Чтобы удержать указанное различие, следует найти эстетические данные для разрешения проблемы, как может выполняться, по словам Лейбница, exercitium arithmeticae occultum nescientis se numerare animi, или другой проблемы, аналогичной той, которую ставил в свое время Кант: каким образом душа может находиться в мире, присутствуя в существах, подобных существам материальной природы. Говоря современным языком, возможно ли присутствие души в таких природоподобных существах, как искусственный интеллект, робот. Как пишет Кант, необходимо "найти силу внешнего действия, а также рецептивность, т. е. способность воспринимать извне, в такой субстанции, соединение которой с человеческим телом есть только особый вид [соединения]. Мы не располагаем никаким опытом, на основе которого мы могли бы познать такой субъект в различных отношениях, которые единственно только и были бы пригодны к тому, чтобы раскрыть его внешнюю силу или способность; гармония же с телом представляет собой лишь отношение внутреннего состояния души (мышление и хотение) к внешнему состоянию материи нашего тела и, следовательно, не раскрывает отношения одной внешней деятельности к другой внешней деятельности, а потому вовсе не пригодна для разрешения поставленной проблемы. Вот почему возникает вопрос, возможно ли вообще при помощи априорного суждения разума раскрыть силы духовных субстанций… Если мы поэтому оставим пока в стороне доказательство, исходящее из гармоничности [мира] или из божественных целей, и спросим, возможно ли когда-нибудь на основании нашего опыта такое знание о природе души, которого было бы достаточно для того, чтобы исходя из него познать, каким образом она присутствует в мировом пространстве как в отношении материи, так и в отношении существ одинаковой с ней природы, – то тогда выяснится, есть ли рождение (в метафизическом смысле), жизнь и смерть нечто такое, что мы когда-нибудь сможем постигнуть при помощи разума". Стало быть, призвание философии искусственного интеллекта заключается в мастерстве постижения природы эквивалентов разума, интервала между нами и нами же созданным, между подлинным впечатлением и искусственным, деланым впечатлением, описания "внутреннего состава далеких миров, которыми являются другие существа" (М. Пруст) – носители не только естественного или универсального, но и интеллектуально схожего с нашим искусственного разума. Как считал К. Льюис, чтобы построить правдоподобные и волнующие "иные миры", мы должны опираться на единственный реальный "иной мир", известный нам, – мир духа. Но может ли стать духовная субстанция духовным автоматом, может ли последний развить чувственность внутри его собственной системы, способен ли искусственный интеллект давать самому себе закон действия, не станет ли сам робот знаниевым фанатом? Построение теории искусственного интеллекта предполагает своего рода компаративистику: сопоставление способов, посредством которых строит восприятие человек и робот, процедур обучения, характерных для того и другого, изучение того, чем машинная логика отличается от человеческой логики, от открываемой искусством логики чувств, мы пока мало занимаемся историей внутреннего взаимодействия смешанных команд людей и роботов.
Мировая художественная онтология, освещающая культурные формы и образцы технологического мышления, феномен, описываемый Ницше как искусственное искусство, современная искусствоведческая интерпретация идеи символического подобия, разброс значений, характеризующий отношение между произведением искусства и техникой имитации, – все это способствовало движению сознания, которое пока кибернетически темно. Как писал Валери, l’opération du poète s’exerce au moyen de la valeur complexe des mots, c.-à-d. en composant à la fois son et sens… comme l’ algebre operant sur des nombres complexes. Но можно ли уподобить творчество поэта и творчество программиста, поэзию и математику? XX–XXI века подготавливают почву, на которой философия искусства моделирует самые незаметные антропологические изменения эстезиомашинного смысла, включающие в себя все пространство человеческих переживаний, надежд, разочарований, принцип относительности драматических сценариев конструирования воображаемых возможных миров, она отвоевывала вариативное измерение, в котором объективация искусственного интеллекта обладает именно той направленностью, которая позволяет приблизиться к пониманию, может ли он творить. Рассматривая технологию как некий новый трикстер, Э. Дэвис пытается ввести структуры для понимания этого пространства: "Мы ожидаем от машин магического удовлетворения, которого они просто не могут нам дать; и нас продолжают постоянно вводить в заблуждение их непредсказуемые последствия. У технологий есть своя собственная и все более чуждая нам повестка дня, и человеческие интересы сохранятся и будут успешно развиваться, только когда мы научимся относиться к технологиям не как к рабам или простому продолжению нас самих, но как к неизвестным конструктам, с которыми мы вступаем в творческие союзы и заключаем осторожные соглашения. В частности, так обстоит дело с информационными машинами. На какое бы социальное, экологическое или духовное возрождение мы ни надеялись в новом веке, оно настанет в контексте коммуникационных технологий, которые уже покрывают Землю сетью разума и виртуального света". Но как человек может выстроить практики со-переживания опыту другого, сколько проб и опытов нужно свершить, чтобы "мудрый вкус мог лучшее избрать" (Микеланджело), и будет ли вообще иметь опыт этот другой, смотрящий на нас глазами робота (не будет ли обращать его взгляд (этот сознательно выполненный кем-то другим зрительный акт) как взгляд горгоны Медузы, все живое в камень), не окажется ли, что он не имеет места в том, что видит? Обращаясь к феномену компьютерного зрения, стоит задаться вопросом о метафизическом родстве глаза робота и человеческого глаза, и тот и другой смотрят на себя в зеркало, но при этом не наш глаз видит себя и зеркало, но "разум, который один знает и зеркало, и глаз, и себя" (Декарт). А что видит искусственный разум, смогут ли человек и машина выступить носителями некоего нового творческого восприятия?