Сексуальное наслаждение не метонимично: как. только оно получено, оно и прерывается; то был Праздник временного и поднадзорного снятия запретов, которому всякий раз приходит конец. Напротив, нежность - сплошь бесконечная, неутолимая метонимия; жест, эпизод нежности (дивная гармония вечера) может прерваться только с чувством разрыва: кажется, все начинается заново - возврат ритма - вритти - отдаление от нирваны.
Дзэн
2. Если я получаю нежный жест в поле просьбы, я удовлетворен: разве не является он как бы чудесным конденсатом присутствия? Но если я получаю его (и это может быть одновременно) в поле желания, я чувствую беспокойство: нежность в принципе не исключительна, и мне, следовательно, нужно смириться с тем, что получаемое мною получают и другие (иногда мне даже представляется подобное зрелище). Там, где ты нежен, ты говоришь во множественном числе.
("Л… с изумлением смотрел, как А…, заказывая шницель, строит официантке этого баварского ресторана те же нежные глазки, тот же ангельский взгляд, которые, будучи адресованы ему, так его волновали.")
Без ответа
НЕМОТА. Влюбленный субъект тревожится, что любимый объект отвечает скупо или вовсе не отвечает на слова (речи или письма), которые он ему адресует.
1. "В беседе с ним, о чем бы ему ни говорили, X… частенько всматривался и вслушивался, казалось, во что-то постороннее, выслеживая нечто по соседству; обескуражено остановившемуся собеседнику он после долгого молчания говорил: "Продолжай, я тебя слушаю"; приходилось с грехом пополам рассказывать дальше историю, в которую больше не верилось".
(Словно плохой концертный зал, эмоциональное пространство включает в себя мертвые закутки, куда звук больше не доходит. - Тогда, быть может, совершенный собеседник, друг, - это тот, кто создает вокруг вас наибольший возможный резонанс? Нельзя ли определить дружбу как пространство полнозвучности?)
2. Это ускользающее внимание слушателя, которое я могу захватить только с запозданием, наводит меня на низменные мысли: исступленно стараясь обольстить и развлечь своими речами, я, казалось, пускал в ход целые сокровища изобретательности, но сокровища эти оценены с безразличием; свои "достоинства" я трачу впустую; возбужденное выражение эмоций, идей, знаний, изысканных чувств - весь блеск моего "я" приглушается, затухает в какой-то инертном пространстве, словно - преступная мысль - мои достоинства превосходят достоинства любимого объекта, словно я впереди него. Между тем эмоциональные отношения - машина точная; в ее основе лежат совпадение, правильность в музыкальном смысле слова; все, что невпопад, - излишне; мои слова, собственно говоря, не являются браком, скорее это "нереализованные остатки" - то, что не потребляется тут же (по ходу) и идет под нож.
(Отстраненное внимание слушателя рождает тревогу: какое решение принять, должен ли я продолжать, разглагольствовать "в пустыне"? Для этого не обойтись без некоторой уверенности, как раз и не дозволяемой любовной чувствительностью. Или же мне остановиться, бросить это? Но тогда, чего доброго, можно будет подумать, что я обиделся, обвиняю другого, что за этим скорее всего последует "сцена". Здесь тоже ловушка.)
3. "Вот что такое, прежде всего, смерть: все, что было увидено, оказывается увиденным впустую. Скорбь по тому, что мы чувствовали". В те короткие моменты, когда я говорю впустую, я словно бы умираю. Ведь любимый становится словно свинцовым человеком из сна, который не говорит; а немота во сне - это смерть. Или иначе: Мать-дарительница показывает мне Зеркало, Образ и говорит: "Это ты". А Мать немая не говорит мне, что же я такое: я более не обоснован, я мучительно колеблюсь без существования.
Франсуа Валь, Фрейд
Непознаваемый
НЕПОЗНАВАЕМЫЙ. Усилия влюбленного субъекта понять и определить любимого человека "в себе" под рубрикой того или иного характерного, психологического или невротического типа, независимо от конкретного опыта любовных отношений.
1. Я впадаю в противоречие: с одной стороны, я верю, что знаю другого лучше, чем кто бы то ни было, и с триумфом ему об этом заявляю ("Я понимаю тебя. Лишь я один по-настоящему тебя знаю!"); а с другой стороны, меня часто охватывает чувство очевидности: другой непроницаем, неуловим, неподатлив; я не могу его раскрыть, добраться до его истоков, разрешить загадку. Откуда он? Кто он? Я впустую трачу силы, я никогда этого не узнаю.
(Из всех, кого я знал, X… был наверняка самым непроницаемым. Проистекало это из того, что ничего невозможно было узнать о его желаниях: ведь узнать кого-то - это не что иное как узнать его желания? Я сразу же все узнавал о желаниях Y…: он представал тогда передо мной "шитым белыми нитками", и мне хотелось любить его уже не со страхом, но со снисходительностью - как мать любит своего ребенка.)
Инверсия: "Мне никак тебя не узнать" означает "Я никогда не узнаю, что ты на самом деле думаешь про меня". Я не могу тебя расшифровать, потому что не знаю, как расшифровываешь меня ты.
2. Мучить и изводить себя ради непроницаемого объекта - это самая настоящая религия. Сделать из другого неразрешимую загадку, от которой зависит моя жизнь, значит возвести его в божественный сан; мне никогда не разрешить вопрос, который он предо мной поставил, влюбленный - не Эдип. И тогда мне остается лишь обратить мое неведение в истину. Не верно, что чем сильнее любишь, тем лучше понимаешь; влияние любовного опыта на меня сводится к одной лишь мудрости: другой не подлежит познанию; его непрозрачность ни в коей мере не ширма для секретов, но скорее некая явность, в которой упраздняется игра видимости и сути. И тогда я переживаю восторг от глубокой любви к кому-то неведомому, кто останется таковым навсегда; мистический порыв - я подступаю к познанию непознаваемого.
Жид
3. Или иначе: вместо того, чтобы хотеть определить другого ("Что он такое?"), я обращаюсь к самому себе: "Чего хочу я, желая тебя знать?" Чего я добьюсь, решившись определить тебя как силу, а не как личность? И если стану помещать самого себя как другую силу лицом к лицу с твоей силой? Вот что это даст: мой другой окажется определен только страданием или удовольствием, которое он мне доставляет.
Непристойность любви
НЕПРИСТОЙНОЕ. Дискредитированную современным общественным мнением любовную сентиментальность влюбленный субъект должен признавать в себе как радикальную трансгрессию, делающую его одиноким и беззащитным; благодаря нынешней инверсии ценностей, как раз в этой сентиментальности и заключается непристойность любви.
1. Пример непристойности: всякий раз, когда рядом с тобой употребляют слово "любовь" (непристойность исчезла бы, если кто-нибудь шутки ради сказал бы "любов").
Или еще: "Вечер в Опере: на сцене появляется отвратительный тенор; чтобы высказать свою любовь женщине, которую он любит и которая находится рядом с ним, он оборачивается лицом к публике. Я и есть этот тенор: словно большое, непристойное и тупое животное, залитое ярким витринным светом, я декламирую условнейшуто "арию", не глядя на того, кого люблю и к кому якобы обращаюсь".
Или еще: мне снится, что я читаю лекцию "о" любви; аудитория женская, довольно зрелая; я - Поль Жеральди. Или еще: "…на его взгляд, само слово любовь не Манн стоило столь часто повторять. Напротив, эти два слога стали в конце концов казаться ему отталкивающими, они ассоциировались с образом чего-то вроде разбавленного водой молока, чего-то голубовато-белого, сладковатого…" Или последний пример: моя любовь - это "половой орган неслыханной чувствительности, который, вибрируя, исторгает жуткие вопли, вопли грандиозной, но гнусной эякуляции из меня, жертвы экстатического дара, в каковой - голой, непристойной жертвой - обращает сам себя человек […] под громогласный хохот проституток".
Лакан, Томас Манн, Батай
Я приму на себя презрение, каковым принято покрывать всякий пафос: когда-то это делали во имя разума ("Чтобы столь пылкое произведение, - говорит Лессинг о "Вертере", - не принесло больше зла, чем пользы, не думаете ли вы, что ему не помешала бы небольшая, но весьма прохладная заключительная тирада?"); а сегодня - во имя "современности", которая ничего не имеет против субъекта, лишь бы он был "обобщен" ("Настоящая народная музыка, музыка масс, плебейская музыка открыта любому наплыву групповых субъективностей, а уже не какой-то единственной субъективности, прекраснодушно-сентиментальной субъективности уединенного субъекта…" - Даниель Шарль, "Музыка и Забвение".)