…А как они ненавидели того молодого человека! Он же был для них противник, враг. И это очень тяжко вот так, затаившись, видеть совсем рядом противника, который делает какие-то обыкновенные дела, но и эти обыкновенные дела для тебя тоже вражеские. Дак бы мирно они ни выглядели, все они - против тебя.
Славик не выдержал и полез в калитку.
- Ты что? - спрашивает Ольга.
- Я там должен стоять. Я здесь больше не могу.
- Не высовывайся! - шипит Данила.
- Я тихонечко, - молит Славик. - Я на одном месте буду стоять, но только там - в открытую.
И представляете, в момент, когда Славик высунулся, вдруг раздался воющий звук автомобильного мотора - такой, как бывает, когда машина должна тронуться с места и шофер слишком сильно нажал на педаль газа. И тут же раздался отчаянный крик Славика:
- Варяг! Варяг!
Ольга, Митя, Данила, Эдик сразу уставились в те "Жигули" - а там капот и крышка багажника по-прежнему торчат вверх. Только хозяин поднял голову и оторопело на Славика смотрит.
Тогда все четверо выскочили из калитки на улицу. И - ничего не видно, потому что опять ползет двухвагонный трамвай. Но вот он прошел, и, оказывается, по дальнюю сторону зеленой башни - на выезде от домов, расположенных сзади нее, - уже у самой мостовой мигает указателем правого поворота другой беленький "жигуленок", и хозяин его терпеливо пропускает медленно катящийся по той стороне синий "Москвич" - "пикап". Оба левых окна, обращенных к ребятам, открыты, и за рулем виден массивный седой мужчина с круглой, совершенно белой шкиперской бородой, а в заднее окошко высунула нос собака - ирландский сеттер, копия Варяга, ну, конечно, насколько об этом можно было судить на расстоянии чуть ли не сотни метров.
Когда рассказываешь - получается долго. А глаза-то фиксируют все, как киноаппарат. Три секунды - "пикап" проехал, "жигуленок" вывернул и неспешно пополз к улице 8 Марта. А когда он поворачивал, Славик снова крикнул: "Варяг!" - и тогда собака высунула как следует голову и дважды гавкнула. И кто-то, видимо сидевший рядом с ней в глубине, оттянул ее от окна за ошейник, чтобы не высовывалась и не гавкала.
И Митька, и Данила сразу сообразили, что машина - это те самые "Жигули" модели 2103, которые они видели у дома позади башни, а за ее рулем - дядька, который позавчера накупил у них на Башиловской целую сетку бутылок "Байкала". И хотя номер у машины не такой серии и задние фары - каждая из двух, а не из девяти прямоугольников, и вид у дядьки до отвращения приличный, сомнений не было никаких: собака сзади - их украденный Варяг. Ведь голос-то! Голос!
Они стояли на тротуаре оцепеневшие, а сторож у автобазы встрепенулся на Славикины вопли и погрозил метлой.
И тут Эдик как закричит:
- Такси! - и замахал руками.
И все замахали, потому что со стороны улицы 8 Марта плелась старенькая "Волга" с зеленым огоньком, причем она была почему-то даже не салатного, а какого-то нестандартного грязно-рыжего цвета. И двигатель у нее уже издали стучал. И кузов у нее уже издали скрипел. И хотя она ехала медленно, было видно, что останавливаться ради них ее шофер не собирается.
Но мы же знаем, что Эдик Соломатин - человек поступков. Он как понял, что такси не остановится, так и кинулся на мостовую и расставил руки: не пущу! Хорошо, скорость была маленькая.
Шофер выскочил.
Вот если бы я этот детектив придумывал, как говорится, из головы, то в этом месте шофером должен бы оказаться Петя Михнев, так как мне проще было бы все закруглить. Тем более, закругляться давно пора. Но закруглялось-то иначе! И шофером был не юный Петя, а ничем на него не похожий мужчина лет уже сорока, с серым недовольным лицом человека, у которого начинается обострение язвы двенадцатиперстной кишки и который ищет не приключений, а диетическую столовую, ибо есть ему полагается каждые три часа.
Шофер выскочил и еле дух перевел - так он испугался, что вот мог Эдика задавить. И ему больше всего хотелось теперь как следует Эдику дать по шее. Но Эдик, вместо того чтобы уворачиваться, вцепился ему в плечо и крикнул:
- У нас собаку украли! Дедушкину! Сеттера! Вон на той машине! На "Жигулях"! Догоняйте!
А Митька с Данькой и Славик уже захватили заднее сиденье, и Ольга уже бухнулась на продавленное переднее кр. есло, к тому же так сердито, словно такси ею вызвано и опоздало. И шофер растерялся. Представляете, сколько страсти было не только в словах ребят, но и в каждом движении!
…Немолодой, худосочный, лысоватый, нездоровый человек. Как все таксисты - лишенный житейских иллюзий: сама его служба заставляет быть практичным и трезвым. И всего какую-то минуту назад он думал об одном - покарать мальчишку, безобразничающего на проезжей части улицы! А на него обрушены такие стоны и такие взгляды, что он скребет свою лысину, крякает, садится за руль и, как только за Соломатиным захлопывается задняя дверца, разворачивает колымагу, которой через день "на списание", и пускается в погоню неведомо за кем!
И приходит в настоящую ярость, когда на первом же перекрестке - у Мирского переулка - перед носом вспыхивает красный светофор!
И вылезает из кабины, чтобы с высоты роста получше рассмотреть, где они там, эти "Жигули", куда они собираются сворачивать от трамвайного круга, до которого ему самому еще почти полкилометра - целых две остановки.
Но, на их удачу, день стоит ясный, солнце светит в спину, улица просматривается далеко, а в восемь утра в воскресенье машин еще мало, и, плюхаясь за руль, шофер рапортует своим единомышленникам - он же теперь им тоже единомышленник:
- На Часовую пошел!
И еще на желтый пересекает перекресток, скрежеща, выскакивает переулками на Часовую, и теперь уже всего в полутора кварталах перед собой вылавливает зорким глазом из утренней дымки силуэт удирающей дичи - все мы потомки охотников! Все!..
И расстояние сокращается. И уже можно понять, что заднее стекло "Жигулей", по-прежнему пока еще не спешащих и о погоне за ними не ведающих, затянуто синей полупрозрачной пленкой. А потом становятся видны в машине силуэты голов - двух, считая водителя, человек, и, кажется еще, действительно иногда мелькает нечто вроде собачьей головы.
Об удаче я сказал. А на их неудачу светофоры-автоматы о происходящем не знают и думать не думают, чтоб создать режим наибольшего благоприятствования. Таксист хитрит, высматривает, нет ли милиционеров, нарушает правила. Но конечно, всем назло, у поселка Сокол - у выезда к Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, когда разрыв между машинами сократился метров до пятидесяти и никого меж ними уже не было, - "Жигули" аккуратно свернули направо под указующим перстом зеленой стрелки, а эта проклятая стрелка тотчас погасла! И через дорогу у бровки, да еще лицом к их машине, ехидно расставив ноги, стоит могучий черноусый автоинспектор в белом шлеме и роскошной кожаной куртке. И он словно бы угадал тайные мысли таксиста и назидательно пригрозил ему своей полосатой палкой: "Не смей". И машина застыла на самом углу.
Шофер снова выскочил. Вытянул шею вслед "Жигулям". Сел. Отрапортовал: "На Волоколамку пошел". И в этот самый миг денежный счетчик старенькой "Волги" щелкнул немного громче прежнего. Потому что на нем поменялись разом три цифры, и вместо двух нулей и девяноста восьми копеек обозначился ноль один рубль и ноль-ноль.
И шофер как проснулся. Нахмурился. И таким, знаете, безразличным тоном спрашивает:
- А деньги-то у вас есть? Платить?
Рыбкин ойкнул. И все заднее сиденье, до сей секунды в азарте гомонившее, как вымерло. И шофер молчит. Но тут Ольга подняла кулак с зажатым в нем кошелечком и с очень большим достоинством сказала: "Есть!" И с таким же достоинством на следующий вопрос ответила: "Хватит". И на следующий: "Шесть рублей". И на Митькин первый вопрос: что это - остаток от тех тринадцати, которые отец давал на объявление в "Вечерке". А на его второй вопрос - уже сердито: "Сколько осталось - столько осталось". А Рыбкин вспомнил, что мама дала два рубля на сметану.
Ну вот, не мне же вам объяснять, что по разным улицам ездят по-разному.
Ведь Волоколамское шоссе до Тушина - как линейка. На нем, правда, большие подъемы и спуски, но ведь оно прямехонькое. И пока на Соколе стрелка поворота включилась снова и такси вырулило на это шоссе около здания Гидропроекта, никаких белых "Жигулей" впереди видно уже не было. Только когда доехали до самой вершины моста через железную дорогу, что-то вдали, кажется, мелькнуло - и все. И у Покровского-Стрешнева еще с полминуты пришлось постоять перед светофором, а полминуты - это, как минимум, еще полкилометра разрыва. И впереди то и дело, как на грех, возникают канареечные с синими полосами автомашины ГАИ - не разгонишься.
Шофер мне сказал потом, что его перестало беспокоить, хватит ли в конце концов денег у ребят. Он бы заехал на Башиловскую и получил от родителей. А что заплатят и не обидят, он, говорит, почему-то не сомневался. К Покровскому-Стрешневу он уже все знал о Варяге, кое-что обо мне и о бабе Нате, о таксисте Пете, вчерашних поисках, даже о щенке Вавиле. Он только не мог понять, кто же из пятерых мне внуки, а кто не внуки. Точно знал, что мой внук - Соломатин. И остальные, кажется, - тоже, кроме Данилы и Ольги, которые вели себя чопорно, поспокойней.
А вот мучило его другое. Что он, как маленький, влип в эту историю с дурацкой погоней, которая на самом-то деле была неизвестно за кем, и неизвестно, чем должна и чем даже хотя бы могла теперь кончиться!
Вот он выскочил из туннельчика под каналом имени Москвы - как раз где от Волоколамского шоссе ответвляется широкая главная улица нового Тушина, выскочил, притормозил прямо перед милиционером и крикнул:
- Белые "Жигули" - куда?
Милиционер показал: "Прямо".