2. Импульс комментария смещается, следует по пути подмен. Поначалу я рассуждаю о наших отношениях перед самим другим - но, может быть, и перед наперсником, от второго лица переходя к третьему. А потом от третьего лица перехожу к форме неопределенно-личной: я разрабатываю некий абстрактный дискурс о любви, некую философию сего предмета, возводя свою болтовню в ранг обобщений. Заново проходя отсюда весь путь в обратном направлении, можно сказать, что любое высказывание, имеющее своим предметом любовь (сколь угодно отрешенное по своей манере), фатально включает в себя тайное обращение к кому-то (я адресуюсь к человеку, которого вы не знаете, но который присутствует там, куда стремятся все мои максимы). Возможно, такое адресное обращение наличествует и в "Пире": Алкивиад обращается к желаемому им Агафону, а слушает его психоаналитик Сократ.
Лакан
(Атопичность любви, ее свойство ускользать от всех рассуждений о ней, состоит, по-видимому, в том, что в конечном счете о ней можно говорить только при строгой определенности адресата; в дискурсе о любви, будь он философическим, гномическим, лирическим или романическим, всегда присутствует некая личность, к которой обращаются, пусть даже личность эта переходит в состояние призрака или какого-то будущего создания. Никому не хочется говорить о любви, если не обращаться к кому-нибудь.)
"Когда мой палец невзначай…"
ПРИКОСНОВЕНИЯ. Фигура отсылает ко всякому внутреннему дискурсу, вызываемому беглым соприкосновением с телом (более точно - с кожей) желанного человека.
1. Палец Вертера невзначай дотрагивается до пальца Шарлотты, их ноги соприкасаются под столом. Вертер мог бы отвлечься от смысла этих случайностей; он мог бы телесно сосредоточиться на крошечных зонах касания и наслаждаться вот этим безучастным кусочком пальца или ноги на манер фетишиста, не заботясь об ответе (как и Бог - такова его этимология - Фетиш не отвечает). Но в том-то и дело, что Вертер не перверсивен, он влюблен: он создает смысл - всегда, повсюду, из ничего, - и именно смысл заставляет его вздрагивать; он находится на пылающем костре смысла. Для влюбленного любое прикосновение ставит вопрос об ответе; от кожи требуется ответить.
Вертер
(Пожатия рук - их неисчислимо много в романах - жест, скрываемый внутри ладони, колено, которое не отодвигается, протянутая, будто ни и чем не бывало, вдоль спинки дивана рука, на которую мало-помалу клонится голова другого, - это райский уголок утонченных, потайных знаков; это словно праздник - не чувств, но смысла.)
2. Шарлю берет рассказчика за подбородок и проводит ему своими магнетическими, "словно пальцы парикмахера", пальцами вплоть до самых ушей. Этот начатый мною ничего не значащий жест продолжается другой моей частью; ничто его физически не прерывает, но он сворачивает в сторону, вместо простой функции обретает ослепительный смысл - просьбу о любви. Смысл (судьба) электризует мою руку; я вот-вот прорву непроницаемое тело другого, обяжу его (ответит он или нет, отдернется или смирится) вступить в игру смысла; я заставлю его заговорить. В любовном поле нет никакого acting-out’a: никакого влечения, даже, быть может, никакого удовольствия, ничего кроме знаков, самозабвенной речевой деятельности: при каждом представившемся украдкой случае создается система (парадигма) запроса и ответа.
Пруст
"Tutti sistemati"
ПРИСТРОЕННЫЕ. Влюбленный субъект видит всех его окружающих "пристроенными", у каждого из них, кажется, есть своя практико-эмоциональная система договорных связей, из которой сам он чувствует себя исключенным; по этому поводу он испытывает двойственное чувство зависти и насмешки.
1. Вертер хочет пристроиться: "Мне быть ее мужем! О Господи Боже, меня сотворивший, если бы ты даровал мне это счастье, вся жизнь моя была бы беспрерывной молитвой, и т. д."; Вертер хочет места, которое уже занято, - места Альберта. Он хочет войти в систему ("пристроенный" звучит по-итальянски как. sistemato). Ведь система - это целое, в котором все имеют свое место (даже если оно и не очень удачное); супруги, любовники, "треугольники", даже сами маргиналы (наркота, волокиты), вполне уютно обустроившиеся в своей маргинальное: все, кроме меня. (Игра: стульев на один меньше, чем детей; дети водят хоровод под музыку пианино; как только пианистка останавливается, каждый бросается к какому-нибудь стулу и усаживается на него - кроме наименее проворного, наименее настырного или удачливого, который остается растерянно стоять лишним - это и есть влюбленный.)
Вертер, Д.Ф.
2. В чем окружающие меня sistemati могут вызывать у меня зависть? Из чего, если взглянуть на них, оказываюсь я исключен? Не может быть, чтобы из "мечты", из "идиллии", из "единения": слишком уж жалуются "пристроенные" на свою систему, а мечта о единении составляет совсем иную фигуру. Нет, мой фантазм системы чрезвычайно скромен (тем более парадоксальный фантазм, что он лишен блеска): я хочу, я желаю просто-напросто структуры (слово это еще недавно заставляло скрежетать зубами: в нем видели верх абстракции). Конечно же, от структуры не бывает счастья, но любая структура пригодна для жизни; может быть, в этом и состоит ее наилучшее определение. Я могу прекрасно уживаться с тем, что не приносит мне счастья; я могу одновременно и жаловаться, и существовать; я могу отвергать смысл структуры, которой подчиняюсь, и без неудовольствия переживать отдельные ее будничные фрагменты (привычки, маленькие радости, хрупкие гарантии, вполне терпимые разности, преходящие затруднения); я даже могу испытывать к этой устойчивости системы (которая собственно и делает ее пригодной для жизни) некий извращенный вкус: Даниил Столпник прекрасно поживал на своей колонне - он сделал из нее (что весьма, правда, не просто) структуру.
Хотеть пристроиться - это хотеть обеспечить, чтобы тебя всю жизнь покорно слушали. Структура - поддерживающая конструкция, отделенная от желания: я просто хочу, чтобы меня "поддерживали", "содержали" - словно некую проститутку высшего сорта (мужского или женского пола).
3. В структуре другого (ибо другой всегда наделен своей структурой жизни, в которую я не включен) есть нечто смехотворное: я вижу, как другой упорно следует одним и тем же жизненным привычкам; наблюдаемый со стороны, он кажется мне застывшим, вечным (вечность можно представить себе смешной).
Каждый раз, когда мне случалось - внезапно - увидеть другого в его "структуре" (sistemato), я бывал заворожен: казалось, я созерцаю некую сущность - сущность супружественности. Когда поезд пересекает поверху большие голландские города, взгляд пассажира проникает в интерьеры - хорошо освещенные, безо всяких занавесок, - где каждый, кажется, занят своими личными делами, как будто его и не видят тысячи проезжих; тут-то и дано увидеть сущность Семьи; а когда в Гамбурге прогуливаешься вдоль стеклянных стен, за которыми в ожидании покуривают женщины, видишь сущность Проституции. (Сила структур: вот, вероятно, чего в них желают.)
Альба
ПРОБУЖДЕНИЕ. Различные способы, которыми при пробуждении влюбленный вновь оказывается проникнут заботами своей страсти.
1. Вертер говорит о своей усталости ("Дай мне дострадать до конца: наперекор всей усталости, у меня еще достанет на это сил."). В любовных заботах расходуется трата, изнашивающая тело столь же жестоко, как и физический труд. "Я так страдал, - говорит один человек, - я так боролся весь день с образом любимого человека, что вечером крепко засыпал". Так и Вертер незадолго до самоубийства ложится и очень долго спит.
Вертер, С.С., Вертер
2. Пробуждения грустные, мучительные (от нежности), бессонные, невинные, панические (Октав пробуждается от беспамятства: "Внезапно память его прояснилась, и в ней всплыли все его несчастья горя не умирают) иначе он умер бы в ту же секунду".
Стендаль
"Я пропадаю, я гибну…"
ПРОПАСТЬ. Приступ подавленности, испытываемый влюбленным субъектом из-за отчаяния ими из-за переполнения.
1. От уязвленности или от счастья, но иногда меня охватывает желание пропасть.
Этим утром (в деревне) пасмурно и тихо. Я страдаю (не знаю, по какому случаю). Приходит мысль о самоубийстве, свободная от всякого злопамятства (никого никак не шантажируя); неинтересная мысль - она ни с чем не порывает (ничего не "ломает"), она соответствует цвету (тишине, покинутости) этого утра.
Вертер
В другой день мы под дождем дожидаемся катера на берегу озера, на сей раз уже от счастья меня настигает тот же приступ подавленности. Итак, подчас на меня наваливается несчастье или радость, за которыми не следует никакого смятения; более никакого пафоса - я не расчленен, а растворен; я опадаю, теку, таю. Эта промелькнувшая, чуть попробованная на ощупь (как пробуют ногой воду) мысль может вернуться. В ней нет ничего торжественного. Это именно то, что называется мягкостью.