- Ладно, ладно, сам тоже хорош: гадаешь у цыганок!
- Не гадаю, а познакомился с колдуньей. Просто показалось забавным…
- Какая разница. Тем более. Рассказывай дальше.
- "Хорошо, - сказал я ей, - поколдуй мне об успехе в делах". - "Пожалуйста. Дай какую-нибудь бумажку…" Она при этом весьма наглядно пошевелила пальцами. "Денег? Э нет. Я в это не верю…" - "Да не для этого! - перебила она меня. - Ты уже заплатил, я знаю. Для колдовства нужна бумажка. Если не веришь, запиши номер. Она будет цела, не бойся". Я достал рублевую бумажку и подал ей. Колдунья свернула из нее маленький кулечек, спрятала его в кулаке и начала что-то шептать. Я с любопытством наблюдал за нею… "Давай еще бумажку, - сказала она. - И повторяй за мной". Я снова полез в кошелек. Рублей больше не оказалось, только бумажка в три рубля. Я держал ее в руке и не решался отдать этой шустрой даме. "Чего ты боишься? - сказала она. - Цела будет. А не веришь - запиши номер". Она ловко выхватила деньги у меня и тоже спрятала в кулаке. Забавно, что эти глупые слова "запиши номер", которые она повторяла словно заклинание, действовали успокаивающе. "Да и чего мне опасаться? - подумал я. - Разве может ограбить среди бела дня на бульваре какая-то колдунья мужчину в расцвете сил и здоровья, к тому же прекрасно знакомого с изощренными и сложными фокусами всех времен и народов?"
- Разумеется.
- Она опять пробормотала какую-то тарабарщину. Потом трижды дунула на свой грязный кулак с зажатыми деньгами. "Дунь и ты три раза, - сказала она мне. - Ну!" Это было, конечно, глупо, но я дунул. Она разжала кулак и показала мне пустую ладонь. "А где же деньги?" - спросил я. Представляешь, какой был у меня глупый вид?
- Представляю, - ответила я и расхохоталась.
- Я чувствовал себя очень глупо, но все-таки не хотел остаться совсем в дураках и начал пугать ее милицией. "Слушай, милый, - сказала она. - Ну, придем мы в милицию. Ты все расскажешь. Все только смеяться будут. Ты сам дунул, верно? Сфотографируют тебя и повесят на стенку: "Не проходите мимо". Тогда весь город смеяться будет…"
- И что же ты сделал?
- Попасть на эту фотовитрину, которые мы с тобой видели на улицах, было, конечно, мало приятно. К тому же чувство юмора и восхищения этой ловкачкой уже стали брать верх. Но я все-таки еще разок попытался пугнуть ее милицией и, кажется, далее возможными дипломатическими осложнениями…
- А она?
- Ну, тут она закричала на весь бульвар: "Ты же сам дунул! Что ты хочешь? Чтобы тебя записали на машинке и передали по радио? Тогда над тобой вся Россия, весь мир смеяться будут. Нет у меня никаких денег. На, обыщи!" - тут она начала весьма энергично и деловито расстегивать кофточку…
- И ты позорно бежал?
- Да, - сокрушенно склонил голову Морис и жалобно спросил: - А что еще, дорогая, по-твоему, мне оставалось делать?
- Хороший урок. Будешь знать, как связываться с колдуньями. Вот я всем расскажу…
- Ты дала слово!
- Нет уж, стану рассказывать эту историю при каждом удобном случае, чтобы ты не слишком зазнавался. Это будет мой коронный номер: "Назидательная новелла о том, как русская колдунья провела вокруг пальца почетного мага и чародея, известного профессора Цюриха и Сорбонны, доктора философии Мориса Жакоба…" Уверена, номер будет пользоваться большим успехом.
- Неужели тебе меня не жалко? Разве я мало наказан? - укоризненно сказал он и смешно передразнил колдунью: - "Запиши номер… Ты же сам дунул… Хочешь, чтобы тебя передали по радио?.. Вся Россия смеяться будет…"
Я опять не могла удержаться от смеха.
Но Морис вдруг стал серьезен и словно забыл обо всем.
- Вся Россия… - повторил он. - Слушай, это идея! Что, если нам рассказать о судьбе Павла по радио? Нас услышит и придет на помощь вся Россия, а?
- Хорошая мысль, - согласилась я.
- Вот видишь, все-таки встречаться с колдуньями небесполезно.
Эта мысль в самом деле оказалась плодотворной. Выяснилось, что московское радио уже давно организует специальные передачи, чтобы помочь людям, разлученным войной, найти друг друга. Они так и называются - "Найти человека!", и ведет их поэтесса Агния Барто. Эти передачи помогли уже обрести радость и счастье многим людям.
Мы приехали в Москву, и в очередной передаче Морису любезно предоставили слово. Он рассказал о судьбе Томаса - Павла и перечислил все - увы! - немногие и скудные приметы, которые могли бы подсказать, где же была его родная деревня. Упомянул Морис о приметной крыше, половина которой была из черепицы, а другая из какого-то иного материала, а также и о том, как старший братишка рвал Павлику зуб и упал при этом.
- Как видите, примет немного, дорогие друзья, - закончил он свое выступление. - Но, может, они запомнились и родным Павла Петрова, друзьям его детства и односельчанам. Пусть они откликнутся и помогут нам в поисках. Мы ждем вашей помощи, друзья!
Письма стали приходить уже на второй день после передачи. Правда, от этих первых писем толку было мало, так что я даже стала сомневаться в успехе. В них разные люди лишь выражали сочувствие Павлу и желали нам успеха.
В одном письме оказался детский рисунок. Смешно и неумело была нарисована большая и очень добродушная собака с длинным носом и огромными настороженными ушами, а внизу приписано крупными каракулями:
"Это Джильда. Возьмите мою овчарку с собой в разведку. Пускай она вам поможет поскорее найти братишку и сестренку Павлика. У нее чутье во какое! Юра Гремичев из Подольска".
- Надо ему поскорее ответить, а то еще заявится к нам на студию с овчаркой, - озабоченно сказала Рая, милый и отзывчивый редактор передачи. Видно, подобные случаи в ее практике бывали.
Присылали в письмах и предполагаемые адреса, но все они вызывали серьезные сомнения. Одно письмо пришло даже из Казахстана. В нем Арсений Андреевич Петров спрашивал, не племянник ли его Павел - Томас, убежавший из дома еще до войны. Письмо заканчивалось трогательно:
"Если Павлик не окажется моим племянником, все равно пусть приезжает жить ко мне в память моей сестры Валюши, его покойной матери. Я старик, пенсионер, живу один в большом доме. Приезжай, Павлик!"
Морис с редактором вскрывали всё новые и новые конверты, передавали письма Павлу…
И вдруг муж воскликнул:
- Постой-ка! "Пишет вам, уважаемые товарищи, колхозник из села Вязовье, - начал он читать, делая остановки, чтобы разобрать мелкий почерк. - Был наш район до войны Калининской, потом Псковской, а теперь снова Калининской области. Многие приметы, о которых говорилось в вашей передаче о трудной судьбе Павла Петрова, сходятся с нашими краями. Есть у нас речка Сорица, неподалеку от деревни есть маленькое озеро. Правда, теперь оно почти высохло и заросло совсем камышом, но до войны в нем купалась ребятня. Лен у нас сеют издавна. И Петровых у пас в деревне есть несколько семей. Есть среди них, конечно, Николаи и Ольги тоже. Во время войны немец многие семьи порушил, долго он у нас стоял - до весны сорок четвертого. И детей фашисты угоняли с собой, когда отступали. Думаю, Павлу надо непременно приехать к нам в Вязовье…" Сомнительно… - сказал Морис, кончив читать.
Но Павел перебил его, остановив жестом.
- Вязовье… Вязовье… - повторял он с каждым разом все увереннее и вдруг воскликнул: - Конечно, нашу деревню звали Вязовье, как же я мог забыть! Вязовье, а не Вазово.
- Возможно, - пробормотал Морис, не сводя с него глаз. - Может, и вправду вы тогда ошиблись? Вязовье - трудное название для иностранца…
- Какой же я иностранец? - неожиданно с обидой ответил Павел. - Я же русский, только язык немножко забыл.
8
Вязовье оказалось маленькой, но удивительно уютной деревушкой в сосновом лесу, на берегу тихой и неширокой речки с темной водой. Все дома в ней были новыми, ладными.
- Это мы уже после войны отстроились, а то все немец спалил, - рассказывал нам председатель местного колхоза, в очках, в темном костюме и белоснежной рубашке с красивым галстуком, больше походивший на профессора, чем Морис.
В первый момент Павел растерялся.
- Нет, это опять не та деревня. Я ошибся, - сказал он. - Речка похожа, а селение не узнаю.
Он шел вместе с нами по улице, в окружении большой толпы любопытных, собравшихся, по-моему, даже из других деревень, и покачивал головой.
- Опять "уже видел"? - недовольно пробормотал Морис.
Но Павел вдруг остановился возле одного дома и начал озираться вокруг.
- Тут была школа? - спросил он.
Председатель пожал плечами, но какой-то пожилой колхозник из толпы громко сказал:
- Точно! Была у нас до войны маленькая школа. Просто изба. Она как раз тут стояла, растащили на дрова в войну. А теперь у нас школа за околицей, новая, каменная. А старая здесь была, это точно!
Его поддержало еще несколько голосов.
Мы со всей толпой двинулись дальше, и теперь Павел с каждым шагом начал узнавать родное селение!
Все ускоряя шаги, он свернул в переулок, вышел на берег реки, где плотники, сверкая на солнце топорами, строили новый мост, и, остановившись перед зарослями крапивы и бурьяна, дрогнувшим голосом сказал:
- Здесь был наш дом.
Толпа притихла. Потом раздался звонкий женский голос:
- Так это Ольги Петровой сыпок, они здесь жили.
- Правильно!
- Точно! - зашумели вокруг.
Какой-то высокий человек с густой седеющей бородой и с черной повязкой, закрывающей левый глаз, протиснулся сквозь толпу и вдруг крепко, по-медвежьи обнял растерянного Павла.
- Здравствуй, племянничек! - прогудел бородач басом. - Узнаешь? Я ж твой родный дядя. Дядя Федя. Родный брат твоей матери, Ольги-покойницы…
- Она умерла? - спросил Павел.