II
Я вскочил, услышав шаги и голоса сверху; но то не были голоса наших. Палуба "Эспаньолы" приходилась пониже набережной, так что на нее можно было спуститься без сходни. Голос сказал: "Никого нет на этом свином корыте". Такое начало мне понравилось, и я с нетерпением ждал ответа. "Все равно", - ответил второй голос, столь небрежный и нежный, что я подумал, не женщина ли отвечает мужчине. - "Ну, кто там?! - громче сказал первый. - В кубрике свет; эй, молодцы!".
Тогда я вылез и увидел - скорее различил во тьме - двух людей, закутанных в непромокаемые плащи. Они стояли, оглядываясь, потом заметили меня, и тот, что был повыше, сказал: - Мальчик, где шкипер?
Мне показалось странным, что в такой тьме можно установить возраст. В этот момент мне хотелось быть шкипером. Я бы сказал - густо, окладисто, с хрипотой, - что-нибудь отчаянное, например: "Разорви тебя ад!" - или: "Пусть перелопаются в моем мозгу все тросы, если я что-нибудь понимаю!"
Я объяснил, что я один на судне, и объяснил также, куда ушли остальные.
- В таком случае, - заявил спутник высокого человека, - не спуститься ли в кубрик? Эй, юнга, посади нас к себе, и мы поговорим, здесь очень сыро.
Я подумал… Нет, я ничего не подумал. Но это было странное появление, и, рассматривая неизвестных, я на один миг отлетел в любимую страну битв, героев, кладов, где проходят, как тени, гигантские паруса и слышен крик - песня - шепот: "Тайна - очарование! Тайна - очарование!". "Неужели началось?" - спрашивал я себя; мои колени дрожали.
Бывают минуты, когда, размышляя, не замечаешь движений, поэтому я очнулся, лишь увидев себя сидящим в кубрике против посетителей - они сели на вторую койку, где спал Эгва, другой матрос, - и сидели согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок-палубу.
"Вот это люди!" - подумал я, почтительно рассматривая фигуры своих гостей. Оба они мне понравились - каждый в своем роде. Старший, широколицый, с бледным лицом, строгими серыми глазами и едва заметной улыбкой, должен был, по моему мнению, годиться для роли отважного капитана, у которого есть кое-что на обед матросам, кроме сушеной рыбы. Младший, чей голос казался мне женским, - увы! - имел небольшие усы, темные пренебрежительные глаза и светлые волосы. Он был на вид слабее первого, но хорошо подбоченивался и великолепно смеялся. Оба сидели в дождевых плащах; у высоких сапог с лаковыми отворотами блестел тонкий рант, следовательно, эти люди имели деньги.
- Поговорим, молодой друг! - сказал старший. - Как ты можешь заметить, мы не мошенники.
- Клянусь громом! - ответил я. - Что ж, поговорим, черт побери!..
Тогда оба качнулись, словно между ними ввели бревно, и стали хохотать. Я знаю этот хохот. Он означает, что или вас считают дураком, или вы сказали безмерную чепуху. Некоторое время я обиженно смотрел, не понимая, в чем дело, затем потребовал объяснения в форме достаточной, чтобы остановить потеху и дать почувствовать свою обиду.
- Ну, - сказал первый, - мы не хотим обижать тебя. Мы засмеялись потому, что немного выпили. - И он рассказал, какое дело привело их на судно, а я, слушая, выпучил глаза.
Откуда ехали эти два человека, вовлекшие меня в похищение "Эспаньолы", я хорошенько не понял, - так был я возбужден и счастлив, что соленая сухая рыба дядюшки Гро пропала в цветном тумане истинного, неожиданного похождения. Одним словом, они ехали, но опоздали на поезд. Опоздав на поезд, опоздали благодаря этому на пароход "Стим", единственное судно, обходящее раз в день берега обоих полуостровов, обращенных друг к другу остриями своими; "Стим" уходит в четыре, вьется среди лагун и возвращается утром. Между тем неотложное дело требует их на мыс Гардена или, как мы назвали его, "Троячка" - по образу трех скал, стоящих в воде у берега.
- Сухопутная дорога, - сказал старший, которого звали Дюрок, - отнимает два дня, ветер для лодки силен, а быть нам надо к утру. Скажу прямо, чем раньше, тем лучше… и ты повезешь нас на мыс Гардена, если хочешь заработать, - сколько ты хочешь получить, Санди?
- Так вам надо поговорить со шкипером, - сказал я и вызвался сходить в трактир, но Дюрок, двинув бровью, вынул бумажник, положил его на колено и звякнул двумя столбиками золотых монет. Когда он их развернул, в его ладонь пролилась блестящая струя, и он стал играть ею, подбрасывать, говоря в такт этому волшебному звону.
- Вот твой заработок сегодняшней ночи, - сказал он, - здесь тридцать пять золотых. Я и мой друг Эстамп знаем руль и паруса и весь берег внутри залива, ты ничем не рискуешь. Напротив, дядя Гро объявит тебя героем и гением, когда с помощью людей, которых мы тебе дадим, вернешься ты завтра утром и предложишь ему вот этот банковый билет. Тогда вместо одной галоши у него будут две. Что касается этого Гро, мы, откровенно говоря, рады, что его нет. Он будет крепко скрести бороду, потом скажет, что ему надо пойти посоветоваться с приятелями. Потом он пошлет тебя за выпивкой "спрыснуть" отплытие и напьется, и надо будет уговаривать его оторваться от стула - стать к рулю. Вообще, будет так ловко с ним, как, надев на ноги мешок, танцевать.
- Разве вы его знаете? - изумленно спросил я, потому что в эту минуту дядя Гро как бы побыл с нами.
- О нет! - сказал Эстамп. - Но мы… гм… слышали о нем. Итак, Санди, плывем.
- Плывем… О рай земной! - Ничего худого не чувствовал я сердцем в словах этих людей, но видел, что забота и горячность грызут их. Мой дух напоминал трамбовку во время ее работы. Предложение заняло дух и ослепило меня. Я вдруг согрелся. Если бы я мог, я предложил бы этим людям стакан грога и сигару. Я решился без оговорок, искренно и со всем согласясь, так как все было правда и Гро сам вымолил бы этот билет, если бы был тут.
- В таком случае". Вы, конечно, знаете… Вы не подведете меня, - пробормотал я.
Все переменилось: дождь стал шутлив, ветер игрив, сам мрак, булькая водой, говорил "да". Я отвел пассажиров в шкиперскую каюту и, торопясь, чтобы не застиг и не задержал Гро, развязал паруса, - два косых паруса с подъемной реей, снял швартовы, поставил кливер, и, когда Дюрок повернул руль, "Эспаньола" отошла от набережной, причем никто этого не заметил.
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: "То ли это место или нет? Не пойму".
- Верно, то, - должен сказать брат, - это то самое место и есть, - вот тумба, а вот свороченная плита; рядом стоит "Мелузина"… да и вообще…
Тут я увидел самого себя с рукой Гро, вцепившейся в мои волосы. Несмотря на отделяющее меня от беды расстояние, впечатление предстало столь грозным, что, поспешно смигнув, я стал рассматривать Дюрока, чтобы не удручаться.
Он сидел боком на стуле, свесив правую руку через его спинку, а левой придерживая сползший плащ. В этой же левой руке его дымилась особенная плоская папироса с золотом на том конце, который кладут в рот, и ее дым, задевая мое лицо, пахнул, как хорошая помада. Его бархатная куртка была расстегнута у самого горла, обнажая белый треугольник сорочки, одна нога отставлена далеко, другая - под стулом, а лицо думало, смотря мимо меня; в этой позе заполнил он собой всю маленькую каюту. Желая быть на своем месте, я открыл шкафчик дяди Гро согнутым гвоздем, как делал это всегда, если мне не хватало чего-нибудь по кухонной части (затем запирал), и поставил тарелку с яблоками, а также синий графин, до половины налитый водкой, и вытер пальцем стаканы.
- Клянусь брамселем, - сказал я, - славная водка! Не пожелаете ли вы и товарищ ваш выпить со мной?
- Что ж, это дело! - сказал, выходя из задумчивости, Дюрок. Заднее окно каюты было открыто. - Эстамп, не принести ли вам стакан водки?
- Отлично, дайте, - донесся ответ. - Я думаю, не опоздаем ли мы?
- Л я хочу и надеюсь, чтобы все оказалось ложной тревогой, - крикнул, полуобернувшись, Дюрок. - Миновали ли мы Флиренский маяк?
- Маяк виден справа, проходим под бейдевинд. Дюрок вышел со стаканом и, возвратясь, сказал: - Теперь выпьем с тобой, Санди. Ты, я вижу, малый не трус.
- В моей семье не было трусов, - сказал я с скромной гордостью. На самом деле, никакой семьи у меня не было. - Море и ветер - вот что люблю я!
Казалось, мой ответ удивил его, он посмотрел на меня сочувственно, словно я нашел и поднес потерянную им вещь.
- Ты, Санди, или большой плут, или странный характер, - сказал он, подавая мне папиросу, - знаешь ли ты, что я тоже люблю море и ветер?
- Вы должны любить, - ответил я.
- Почему?
- У вас такой вид.
- Никогда не суди по наружности, - сказал, улыбаясь, Дюрок. - Но оставим это. Знаешь ли ты, пылкая голова, куда мы плывем?
Я как мог взросло покачал головой и ногой.
- У мыса Гардена стоит дом моего друга Ганувера. По наружному фасаду в нем сто шестьдесят окон, если не больше. Дом в три этажа. Он велик, друг Санди, очень велик. И там множество потайных ходов, есть скрытые помещения редкой красоты, множество затейливых неожиданностей. Старинные волшебники покраснели бы от стыда, что так мало придумали в свое время.
Я выразил надежду, что увижу столь чудесные вещи.
- Ну, это как сказать, - ответил Дюрок рассеянно. - Боюсь, что нам будет не до тебя. - Он повернулся к окну и крикнул: - Иду вас сменить!