- Сеньор Аречиза, - продолжал посланец, - собирался выехать в Тубак, куда пришло ваше письмо. Я должен был сопровождать его, но он послал меня вперед, сказав: "В селении Гуерфано вы найдете человека, носящего имя Кучильо. Скажите ему, что дело, которое он мне предлагает, требует серьезного обсуждения и что благодаря тому, что место, назначенное им для свидания, находится по дороге в Тубак, я повидаюсь с ним по пути". Этот разговор, - продолжал вестник, - происходил накануне отъезда дона Эстебана; и вот я отправился вперед, чтобы исполнить его приказание.
- Великолепно! - сказал Кучильо. - Значит, сеньор Бараха, если мое дело устроится - в чем я не сомневаюсь, - то я стану так же, как и вы, одним из членов той экспедиции, слухи о которой и послужили поводом предложения, сделанного мною ее руководителю. Но, - продолжал бандит, - вы, наверное, удивлены, что я выбрал такое странное место для наших переговоров с сеньором Аречизой?
- Нисколько, - ответил Бараха, - я подумал, что вы, конечно, не без основания предпочитаете уединение. Кто из нас не нуждается в нем иногда!
Одобрительная улыбка Кучильо подтвердила догадку его нового приятеля.
- Именно… дурной поступок моего друга, придирки алькальда в Ариспе вынудили меня искать спокойствия в уединении. Вот почему я и устроил свою главную квартиру в забытой Богом дыре, где никому нет до меня дела!
- Я придерживаюсь слишком хорошего мнения о вашей личности, - сказал Бараха, смакуя сушеное мясо, - чтобы сомневаться, что алькальд и, в особенности, ваш друг действительно не правы в отношении вас!
- Благодарю, - ответил Кучильо, проглатывая в свою очередь, наполовину сырую, наполовину подгорелую лепешку. - Сейчас узнаете, в чем дело!
- Слушаю, - сказал Бараха, расстегиваясь, - ничто мне не доставляет такого большого удовольствия, как занимательная история после вкусного обеда!
- Мой рассказ короток и не интересен, и то, что со мною случилось, может произойти с любым. Я как-то сел с моим другом за партию в карты. Мой друг начал уверять, будто я сплутовал. Мы разругались…
Рассказчик приостановился, чтобы придвинуть к себе мех с водою, и, напившись, продолжал:
- Мой друг имел неделикатность умереть из-за…
- Неужели из-за ссоры?
- Нет, от последовавшего за ссорой удара ножа! - спокойно возразил Кучильо.
- Я так и знал, что ваш друг сам во всем виноват!
- Однако алькальд рассудил иначе и обвинил меня. Но я, пожалуй, простил бы ему его грубое обращение со мной, если бы меня не взбесили бессовестные поступки моего друга, которого я уважал до той поры!
- Истинные друзья встречаются редко! - наставительно проговорил сеньор Бараха, выпуская клубами дым из маисовой пахитосы.
- Как бы то ни было, но я дал обет никогда больше не играть, ведь игра, как вы видите, и послужила главным источником моего несчастья!
- Истинно мудрое решение, - кивнул Бараха. - Я тоже дал себе слово больше не брать в руки карт, с тех пор как совсем разорился из-за них.
- Разорились? Значит, вы были богаты?
- Увы! У меня была гасиенда и много скота. Но был также управляющий. Я всего один раз и проверил его добросовестность, но слишком поздно: половина моего достояния уже перекочевала в его карман.
- Что же вы тогда сделали?
- Мне оставалось одно: я предложил ему поставить на карту его половину против моей, на что он согласился после некоторого ломания…
- Ломания? - удивился Кучильо. - Скажите на милость, какой негодяй!
- Я очень застенчив, когда мне приходится играть в обществе, - продолжал Бараха, - к тому же люблю простор. А потому я предложил ему сыграть в уединенном месте, где бы я чувствовал себя, как дома. Вы понимаете меня? Если бы я опять проиграл, что бы меня ожидало… И какое облегчение в случае проигрыша доставил бы мне свежий лесной воздух… тишина… полнейшее уединение. Но мой управляющий не разделял пристрастия к свежему воздуху, тишине и уединению и поставил мне условие играть при свидетелях.
- И вы принуждены были согласиться на то?
- К сожалению, да! - печально промолвил Бараха.
- И при вашей застенчивости проиграли?
- Проиграл и свою вторую половину, и от всего моего состояния у меня осталась только вот эта лошадь, хотя мой управляющий и на нее предъявил претензию. Теперь я возлагаю надежду на экспедицию в Тубак, поскольку являюсь ее членом. На худой конец мне остается прибегнуть к последнему средству: поступить в услужение к моему мерзавцу, чтобы отплатить ему той же монетой. С тех пор я поклялся не играть и, caramba! - сдержал свою клятву!
- Сколь же прошло времени с той поры, как вы поклялись?
- Пять дней! - горделиво отвечал Бараха.
- Черт возьми! Да вы молодец!
И оба авантюриста, обменявшись любезностями, стали обсуждать выгоды предстоящей экспедиции, богатства краев, которые они собирались исследовать, наконец, опасности, угрожающие им среди неизведанных пустынь.
- Но, - проговорил Бараха, - по-моему, лучше умереть, чем оставаться с дырявыми локтями!
- Это зависит от вкуса, - возразил Кучильо. - Лично я предпочитаю дырявые локти путешествию в иной мир!
Между тем солнце начало немилосердно палить. Лошади, мучимые жаждой, жалобно заржали, а хозяева их стали приискивать тенистое местечко.
Бараха не вытерпел.
- Вы будете смеяться надо мной, сеньор Кучильо, - сказал он, обмахиваясь шляпой, - но мне кажется, что время ужасно тянется, когда не играешь.
- И мне также! - ответил Кучильо, зевая.
- Что, если бы мы с вами сыграли под честное слово на часть того золота, которое выпадет на нашу долю?
- Я и сам подумал об этом, сеньор Бараха, да не решился предложить вам!
Оказалось, что у обоих авантюристов, давших себе слово больше не играть, имелось по колоде карт. Не медля ни минуты, они начали партию. Вдруг послышались ржание, звук колокольчика, стук копыт и голоса, возвещавшие прибытие важной особы, ожидаемой Кучильо.
II. ДОГОВОР
Игроки поспешно спрятали карты, дружно повернули головы туда, откуда доносился шум.
На перекрестке показалось большое облако пыли, возвещавшее о прибытии табуна мустангов, который неизменно сопровождает в путешествии важных особ Соноры. Эти лошади, выросшие на свободе в привольных равнинах, были так сильны, что не чувствовали ни малейшей усталости после двадцатимильного перехода. Во время длинных переходов их оседлывают по очереди, и они бегут так же скоро, как почтовые лошади в Европе, где ни при каждой остановке запрягают новую смену.
По местному обычаю, впереди табуна, состоящего приблизительно из тридцати животных, выступала кобыла с подвешенным на шее колокольчиком.
От кавалькады отделился всадник и проскакал вперед торжественным галопом. Он остановил кобылу, вслед за которой остановились и все лошади. Затем сквозь пыль, медленно относимую ветром в сторону, показалась кавалькада, состоящая из пяти всадников. Двое первых казались господами остальных, следовавших за ними в некотором отдалении.
Первый из господ был ростом выше среднего и выглядел лет за сорок. На нем была низкая фетровая шляпа серого цвета, с широкими полями, защищавшими от жгучих лучей солнца. Из его темно-синего суконного сюртука, расшитого шелковым шнуром, виднелся так называемый пано-де-соль - белоснежный шелковый платок, вышитый бледно-голубым орнаментом.
В жарком климате белизна этих платков, подобно арабским бурнусам, служит для отражения солнечных лучей. На ногах всадника были башмаки из бледно-лиловой кордовской кожи; железные шпоры поддерживались широким ремнем, расшитым серебром и золотом. Роскошный плащ, подбитый золотым галуном, свешиваясь с обеих сторон седла, прикрывал широкие панталоны, украшенные во всю длину серебряными пуговицами. Наконец, седло, расшитое, подобно ремням от шпор, дополняло костюм, вид которого вызвал бы в европейце далекие воспоминания о прошлых веках.
Впрочем, этот всадник не нуждался в богатом одеянии для придания себе показной величавости: с первого взгляда было видно, что он привык к власти и вращался в великолепном обществе.
Спутник, помоложе его, был одет с несравненно большей претензией на изысканность; но его лицо и манеры, хотя и не лишенные грации, не имели той утонченности, которой отличался всадник с вышитым платком.
Трое следовавших за ними слуг, с загорелыми полудикими лицами, со своими длинными копьями на ярко-красных перевязях и с ременными лассо, подвешенными к задней луке седел, придавали кавалькаде особенный, свойственный лишь Мексике колорит. Два мула, навьюченные огромными тюками с матрацами, и другие, с дорожными погребцами, выступали за слугами.
Завидев Кучильо и Бараху, высокий всадник остановился, все прочие последовали его примеру.
- Это дон Эстебан, - сказал Бараха вполголоса. - Вот тот самый человек, сеньор! - представил он бандита всаднику с белым платком.
Дон Эстебан устремил на Кучильо пронзительный взгляд, который, казалось, проник ему прямо в самую глубь души и вызвал жест изумления.
- Честь имею целовать руки вашей милости, - сказал Кучильо, - действительно, это - я, который…
Но, несмотря на свое обычное нахальство, бандит умолк и задрожал, по мере того как смутные воспоминания воскресали в его памяти: эти два человека не встречались в течение многих лет.