Я как-то прикинул: наверное, нет ни одного вида спорта, которым бы мы не занимались. Разве что художественная гимнастика и фигурное катание, да и то на каток ходим.
О том, что все мы мотоциклисты и автомобилисты, я уж не говорю. Правда, личных автомобилей у нас нет, у Коршунова только "Запорожец" - как раз подходяще при его росте и весе за сто килограммов. Рунов все время предлагает сделать ему фигурное отверстие в крыше, чтоб он мог сидеть за рулем не сгибая головы.
А мотоциклы у многих есть, у меня только нет: на другое деньги потратил - на Ленину шубку. Когда принес домой, она долго плакала, так и неясно, от радости или от сочувствия ко мне, что я от мотоцикла ради нее отказался. Но все же ей двадцать пять стукнуло - не каждый год такое!
Нашими автоделами мы занимаемся на специальном автодроме. Потому что мы не просто катаемся, а несколько необычно: по ухабам, по лесу, поперек шоссе и кюветов, с бешеной скоростью, обгоняя друг друга, неожиданно тормозя, поворачивая так круто, что на двух колесах несемся, ведем одной рукой, со стрельбой на ходу, догоняем грузовик и на полном скаку перепрыгиваем в кузов. То же и с ездой на мотоцикле.
Мало ли какие могут возникнуть ситуации. Двигатель тоже изучаем, чтобы в случае чего быстренько исправить. Покрышку меняем - не успеете опомниться, продырявливаем на ходу из пистолета с полсотни метров тоже.
Меньше всего я люблю тренировки в стрельбе, особенно в тире. Не выношу этот запах и грохот.
Но ничего не поделаешь - программа такая.
Мы стреляем из нашего служебного оружия. Лежа, сидя, стоя, в движении, с обеих рук, на разные расстояния. Против солнца, в сумерках, в темноте на звук. По силуэтам, по быстро исчезающим мишеням и по мишеням движущимся.
Из автоматов и винтовок тоже стреляем.
Изучаем материальную часть разного оружия - трудно сказать, с чем нападет на тебя преступник.
А вот лекции я люблю.
У нас много всяких теоретических дисциплин, в основном юридических. Хотя изучаем, например, как оказывать первую помощь, и не только при легких, но и при довольно серьезных ранениях. Впрочем, это уже не только теоретически.
Лекции у нас всегда интересные, и читают их больше специалисты. Любые лекции - и по международному положению, и по экономике, и по вопросам литературы и искусства. И технические, и специальные, и на историческую тему. С демонстрацией диапозитивов, кинофильмов…
На прошлой неделе, например, выступал у нас Малеев, кандидат юридических наук. Его лекция называлась "Воздушное пиратство вне закона".
Он приводил интересные факты. Например, в 1969 году в мире был похищен 91 самолет, и так почти каждый год.
Сейчас существует ряд международных соглашений - например, Гаагская конвенция 1970 года о борьбе с незаконным захватом воздушных судов, Монреальская конвенция 1971 года о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации. Советский Союз участник и той и другой. Всюду принимаются действенные меры, на аэродромах устанавливаются специальные приборы, скоро такие установят и у нас.
В разных странах задерживают людей, подозреваемых в намерении захватить самолет. В 1969 году таких задержали 4459 человек, в 1970-м - 5117, в 1975-м - 2108…
А вот освобождать уже захваченные самолеты не так-то просто. Для этого требуется высокая профессиональная подготовка и исключительная самоотверженность тех, кому это поручено.
Интересная лекция.
Я подумал: всякое преступление отвратительно. Истину эту доказывать излишне. Когда я вижу, как здоровый балбес требует у первоклашки, чтоб тот отдал ему полученные от мамы на завтрак деньги, я с трудом удерживаюсь, чтобы не надавать преступнику подзатыльников. Да, да, преступнику. А как же? Он же грабитель, и неважно, что ему десять - одиннадцать лет, а сумма украденного не достигает рубля. Ведь жертве-то и вовсе семь - восемь лет…
Конечно, история знает чудовищных уголовных преступников вроде Джека Потрошителя или извозчика Комарова, но ставить под угрозу жизнь ста - двухсот пассажиров, среди которых большинство женщины, дети, старики, ради получения даже очень крупной суммы денег могут, с моей точки зрения, только люди психически ненормальные.
Но оказывается, совершают подобные преступления люди не только вполне нормальные, но и не движимые никакими политическими идеалами, чем так любят прикрываться воздушные террористы.
Обыкновенные уголовники, только посмелей, понаглей, погнусней, чем другие. Недаром, требуя освобождения своих сообщников, они никогда не забывают потребовать и денег. А теперь частенько только денег и требуют.
Из той же лекции мы узнали, что для воздушных пиратов предусмотрены во всех странах суровые наказания - в США до двадцати лет тюрьмы, в Италии тоже, в Мексике - до тридцати, в Польше и Японии вплоть до смертной казни и т. д.
У нас за угон самолета дают от трех до десяти лет, "а с применением насилия или угроз либо при наличии аварии или иных тяжелых последствий - до пятнадцати лет и вплоть до смертной казни".
К сожалению, как вы понимаете, практическими и теоретическими занятиями наша работа не ограничивается.
Мы боремся с особо опасными преступниками, для того и наши занятия.
Особо опасные преступления в нашей стране совершаются сравнительно редко. Но и редко - недопустимо. И вот есть мы. Те, с кем мы имеем дело, не карманники, не сопливые хулиганы или мелкие воры. Это люди отпетые, в большинстве рецидивисты, они, как правило, вооружены и готовы на все. Для них нет ничего святого. И порой диву даешься, откуда в нашем обществе берутся такие. Но они есть, и с ними надо бороться. Как раз нам. Это трудно, почти всегда связано с риском. Хотя бывает, повторяю, не часто.
Но когда бывает, зовут нас, и мы всегда, в любую минуту, наготове.
Пока час за часом проходит мой обычный день, у Вадима проходит его. Наверняка не менее насыщенный. Обычный рабочий день в детском саду…
У Лены тоже тянется рабочий день. Я говорю - тянется, потому что она вечно ворчит, что он тянется. Лена работает чертежницей в конструкторском бюро, иногда берет работу на дом. С одной стороны, это источник гордости: "Я для семьи ничего не жалею, даже дома работаю", с другой - тревоги: вдруг Вадим опрокинет доску, тушь и вообще распорядится чертежами по-своему. Он явно готовит в этом направлении какой-то коварный план, но делает вид, что мамина работа его не интересует, - усыпляет бдительность.
Лена, как все женщины, тратит свой обеденный перерыв не на обед, а на закупки продуктов для дома. В зависимости от удачности улова находится и ее настроение после возвращения в течение первых пяти минут, пока она все достает и размещает в холодильнике. И хоть мы обычная семья, где случаются и ссоры, и обиды, и недовольства, - хорошее настроение у нас преобладает.
Вадим, сколько я помню, за свою долгую жизнь никогда не плакал. Я - тем более. Лена - очень редко, и всегда из-за моей работы.
Происходит это неожиданно.
Скажем, Вадим, доставленный мною из детсада и с энтузиазмом поведавший о всех происшедших там за день эпохальных событиях, давно дрыхнет.
Погас экран телевизора. Совместными усилиями вымыта после ужина посуда и совершен вечерний туалет. Мы ложимся спать. И вдруг, уткнувшись мне в шею носом, Лена начинает тихо всхлипывать.
- Что случилось, Ленка, ты чего? - беспокоюсь я.
Но она продолжает молча и очень тихо плакать. Беспомощно шарит по тумбочке в поисках какого-нибудь платка, салфетки. Я зажигаю свет, приношу платок, опять гашу, опять спрашиваю, в чем дело. После десятого вопроса она шепчет в ответ:
- Я боюсь за тебя… Я всегда боюсь за тебя… Я не могу так.
Я преувеличенно бодро вопрошаю, чего она боится, раз двадцать повторяю неубедительное: "Это просто смешно" и "Не валяй дурака" - и умолкаю.
Тогда она совсем уже еле слышным голосом бормочет:
- Имей в виду: если с тобой что-нибудь случится, я не знаю, что сделаю…
Звучит довольно туманно.
Ну что со мной может случиться? И почему что-нибудь со мной может случиться? Но такие аргументы на нее не подействуют. Поэтому я двигаю, как в хорошо знакомой шахматной партии, наиболее подходящую фигуру.
- Перестань, Ленка, накаркаешь… - говорю я мрачно.
Эта фраза действует безотказно.
Иногда где-нибудь на прогулке (мы по воскресеньям устраиваем с ней зимой лыжные, а летом пешие марш-броски) она останавливается, смотрит на меня злым взглядом и шипит:
- До чего я тебя ненавижу! Зачем ты меня обманываешь? Ну зачем? Писаниной занимаешься на работе… делами… за "Динамо" выступаешь… - Она фыркает. - Знаю я твою писанину! Я все знаю! Имей в виду, я пойду к генералу! Да, да! Пойду и скажу… скажу…
Порыв иссякает, и она тихо добавляет:
- Скажу, что мне надоело все время жить в страхе. Я прямо как жена летчика-испытателя, честное слово.
Я мгновенно провожу диверсию и начинаю ее упрекать в том, что она, мол, намекает на высокие оклады летчиков-испытателей, а я - конечно, что я, лейтенантик, куда мне…
Она берет меня под руку, вяло возражает. Глаза ее печальны.
Но такие вспышки бывают очень редко. Человек не может без конца жить в напряжении. Нам об этом говорили на лекции по психологии. Да я и сам это знаю.
И вообще, чего она боится? В конце концов, она же знала, выходя за меня замуж, мою профессию. Ну, а раз я милиционер, то всякое может случиться, хотя, в сущности, работа сотрудника Министерства внутренних дел ничем не отличается от работы служащего Министерства среднего машиностроения или Министерства мясной и молочной промышленности.
Однако вернемся к моему обычному рабочему дню.