё пистолет держат! Боятся её! А я… За жизнь что терплю! Да разве это жизнь?.. Собаку ударь, дак она и то зубы покажет. А тут - хуже собаки, выходит! Не поеду! Пусть стреляют!
Он кричал, но слова его подхватывал ветер, словно пустую шелуху. Никто их не слышал. Партизанка была далеко. Немцы ещё не вернулись.
- Сколь можно мучаться-то… Неужто я слабее этой девки?
Калине вдруг вспомнился Сверлилкин Его слова о том, что в Ленинграде любой инвалид, любая женщина немцу штыком в горло упёрлись.
- Неужто я ничего не могу?
Но что он мог!
- Кончать! Шнель, шнель! - заорал ефрейтор. Они проводили эсэсовцев и уже вернулись назад. - Десять минут! Пора открывайт движений!
Калина, низко опустив голову, еле сдерживаясь от ярости, поднял вожжи.
- Нно, - хрипло выдохнул он. - Нно, нно!
- Айн момент! Дурак! - завопил ефрейтор. - Мы должны уехать!
- Ах, сволочи! - проводил Калина взглядом мотоцикл. - Шкуры свои поганые увезли, а я тут должен… Да найти бы мне мину, дак я б вас рванул, хоть бы с собой вместе! Да будь у меня две руки - горло бы перекрутил хоть одному бы, а там стреляйте!
Калина весь дрожал, но уже совсем не от страха.
- Нно, несчастный! - заорал он на мерина.
- Одна партизанка и восемь эсэсовцев! - сказал водитель, когда они вернулись на свой бугор. - Идиотство!
- А ещё мост! - проворчал ефрейтор. - Я же говорил, что они ненормальные люди! - он натянул плащ на голову. - Я совсем промок. Поставь мотоцикл немного в эту сторону. Чтобы дождь не бил в лицо.
- Но тогда плохо будет видно его.
- Да уж теперь всё равно. Сейчас он окончит. Этот - другой. Она бы не стала так!
- Да, она бы не стала, - водитель развернул мотоцикл. - Я буду всё же посматривать.
- Да-да. Обязательно.
- Машины ждут с обеих сторон. Опаздываем!
Мерин приближался к щербатому камню.
"Придется вылезать из кювета, иначе его не обойдёшь, - думал Калина. - А немцы-то на меня и смотреть перестали. Чего им на меня смотреть, куда я денусь… А вот возьму, да и переверну опять борону! - вдруг ужалила его мысль. - Переверну! Они и не увидят ничего. Я на шоссе вылезу да сбоку пойду. А если увидят… Застрелят… И пусть! Ничего я теперь не боюсь. Сейчас я…"
Он выбрался из кювета, не сводя глаз с немцев, придержал мерина и стал переворачивать борону.
- Тяжеленная, - натужился Калина. - Грязи-то на ней! Никак. Хоть опять в кювет съезжай. Черт, немцы-то увидят; как я тут… Ну, ещё раз! Авось не увидят. Нет, никак!
Если б у него было две руки! Но Калина решил не сдаваться. За камнем он возьмет влево и свалит борону в кювет, а назад вытащит перевернутой.
- Не буду и смотреть на них, - решил он. - Когда смотришь, дак страшно делается. Лучше не смотреть. Вот кончу, и домой отпустят, а тут, может, и рванет. Тогда узнают Калину! Только б мина была, - теперь он уже изо всех сил хотел, чтобы мина была. - Ничего, пронесёт. Узнают Калину! Нно, нно! Давай к камню!
- Не езди к камню! - вдруг донеслось до него. - Стой, не езди к камню!
- Что? Кто это? - вздрогнув, обернулся Калина, сразу натягивая вожжи. Но никого не было вокруг. Послышалось ему, что ли…
- Не езди к камню! - повторил невидимый голос. - Слышь!
- Да кто это? Где ты? - все страхи разом вернулись к Калине.
- Да я же, Митька! Думал, не доберусь до тебя.
- Митька, - изумился Калина. - Где ты? Чего надо-то? Ну?
- В воде я, - ответил Митька и чуть приподнялся из кювета. - У камня мина-то!
- Митька… и вправду, - опешил Калина, не веря своим глазам. - Откуда тебе известно про мину? Врёшь, поди! - Он дернул вожжи. - Нельзя стоять-то мне, увидят. И ты уходи давай. Опасно здесь! Уходи, уходи!
Митька, пригибаясь, брёл за ним по кювету.
- Не ходи туда, говорят. Рванешься! Мина возле камня.
- Ты это вправду? - что-то соображая, замедлил шаг Калина.
- Вправду! У самого камня. Глубоко, бороной-то не зацепит.
- Не зацепит? Да откуда тебе известно?
- Знаю, если говорю. Не ходи! Конь может наступить, и всё тогда! Стой, говорю, нельзя же…
- Бороной не зацепит, - медлил Калина.
- Ну! В глубине она. Если б не лошадь, дак ничего б, - Митька вдруг нырнул в кювет, - Калина, немцы смотрят!
Калина, вздрогнув, обернулся. Водитель махал ему с пригорка.
- Шнель, шнель! - донесся его крик.
- Пошли вы к черту со своим шнелем!
Митька отозвался из кювета. Голос его напряженно дрожал.
- Зови их!
- Кого это? - не понял Калина.
- Да немцев этих!
- Зачем?!
- Скажи, что мина у камня. Один выход!
- Погоди, - ответил Калина. - Надо сообразить.
- Чего тут! Скорей зови!
- Дак они спросят: откуда ты знаешь? Не видно ж там мины!
- Да скажи, что мелькнула в грязи. Пусть они из автомата стрельнут туда. Она сразу и взорвётся. Зови. А я уйду пока.
И Митька стал быстро уходить по кювету к кустам.
- Шнель! - орали с пригорка теперь уже оба немца. - Шнель! - размахивали они автоматами.
- Ну и плешь получается! - пробормотал Калина. - Значит, стрельнут, и всё… Подумать надо!
Митька добрался до спасительных кустов. Наконец-то в безопасности. Здесь его никто не увидит. Удалось всё-таки спасти Калинушку! Часа два, не меньше, пришлось ползти сюда для этого, и в любую минуту могли его немцы увидеть со своего пригорка. Но не зря же его учил Сверлилкин терпению минера и находчивости разведчика.
"Как будто знал Калина, не боронил сразу с этой стороны. Вот и жив остался, - радовался Митька. - Ещё бы мамку спасти… Ничего, я сегодня к партизанам уйду. Там Сверлилкин. Уж он-то придумает, как её вызволить!"
Митька всей душой верил в безграничные способности своего Сверлилкина.