Не плачут у Достоевского "деловые люди" (Лужин) и герои напряженно переживаемой мысли (Раскольников, Иван Карамазов). Но в состоянии сердечного смятения или восхищения пред красотой Божьего мира душа героя разрешается в плач. Иван Ильин связывает слезный дар с сердечным мировосприятием, с сердцем страдающим, с сердцем как органом духовного зрения: "Такое сердце участвует невольно в страданиях мира, видит все несправедливости и жестокости внутренним оком, из которого никогда не исчезает невидимая слеза. Эта слеза говорит о мировой боли; и насколько помнит человечество, нигде и никогда не было значительного художника, философа или пророка, который не знал бы этой слезы и которому она не помогла бы сделаться ясновидящим. Да, ясновидящим. Ибо лишь видимая слеза омрачает взор на недолгое для него время; невидимая слеза сердца, напротив, открывает человеку духовное зрение. И если такая слеза однажды блеснет из телесного ока – неужто это уже позор? <…> Каждый плачущий – знает он это или нет – плачет от избытка мировой боли".
Отцы-вероучители древнего христианства твердо запомнили завет Экклезиаста: "Сердце мудрых – в доме плача" (Эк 7, 4). У Лествичника (ок. 525 – ок. 600) встречаем в Слове 7, 1: "…плач есть золотое жало в душе, обнаженное от всякой приверженности и от всех связей и святой печалью утвержденное в назирании сердца".
Отец Церкви, св. Исаак Сирин (кон. VII – нач. VIII) оставил святоотеческой мысли систематическую теологию слезного дара. Он различает слезы "сожигающие" (они исходят "из сущности сердца от сокрушения о грехах" – с. 93) и "утучняющие" ("страна радости, в которой человек приемлет милость" – с. 94), слезный дар приводит к чистоте сердца (с. 98) и успеху в духовной брани "на разорение сопротивных" (с. 187). Причастник исихии священнобезмолвия "начинает источать слезы, потому что приблизилась болезнь рождения духовного младенца, так как общая всех матерь, Благодать, поспешает таинственно породить в душе Божественный образ для Света будущего века" (343). Это связь духовного благоутробия и "сердечного с рассуждением болезнования" (35) с молитвой и возвышением духа как "разумным вопитием и плачем".
Имя Исаака Сирина, писавшего на сирийском языке, не может не вызвать в памяти другого Сирина – великого Учителя Церкви IV в., псалмопевца и проповедника Ефрема Сирина, автора почти тысячи сочинений (или, по другим сведениям, около трех миллионов двустиший). В одном из его гимнов, согласно комментарию С.С. Аверинцева, слово "дар" (сир. Mawhabta) в тех речениях, где Ефрем молит Господа наполнить уста его "полнотою дара" Господня, несет двойную семантику и "совершенно наравне означает вещественные евхаристические субстанции – и невещественный дар "разумения": наполняются уста и так же конкретно, как бы телесно, наполняется ум". В этом смысле семантика "дара слез" также удваивается в парном знаменовании эмотивно-телесной "влаги" и неотмирного "святого дара", чтобы утвердиться в словосочетании "дар слезный" как дар смиренномудрого сердечного сокрушения. "В сирийском монашестве, – писал наш мыслитель-эмигрант, – признаком истинного покаяния считался "слезный дар" и обозначался непереводимым словом "умиление"".
В "Деятельных и богословских главах" Симеона Нового Богослова (f 1032) слезный дар мотивирован нестерпимым сиянием Света Фаворского и как непосредственное явление Духа Святаго: "Имеющий в себе свет Всесвятого Духа, не в силах бывая стерпеть зрение Его, – говорит преподобный Симеон Новый Богослов, – падает на землю ниц, взывает и вопиет в ужасе страхе великом, как видевший и испытавший нечто такое, что выше естества, выше слова и разума, и бывает он подобен человеку, у которого от чего-нибудь возгорелись внутренности огнем, от которого, жегомый и жжения пламени не могши терпеть, становится он весь измученным с совсем не имеющим силы быть в себе. Но, будучи непрестанно орошаем слезами и ими прохлаждаем, еще сильнее воспламеняется он огнем желания божественного, а от этого слезы еще обильнее у него текут, и он, будучи омываем излиянием их, еще блистательнее сияет".
Русская православная мысль уточняла богословие слез и плача в меру опыта келейной молитвенной практики и скитского отшельничества. Глава заволжских старцев Кирилло-Белозерского монастыря, идеолог нестяжательства, учитель князя-отрока Вассиана Патрикеева, прей. Нил Сорский (Майков, ок. 1433–1508) о даре слезном рассуждает в "Слове 8", а святитель митрополит Димитрий Ростовский (1651–1709) – о библейской символике "жемчуга" и "бисера": они "являются образом слез" (Поучения и проповеди. Ч. 1). Выразительный совет встречаем мы в "Слове 1. 3" ("Умилительное поучение, отсекающее всякое превозношение и гордость человеческую, обращающую душу во источники слез") архим. Паисия Величковского (1722–1794; канонизирован в 1988 г.): не только в келии "плакать на молитве о грехах своих, но и под землю должны скрыться, заживо там рыдать о грехах своих…"
Игнатий Брянчанинов в кратчайшей формуле определяет: "Слезный дар – это осенение Благодати Божией", цитируя при этом поучения египетского аввы, аскета-пустынножителя Паисия Великого (f ок. 400): "все житие монаха – плач" (2.22. "Учение о плаче преп. Паисия Великого"). В разделе 2.23 – "О слезах" святитель трактует "плач" и "слезы" на языке молитвенной атрибутики: "…Невидимые, духовные восхождения в сердце своем положи, проходя юдоль плачевную, земную жизнь, какую Ты назначил для покаяния, ибо благословение даст законополагаяй нам плач и слезы".
Мы не намерены здесь строить панораму эстетической эксплуатации Достоевским фольклорных жанров плача и причитанья или типологию слезных сцен (хотя тема стоит того). Вот наугад несколько примеров, значимых как для эстетики характера, так и для понимания писателем "слезного аспекта мира" в целом.
У ангелов глаза, как известно, на мокром месте. Так плачет ангельское в Сонечке: когда ей вручают благотворительный червонец на похороны и поминки, она сбивчиво благодарит и тут же: "Соня не договорила и заплакала" (6, 288); позже будут сплетничать: "тут же в лавке заплакала, при купцах-то". После этой реплики Раскольникова ("Да, может, и Бога-то совсем нет") Соня "вдруг горькогорько зарыдала" (6, 246).
В "Подростке" есть выразительный рассказ Макара Ивановича о купце Скотобойникове – сцены слезного покаяния обезумевшего от денег купца. Когда-то он работника Фому обсчитал, а теперь вернул долг: "А Фома так даже заплакал: "Я, говорит, я и так…"" (13, 321). В результате купец "получил дар слезный: кто бы с ним ни заговорил, так и зальется слезами" (13, 321). После смерти младенца, родившегося от брака его с вдовой, купец "подвизается в странствиях и терпении" (13, 322).
Раскольникову дар слез дан автором лишь виртуально: во сне об избиваемой коняге он, ребенок, "бежит подле лошадки <…>. Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут" (6, 48).