Вот так он и жил до сорока лет - честный и скромный, и все думали, он счастлив, но все больше и больше росла в нем тоска. И он подолгу бродил по пустыне, сидел в пещере Хир, на горе Ноор, мучимый мыслями о несовершенстве мира.
"Поистине, прав Мухаммад, - думал Муса-ходжа: - "От гибели общину спасет только то, что ее породило - откровение искренности". Разве не болен сегодня ислам? Заперся в доме и никого не пускает.
Отец рассказывал, - вспоминает слепой старик, - как сбросили в Бухаре с минарета Калян двух английских офицеров. За то, что они под видом дервишей пробрались в Бухару. А после них приходил ученый-венгр, - тоже под видом дервиша, написавший потом книгу о Средней Азии и Бухаре, - хоть так приоткрыл окошечко в незнакомый европейцам дом, запертый на протяжении семисот лет!
Конечно, после того, как завоюешь пол мира, хочется посидеть одному в пещере Хир и все обдумать. Но если долго там сидеть, можно остаться в хвосте каравана: человечество никого не ждет. Хочешь, иди первым, хочешь, плетясь в хвосте я подбирай оброненное за ненадобностью.
"От гибели общину спасет только то, что ее породило…" Это, когда все берутся за концы полотна и вместе вносят сокровища в общий дом".
Сколько мыслей поднял в душе каждого Али вчерашним своим поступком! Муса-ходжа понял: отныне он никогда не оставит этого парня. До конца пройдет с ним его путь.
Эмир Алим-хан тоже не спал эту ночь, думая о словах Али о хиджре. "Что это было? Откровение? Но ведь Али - неграмотный, из бедных. Откуда такая тонкость души? Но ведь и Мухаммад из бедных!"
В окно ударили камни, закричали проклятья детские голоса, Эмир поморщился. Позвонил в колокольчик. Вошел дежурный по питью. Нет. Вошел дежурный по Туалету. Да нет… Вошел дежурный по свечам.
- А… Все равно. Пусть отнесут им халвы и все такое…
Взял свечку, накинул халат. Мальчики уже убежали. Тихо, Крупные звезды, словно глаза тех, кто жил в Арке до Алим-хана, смотрят на него. Вот глаза Буниата. Говорят, Арк все время рушился, пока тюркют Буниат строил его, и мудрецы посоветовали поставить в основание Арка столбы так, как расположены звезды Большой медведицы…
А вон глаза Исмаила Самани… Вон - хана Шейбани.
А это смотрит Мангыт. "Основатель моей династии", - думает Алим-хан.
Одна княгиня спросила эмира в Петербурге:
- А правда ли, что Чингиз-хан, когда отправлял своего сына Джучи на Русь, дал ему четыре тысячи воинов из племени мангыт, и вы - мангыт?
Ничего Алим-хан не ответил ей. Когда меркиты взяли в плен Бортэ, жену Чингиз-хана, и продали ее Ок-хану, а тот, дружа с Чингиз-ханом, не тронул ее и попросил забрать, Саба, посланник Чингиз-хана, поехал за ней и принял у нее роды в пути, да не нашел во что бы завернуть маленького Джучи - первого сына Чингиз-хана, положил его в тесто, так и вез.
Да, мангыты и чжурчжени пришли с Джучи из Монголии и долго жили на Волге, где и отюречились, поднялись до Казани. По русские князья в XV веке стали бить их. Тогда Шейбани-хан собрал всех и привел в Среднюю Азию. Узбеки - чистый тюркский народ Золотой Орды, не смешанный ни с чагатаями, ни с монголами, разгромили государство потомков Тимура, а три узбекских племени: шейбаниты, казахи и мангыты захватили власть.
Те, что пришли с Шейбани: чжурчжени, камские булгары (древнетюркские племена), хазары (булгары+тюркюты), половцы (потомки кипчаков, кипчаки потомки голубоглазых белокурых динлинов - аборигенов Алтая), аланы (родственные скифам), кипчаки, казахи (их ядро - кипчаки)… смешались со среднеазиатскими барласами и чагатаями (отюреченные монголы), тюрками: карлукам, потомками тюргешей, караханидов, уйгур, а также с монгольским племенем кара-китаев, с потомками арабов, таджиками, персами, туркменами и киргизами.
Вот каким был парод, населявший Бухарский эмират.
Когда Алим-хан пришел в северо-восточный угол Арка, в самый дальний его конец, где располагалось кладбище, то увидел, что дядя его, Сиддик-хан, тоже не спит, стоит во дворе и смотрит на звезды, лицо его было в слезах…
Оба смутились, увидев друг друга. Сиддик-хан, низко поклонившись, пригласил эмира в дом.
Во время болезни эмира Музаффара Сиддик-хан, правитель Чарджоу, приехал в Арк (без разрешения) навестить отца. А отец, оказывается, несколько дней как умер, придворные держали это в секрете. Тайно привезли из Кермине брата Сиддик-хана - Абдулахада - отца Алим-хана, и объявили его государем, а Сиддик-хана арестовали, и вот с 1885 года, уже 35 лет, он живет в этом доме один, в ему никуда не разрешается выходить.
Алим-хан, когда стал эмиром в 1910 году, не тронул Сиддик-хана, хотя придворные и советовали его убить в целях безопасности государства, - разрешил приносить ему книги, какие он просил, и бумагу без ограничения. Просматривая списки заказываемых Сиддик-ханом книг, заметил в них книги Ибн Сины. Значит, дядя выучил арабский.
Первый раз Алим-хан пришел к Сиддик-хану, когда вернулся из Петербурга, в 1910 году, по окончании Кадетского корпуса. Алим-хану не терпелось показать орден Белого Орла, каким наградил его Николай н.
Сегодня Алим-хан пришел к Сиддик-хану во второй раз через десять лет. Потрясенный приходом эмира, Сиддик-хан ничем не выдал себя, только дернулась щека, будто ударили по ней невидимые барабанные палочки. "Какое самообладание! - отметил про себя эмир. - Благородство? Или сатанинская скрытность? Может, и вправду, лучше его убить?"
- Разреши, - начал говорить Сиддик-хан, - я буду учить мальчиков. Тогда они перестанут бить твои стекла. Эмир удивился: "Сын хана, а говорит такую глупость!" После смерти эмира Музаффара арестовали и братьев Сиддик-хана: одного в Гузаре, другого в Бане у не. Сыновей их, рождавшихся после, эмир приказал забирать в Арк и держать взаперти. Эти байсунские и гузарские царевичи жили без слуг, сами таскали воду, кололи дрова, готовили обед - чтоб меньше было времени думать о захвате престола. Конечно, можно было бы сбросить их в потайной колодец, что в северо-восточном углу Арка, сбросить туда и Сиддик-хана и жить спокойно. Но… пусть бьют стекла, пусть проклинают, пусть плачут, глядя на звезды. Хоть какая-то искренность в мертвом логове!
- Что это? - спросил Алим-хан, увидев завиток на стене, сделанный красной краской:
- Моя жизнь. Я уже вот здесь. - Сиддик-хан показал на выгиб у конца линии.
Помолчали.
- А что ты сделал с аистами? - вдруг спросил Сиддик-хан эмира. - Не стоит больше нигде это белое счастье на одной ноге над Бухарой. Я все глаза проглядел.
- А на меня что так смотришь? - рассмеялся Алим-хан. - Я же не аист. Прострелишь! Ну взгляд…
- Я-то в лицо тебе смотрю, а бог - в сердце…
Алим-хан ушел.
На обратном пути заглянул и окно другого затворнического дома, где жил его четырнадцатилетний сын, наследник.
Мальчик спал, прижавшись к старину слуге. По закону эмир и наследник не должны были видеться. И не виделись, если не считать праздника обрезания, когда Алим-хан пришел и стер пальцами, унизанными перстнями, слезы, градом катившиеся по лицу испуганного внезапной болью пятилетнего ребенка. Пройдя двор, Алим-хан взял у шедшего навстречу русского солдата кувшин и спустился с ним в комнату воды. Пока набирал воду из цистерны, колол лед, вяло кидал его в кувшин. - все - смотрел и смотрел на Ала, сидевшего на соломе в углу, "Как бы ни вел себя на суде этот парень. - думал эмир, - дело сделано. Шпур, сгорев, взорвет бомбу, вложенную в сознание народа, и народ покорится, Каким бы могучим ни было половодье, берега все равно сожмут его в узкую реку. Половодье - это неестественное состояние. Естественное - подчинение одного другому. Вода подчиняется берегам. Народ - эмиру… Придет время, когда никто больше не будет стоять между мной о моим народом. И мне достаточно будет сказать слово, в народ пойдет за мной, восседающем на коне, и будет все сметать на своем пути: всех этих русских консулов, афганских офицеров, английских советников. И снова я останусь один. Я и мой народ. Как в старые добрые времена…"
- Итак, - начал говорить Бурханиддин-махдум, поднимаясь над народом на площади Регистан, - достопочтенный Абу АЛИ Хусайн Ибн Сина обвиняется нами в преступлении против бога.
Народ замер. Такого услышать он не ожидал. Ведь судят-то не Ибн Сину, а Али… Вот, значит, куда все шло! Ай да Бурханиддин… Как всех обкрутил. Как тигр, на лапах прошел. Такая свобода была на суде. Задавай какие хочешь вопросы… В так всех незаметно втянул в судьбу Ибн Сины, - о нем только и разговоры вел! - что про Али и забыли. И потому теперь так нагло, в открытую в заявил: "Ибн Сина нами обвиняется"…
- Ибн Сина нами обвиняется, - продолжает судья, - в еретизме, ибо утверждает, что мир не создан богом, а существует вечно и развивается по своим, не зависящим от бога законам.