В эту минуту с Гуинеттом сделался новый обморок. С досадой подошел к нему доктор. Он был сердит на больного за то, что он помешал ему эффектно закончить рассказ.
- А доктора Ирвинга все еще нет! - в отчаянии прошептала Аннабель.
- Я готов уступить ему место, - колко сказал доктор Кодоман. - Но разрешите мне все-таки сомневаться...
- Простите меня, доктор, простите, - сказала она, взяв его за руку. - Но видеть, как страдает этот несчастный, и не быть в состоянии помочь ему... ах! это ужасно...
Отец д’Экзиль, не отрываясь, читал свой требник.
Судороги у пастора успокоились; и доктор Кодоман получил возможность продолжать изложение своих токсикологических подвигов.
- Совершенно, как я имел уже честь докладывать вам сударыня: точно так же, как бывает в большинстве случае отравления мышьяком, вскрытие доказало, что в желудке герцога Пралена не было никакого струпа. Там было только легонькое воспаление. Но с печенью было дело другого рода. Там мы работали над отдельно взятыми 400 граммами этого органа. Во-первых, превращая его в пепел при помощи азотистого поташа; во-вторых, разлагая при посредстве хлора органическую материю. Мы не хотели прибегнуть к процессу обугливания через серную кислоту, столь прославляемому институтом, потому что он далеко не представляет тех преимуществ, какие представляют только что упомянутые методы. За достигнутые нами, таким образом, результаты мы удостоились похвалы от...
- Скажите, доктор, как это вы, занимая такое положение, какое вы должны были занимать, решились уехать из Парижа? - спросила Аннабель, желая переменить предмет беседы.
Чело Кодомана омрачилось.
- Я отказался присягнуть Империи, - сухо ответил он.
Губы отца д’Экзиля, читавшего молитвы, приостановились на минуту для улыбки. Он отлично знал обстоятельства, при которых доктор уехал из Франции. Он знал, что доктор манипуляциями своими причинил значительный ущерб рождаемости в округе, в котором он работал.
- A, - сказала Аннабель, - вот и доктор Ирвинг! Наконец-то!
Главный хирург, маленькое, робкое и деревенского облика существо, готов был провалиться, констатировав присутствие собрата, который, по всей вероятности, уже высказался у изголовья больного.
Аннабель, не давая ему времени прийти в себя, потащила его к кровати.
- Ваше мнение, господин главный хирург? Поскорее скажите, что вы находите. Умоляю вас!
- Мое мнение, гм! Сударыня, конечно... Подождите немножко... - сказал несчастный маленький человечек.
Он взял все еще инертную руку Гуинетта, но умоляющими глазами повернулся к Кодоману.
Доктор, холодный и достойный, казалось, не замечал этого жалкого обращения к нему.
- Ну что? - спросила Аннабель.
- Ну... 44, 45, 46... могу вам сказать... 48, 49... сударыня... 51, 52... что этот случай не относится ни к одной из моих специальностей.
- А вы специалист, дорогой коллега? - небрежно спросил Кодоман...
- Специалист, может быть, не то слово, которое здесь уместно, - смиренно ответил маленький человечек. - Правильнее было бы сказать, что у меня специфические больные. Военный врач, вы понимаете... Летом - дизентерия, зимою - бронхиты, и во все времена года ушибы, вывихи и болезни... болезни... Простите меня, но меня стесняет присутствие дамы.
- Понимаем.
- Для полноты картины должен еще прибавить, что, со времени экспедиций в северные широты, встречаются случаи цинги.
- Да, этого мало, - с гримасой сказал Кодоман, - таким образом не научишься определять болезни. Вернемся, впрочем, к интересующему нас больному; каково ваше мнение?
- Мое мнение, мое мнение, - бормотал в отчаянии Ирвинг, а глаза его бегали от двери к окну и обратно.
Все-таки ему удалось наконец придать своему голосу твердость и видимость авторитетности.
- Это, несомненно, серьезный, очень серьезный случай. И мое мнение прежде всего, что слишком много людей около больного. Господин аббат, сударыня, не будете ли вы так любезны, не выйдете ли на несколько минут, оставьте меня хоть на несколько минут одного с коллегою, - умолял он, кидая на Аннабель и иезуита взгляд, который смягчил бы тигра.
Отец д’Экзиль и молодая женщина вышли на террасу.
- Что это за комедия? - нахмурив брови, спросила Аннабель. - Хирург этот прямо чудак. Почему он заставил нас выйти?
- Почему? - сказал иезуит. - Да бедный человек этот готов на подносе преподнести своему сопернику ключи от своих жалких познаний. Вы его стесняете, и я - тоже. Впрочем, я не в претензии за эту маленькую интермедию.
Он пристально посмотрел на свою собеседницу.
- Помните ли вы, что мне сказали в понедельник?
- А что? - спросила молодая женщина.
- Вы меня просили не забывать, что в воскресенье 4 июля вы с ближайшим конвоем уезжаете из города Соленого Озера. Сегодня - четверг, 1 июля. Вы видите, я не забыл.
- Обстоятельства теперь изменились, - сказала Аннабель, и ресницы ее дрожали.
- А в чем же они изменились?
- А этот несчастный, который умирает, - сказала она. - Вы меня удивляете, отец мой!
- Я не понимаю, почему ваше присутствие может спасти его.
- Я предпочитаю не слушать вас, - сказала она. - Вернемся; я думаю, консилиум их уже кончился.
Было девять часов вечера. Главный хирург Ирвинг, затем доктор Кодоман, один за другим, удалились. Аннабель и отец д’Экзиль одни оставались около пастора. Они не обедали.
В саду послышался шум. На пороге показался лейтенант Рэтледж.
- Мы уезжаем! - вскричал он.
Аннабель выпрямилась, приложила палец к губам и указала на умирающего.
- Ступайте шуметь куда-нибудь в другое место, - сказала она.
Иезуит вышел с офицером.
- В чем дело?
- Армия выступает завтра утром из Соленого Озера.
И у лейтенанта навернулись слезы на глаза.
- Завтра утром? - сказал отец д’Экзиль. - Странно. Куда она направляется?
- Сейчас в Сидер-Уэлли, в сорока милях отсюда.
- Странно! - повторил отец д’Экзиль.
Он поразмыслил с минутку.
- Когда был отдан приказ о выступлении?
- Сегодня вечером, - отвечал Рэтледж.
- А раньше не знали этого приказа?
- Когда главный хирург Ирвинг приехал сюда, он еще не знал об этом приказе. Решение, должно быть, было принято сегодня утром.
- Очень странно все это, - пробормотал отец д’Экзиль.
- Мне надо собрать свои вещи, - сказал лейтенант. - Мы выступаем завтра, в шесть часов утра. Я должен ночевать сегодня в лагере.
- Вам помогут уложить их, - предложил отец д’Экзиль.
- А она? - спросил Рэтледж. - Она! Я хочу ее увидеть...
- Я пойду попрошу, чтобы она вышла проститься с вами, - сказал иезуит.
Он вошел в комнату и через минуту вышел оттуда один.
- У господина Гуинетта припадок. - Каждую минуту можно ждать рокового исхода. Миссис Ли не может покинуть его. Уж простите ее.
- Ах! - с отчаянием вскричал Рэтледж. - Я, значит, больше не увижу ее!
- Придется вам простить ее, - холодно сказал отец д’Экзиль.
Молодой человек опустил голову. Слезы потекли по его щекам. Отец Филипп взял его за руку.
- Вы, значит, любите ее? - прошептал он.
Наступило молчание. Луна струила свой свет на беловатые листья ив.
- Армия выступает завтра утром, - сказал иезуит. - А конвой, который должен был выступить из города Соленого озера в воскресенье вечером?
- Тридцать повозок, составляющих его, остаются в лагере, - прерывающимся голосом сказал Рэтледж. - Они в назначенный день, в будущее воскресенье, в восемь часов вечера выступят. Капитан Ван-Влит поручил мне передать миссис Ли, что четыре повозки до последней минуты остаются в ее распоряжении.
- Ах! - сказал иезуит, - может быть, не все еще потеряно.
Он схватил лейтенанта за руки.
- Вы говорите, что любите Аннабель Ли?
Вместо ответа Рэтледж взглянул на него и показал ему свое залитое слезами лицо.
- Так вот, сударь: любовь - только тогда любовь, когда она неэгоистична. Завтра вы уезжаете. Через месяц, через год, через двадцать лет вы вернетесь, может быть, почем я знаю!
- Если вы ее любите, пожелайте никогда не видеть ее больше, - здесь, по крайней мере.
Американская армия покинула Соленое Озеро в пятницу 2 июля в шесть часов утра, простояв на берегах Иордана менее недели.
В воскресенье, 4 июля, часов в восемь вечера, отец д’Экзиль вышел из комнаты, в которой он провел целый день у постели пастора в обществе Аннабель Ли. Доктор Кодоман, пришедший часов в пять, не констатировал улучшения в состоянии Гуинетта, но и ухудшения тоже не было. Он удалился, очень смущенный.
Выйдя из комнаты, отец д’Экзиль обежал весь дом. Все в нем, от тяжелого сундука до самой ломкой вазы, стояло на своих местах. Только валявшиеся то тут, то там соломинки указывали, что был момент, когда мог быть поднят вопрос об отъезде.
В кухне Роза и Кориолан заканчивали меланхолический ужин. Иезуит уклонился от беседы с бедными неграми: он сбежал.
Выдаются иногда среди лета вечера, в которые уже пахнет зимою благодаря молчанию голосов мелких животных и резкому запаху дыма! Этот вечер был из таких.
Перед раскрытой в черный и пустой сад дверью летал взад и вперед каменный стриж, испуская хриплым голосом раздирающие сердце звуки.
Отец д’Экзиль уселся под верандой. Наступила полная ночь...
Тогда в отдалении послышался шум. Шум этот родился на юге, но постепенно занял восточную часть темного пространства небесной тверди... Шум этот отражался медленными и глухими толчками от мрачной стены гор Уосеч.