Потом ему представилась Аннабель с нехорошими губами и медовая улыбка пастора.
- Нет, нет! - твердил он.
Шесть носовых платков стопочкой высились на уголке стола. Он видел их. Он слышал ужасные крики негров.
"Самолюбие, опять самолюбие! - с ужасом думал он. - Ах! я человек недостойный".
Он взял за руки горничную и поставил ее на ноги.
- Роза, - спросил он, - где твоя госпожа?
Она не могла говорить, и Кориолан ответил.
- Все внизу. Все возле господина пастора в сюртуке.
- Ну, хорошо. Пусть один из вас пойдет и скажет ей...
- Что? - разом спросили оба.
- Что я хочу говорить с нею, что мне нужно с нею поговорить, но сию минуту и здесь.
Он был бледен. Он повторил:
- Здесь, здесь.
Блаженно взглянули друг на друга негры.
- Иди туда, - сказала Роза.
- Нет, ты иди, - сказал Кориолан.
- Пусть идет, кто хочет, - сказал отец д’Экзиль голосом, ставшим ужасным от нервного состояния, в котором он находился, - но сейчас же, или...
Роза быстро поднялась. Слышно было, как она торопливо бежала вверх по лестнице.
Наступил момент трагического молчания. Иезуит смотрел на Кориолана. Несчастный молился, стоя на коленях.
- Она не возвращается, - шептал иезуит. - Роза не возвращается.
Негр щелкал зубами.
- Святая Мария, Матерь Божия... Святая Мария, Матерь Божия.
Иезуит подошел к порогу комнаты.
- А! - вырвалось у него.
Он увидел Розу, сидящую посередине лестницы. Он поднялся на несколько ступенек вверх, помог негритянке встать на ноги и ввел ее в комнату.
- Ну что? - спросил он.
- Святая Мария Матерь Божия, молись за нас, бедных грешников, - повторял Кориолан голосом умирающего.
- Ну что? - повторил отец Филипп: - Видели вы ее?
- Да, - шепнула Роза.
- Вы говорили с нею? Вы сказали ей?
- Да.
- И... что же ответила она?
- Она ответила... О господин аббат!
Иезуит взял негритянку за обе руки.
- Говорите, Роза, умоляю вас.
- Она ответила, она ответила, что господин Гуинетт сейчас очень больны и что она не покинет его. Но позднее вечером...
- Хорошо, - спокойно сказал отец д’Экзиль. - Хорошо.
И очень тихо добавил:
- Бедные друзья мои, Роза и Кориолан, надо меня оставить в покое. Оставьте меня, умоляю вас. Уже четыре часа. Надо пойти, Кориолан, в конюшню и дать Мине овса. Ему придется шагать всю ночь. В шесть часов я приду в конюшню, в шесть часов. А теперь, умоляю вас, оставьте меня одного. Видите, все готово, оставьте меня одного.
И, говоря таким образом, он тихонько толкал их к двери. Спотыкаясь, они вышли.
Миной назывался серый мул. То был подарок немецкого эмигранта, за которым ухаживал в окрестностях источника Гумбольдта отец д’Экзиль и который, умирая, сделал его своим наследником.
В свое время мул этот был замечательным ходоком и даже замечательно лазил по горам. Но теперь он состарился. Между прочим, целый год он провел в полном покое, в прекрасной конюшне виллы, рядом с кобылицей Аннабель Ли. Он очень разжирел. Когда пришлось его оседлать, то Кориолану удалось это сделать, только продырявив ножом в подпруге две-три лишних дырки. Мул не сопротивлялся. Его маленький четырехугольный мозг забыл суровую жизнь мула, принадлежащего эмигранту и миссионеру, и он не убоялся снова начать ее.
Слышно было, как в стойле кобылица стучала ногой.
- Что это? - спросил, внезапно появившись, отец д’Экзиль.
Он указал на мула, на боку которого рядом с холщовым чемоданом висел маленький пакет. Он ощупал его. То были съестные припасы. Сбоку седла висела большая тыквенная бутылка.
Оба негра опустили голову.
Роза прошептала:
- Пойдемте, отец мой.
Он позволил повести себя в столовую. Там была приготовлена еда. Перед столом был только один стул. В вазе поникли слегка увядшие цветы, которые стояли за завтраком, когда жизнь была еще так прекрасна.
Иезуит начал есть. Он с горечью заметил, что голоден. Затем он ушел из этой столовой, куда никогда уж не должен был вернуться. Придя под веранду, он поднял глаза к черной линии крыши, к мрачной дыре, где скоро должен был проснуться каменный стриж, эта печальная сумеречная птица. У садовой калитки ожидал Кориолан, держа под уздцы Мину. Отец д’Экзиль взял у него поводья.
- Прощайте, - сказал он.
Оба негра не плакали больше, но опустились на колени.
- Бедные друзья мои! - Иезуит наклонился к ним и благословил их.
- Трогай, Мина, трогай!
И он уехал.
Дорога в Огден показалась ему слишком прямолинейной, и, кроме того, он боялся встречи со знакомыми, которые заговорили бы с ним. Поэтому он покинул дорогу и, взяв влево, поехал по пустынному пространству, окаймляющему восточный берег озера.
Солнце быстро катилось над голубыми волнами к закату. Дул легкий ветерок, образовывавший на воде у берега след бледной пены. Ужасная, бесплодная страна терялась из виду на севере, покрытая там и сям следами соли, то беловатой, как проказа, то красноватой, когда в ней отражалось солнце.
Ничего не видно было: ни травки, ни водорослей, ни раковинки. Изредка только попадалась то сбившаяся с пути чайка, то выпь, смешно хлопавшая крыльями и затем улетавшая с хриплым криком... В одном месте плавали в стоячей воде какого-то мелкого ручейка три или четыре мертвых рыбки, животом кверху. Их, беспечных, увлекла пресная вода; но мало-помалу пресная вода стала солоноватой. Соленое Озеро убило их.
Отец д’Экзиль ехал дальше. По мере того как садилось по правую сторону солнце, тень животного и человека все увеличивалась, становилась огромной.
"Через полчаса настанет ночь", - думал иезуит.
Попался по пути новый бледный ручеек с новыми мертвыми рыбами. Вода была так солона, так густа, что копыта Мины даже не подымали брызг, как в милых европейских ручейках. Всюду вокруг виднелась теперь масса раскрашенной пыли, пыли, в которую превратилась мертвая саранча. Саранча, пожрав прошлым летом жатву Святых Последнего Дня, добралась нынче сюда, и Соленое озеро убило ее.
Тогда вдруг, сразу, отец д’Экзиль понял жестокость этой страны, а также жестокую судьбу маленького живого существа, которое он оставил там, позади себя. Солнце только что закатилось в Мертвое море. Со всех сторон ползли синие тени, захватывая все небо и изгоняя ликующие дневные краски. Аннабель! Так покинуть ее! Он задрожал. С секунду у него было сильное желание вернуться и вырвать ее, чего бы это ни стоило, даже против ее воли, у ее гнусного будущего.
- Трогай, Мина, трогай!
Чтобы противостоять искушению, он пытался ускорить аллюр мула. Но животное, обыкновенно кроткое, стало лягаться. Оно глухо вздыхало. В то же мгновение сзади послышалось ржание. Мул совсем остановился. Ясно раздавался мягкий шум галопа по песку, затем - более резкий звук лошади, которая из галопа переходит на шаг. Отец д’Экзиль принялся ласкать шею неподвижного мула. В действительности он опирался о него.
Он угадал, что это была Аннабель Ли, но не обернулся.
На ней была ее амазонка, но у нее не было времени надеть сапоги. Белокурые волосы легкими прядями вились в тени огромной фетровой шляпы.
Она соскочила на землю.
- Я бежала, - сказала она.
Отец д’Экзиль не тронулся с места, но опора его внезапно исчезла. Мул узнал своего друга-кобылицу. Обнюхивая морды друг друга, животные с счастливым фырканьем уже возобновили свои таинственные беседы.
- Я бежала, - повторила Аннабель. - Я боялась, что не догоню вас, - смиренно добавила она.
- Проще было бы избавить себя от этой беготни и сказать мне то, что вы считаете нужным, на вилле, - ответил отец Филипп. - Часа в четыре Роза доставила вам случай к этому.
Аннабель опустила голову. Несколько минут они молчали. В сером небе с криком проносились первые каравайки.
- Вы позволите мне продолжать мой путь? - сказал иезуит. - Я хотел бы до наступления полуночи быть в Огдене. Когда станет темно, я медленнее буду подвигаться вперед. Трогай, Мина.
- Позвольте мне проводить вас немного, - шепнула молодая женщина.
- Как вам угодно, - произнес аббат.
Взяв под уздцы животных, они прошли рядом пятьсот метров. Угасающий дневной свет отражался в соленых лужицах. Был тот момент, когда на земле кажется светлее, чем в небе.
Перед ними вдруг вспорхнула неизвестно откуда взявшаяся трясогузка. Она поджидала их, пока они почти наступали на нее. Тогда с еле слышным писком птичка улетала, садилась немного подальше, снова поджидала их и снова улетала.
Наконец тихим голосом заговорила Аннабель, голосом, в котором слышались уже все ночные страхи.
- Почему вы уезжаете?
- Я и то слишком опоздал, - отвечал отец д’Экзиль.
- Слишком опоздали! - горестно выдохнула молодая женщина.
- Да, слишком опоздал, - сурово повторил он. - Я священник, и меня ждут там.
И он жестом указал на темные пустыни Севера.
- Вы меня оставляете ради индейцев! - воскликнула Аннабель.
- Одна душа стоит другой, - жестко пояснил иезуит. - И я хочу думать, что ничто не грозит вашей душе.
Она могла только еще раз прошептать:
- Почему вы уезжаете?
- А вы, - спросил он, - почему вы остаетесь?
- Вы это отлично знаете, - еще тише проговорила она.
- Я по этому поводу уже два месяца спрашиваю себя, - сказал он, - и...
Она не дала ему окончить фразу.
- Я взяла на себя задачу, - слабо возражала она, - и должна до конца выполнить ее.
- Задачу довести господина Гуинетта до полного выздоровления, не так ли?