4. Бывает также, что другой является мне во власти какого-то желания. Но пятно на нем в моих глазах образует тогда не такое желание, у которого есть форма и имя, определенность и направленность, - в таком случае я просто бы ревновал (что дает совсем иной резонанс); я засекаю у другого едва зародившееся желание, импульс желания, в котором он сам не очень-то отдает себе отчет; я вижу, как он в разговоре суетится, разрывается на части, слишком усердствует, заискивает перед кем-то третьим, так и вешается ему на шею, стремясь обольстить. Понаблюдайте-ка за такой беседой: вы увидите, как этот субъект - пусть и скромно, светски - теряет голову от другого, как его тянет держать себя с ним теплее, просительнее, льстивее; я как бы застигаю другого в момент самораздувания. Передо мной - безумие бытия, не столь далекое оттого, что Сад называл головным кипением ("Я видела, как у него из глаз сочится сперма"); и стоит только партнеру, предмету домогательств, ответить на тот же лад, как сцена становится смехотворной: передо мной - зрелище двух павлинов, распускающих один перед другим хвосты. Образ испорчен, поскольку внезапно увиденный мною человек - просто какой-то другой (а не мой другой), кто-то чужой (безумец?). (Так и Жид, в поезде на Бискру невольно вступив в игру с тремя алжирскими школьниками, "задыхаясь, трепеща" перед своей притворно пытавшейся читать женой, имел вид "преступника или безумца". Разве не безумно любое другое желание, кроме моего?)
Флобер, Жид
5. Любовная речь обычно является гладкой оболочкой, приклеенной к Образу, очень мягкой перчаткой, облегающей любимого человека. Эта речь благочестива, благонамеренна. Когда Образ искажается, оболочка благочестия рвется; от сотрясения оказывается низвергнут мой собственный язык. Уязвленный случайно услышанными словами Шарлотты, Вертер внезапно видит ее в роли кумушки, включает ее в группу ее приятельниц, с которыми она судачит (она более не единственная другая, но одна из других), и пренебрежительно говорит тогда: "мои дамочки" (meine Weibchen). Внезапно на устах субъекта возникает богохульство и норовит непочтительно опровергнуть благословение влюбленного; он одержим демоном, который говорит его устами, и извергаются оттуда, как в волшебных сказках, уже не цветы, а жабы. Ужасный отлив Образа.
(Страх повреждения еще сильнее, чем тревога утраты.)
Вертер
Истина
ИСТИНА. Любой языковой эпизод, связанный с "ощущением истинности", испытываемым влюбленным субъектом при мысли о своей любви, - он либо верит, что кроме него никто не, видит любимый объект "в истинном свете", либо возводит в непреложную истину специфику своей любовной потребности.
1. Другой - мое добро и мое знание: только я один его и знаю, понуждаю его существовать поистине. Любой кроме меня в нем ошибается: "Порой мне непонятно, как может и смеет другой любить ее, когда я так безраздельно, так глубоко, так полно ее люблю, ничего не знаю, не ведаю и не имею, кроме нее". И обратно, другой обосновывает мою истину: только с другим чувствую я себя "самим собою". Я знаю о себе больше, чем все те, кому обо мне только одно и неведомо: что я влюблен.
Вертер, Фрейд
(Любовь слепа - лживая поговорка. Любовь широко раскрывает глаза, делает ясновидящим: "Я о тебе, про тебя, знаю абсолютно все". Отношение клерка к господину: ты надо мною вполне властен, зато я все о тебе знаю.)
2. Все время одно и то же обращение ценностей: принимаемое светом за "объективное" я принимаю за искусственное, принимаемое же им за безумие, иллюзию, заблуждение - за истину. Странно, но ощущение истины гнездится именно в самой глубине обмана. Обман освобождается от всех прикрас, становится столь чистым, что, словно простой металл, уже ничто не может его исказить; вот он уже нерушим. Вертер решает умереть: "Я пишу тебе об этом спокойно, без романтической экзальтации". Смещение: истинной становится не истина, а мое отношение к обману. Чтобы пребывать в истине, достаточно быть настойчивым: бесконечно, наперекор и вопреки всему утверждаемый "обман" становится истиной. (В конце концов, уж нет ли в страстной любви какой-то истины… настоящей.)
Вертер
3. Истина такова, что убери ее - и видна останется одна лишь смерть (как говорят: жизнь более не стоит труда быть прожитой). Это как имя Голема: Эмет зовется он - Истина; если убрать одну букву, он становится Мет (умер). Или иначе: истина - это та часть фантазма, которая должна быть отложена на будущее, но не отринута, остаться нетронутой, непреданной; та его неустранимая часть, которую я все время стремлюсь хоть раз узнать, прежде чем умру (другая формулировка: "Значит, я так и умру, не узнав, и т. д.").
Якоб Гримм
(Влюбленному не удается его кастрация? Он упорствует в превращении этой осечки в ценность.)
4. Истина - то, что в сторону. Один монах спросил у Чжао-Чжоу: "Каково единственное и последнее слово истины?" […] Учитель ответил: "Да". Я вижу в этом ответе отнюдь не банальную мысль о том, что философским секретом истины является какая-то там предрасположенность к согласию. На мой взгляд, учитель причудливо противопоставляет наречие местоимению, да - каковому, отвечает в сторону: он отвечает словно глухой, так же как и другому монаху, спросившему у него: "Все вещи, говорят, сводятся к Одному, но к чему же сводится Одно?" И Чжао-Чжоу отвечает: "Когда я был в провинции Цзин, я заказал себе халат весом в семь киней".
Дзэн
Катастрофа
КАТАСТРОФА, Жестокий кризис, в ходе которого субъект, переживая любовную ситуацию как окончательный тупик, ловушку, из которой он никогда не сможет выбраться, видит себя обреченным на полное саморазрушение.
1. Два режима отчаяния: кроткое отчаяние, активная резиньяция ("В своем отчаянии я люблю вас так, как должно любить") и отчаяние жестокое: однажды, вследствие какого-нибудь случая, я закрываюсь у себя в комнате и разражаюсь рыданиями; меня уносит могучая волна, я задыхаюсь от боли; все мое тело напрягается и корежится от боли, при режуще-холодной вспышке молнии я вижу гибель, на которую осужден. Ничего похожего на скрытую и вполне цивильную хандру от любовных тягот, ничего похожего на оцепенение покинутого субъекта; это не хандра, пусть даже жестокая. Это ясно, как катастрофа: "Мне конец".
М-ль де Леспинас
(Причина? Никогда не торжественная - это ни в коем случае не объявление о разрыве; это происходит без предупреждения, либо под влиянием какого-то нестерпимого образа, либо от внезапного сексуального отторжения: резкого перехода от инфантильного - от покинутости Матерью - к генитальному).
2. Любовная катастрофа, быть может, близка к тому, что в связи с психозами зовут предельной ситуацией, то есть "ситуацией, переживаемой субъектом как непосредственно предшествующая его непоправимому уничтожению"; образ взят из того, что происходило в Дахау. Но прилично ли сравнивать ситуацию несчастного влюбленного с ситуацией узника Дахау? Разве правомерно искать аналог одного из самых невообразимых надругательств Истории в каком-то ребячески ничтожном, невнятно-путаном происшествии, случившемся с субъектом, который живет себе со всеми удобствами и просто является жертвой собственного Воображаемого? Тем не менее эти две ситуации имеют общее: они паничны в буквальном смысле слова: это ситуация без остатка, без возврата; я с такой силой спроецировал себя в другого, что, когда его нет со мною, я и себя не могу уловить, восстановить: я потерян - навсегда.
Бруно Беттельхайм, Этимология