II
В сумерках, погромыхивая коробками с лентами, согнувшись под тяжелыми станками пулеметов, гуськом пришел первый взвод. Впереди шагал Макаров.
- Ну как, командир, - загудел он, увидев меня. - Дыра?
- Дыра, - сказал я.
- Не пропадем! - весело заверил он.
Подошел Огнев и спросил с обычной своей улыбкой:
- Куда мне?
А сзади уже скатывались в овраг солдаты другого взвода.
В блиндаже лениво переругивались телефонисты, устанавливая коммутатор, и радист тихо твердил, притулившись в углу со своей, рацией:
- Я "Орел", я "Орел", я "Орел"… Как меня слышите? Как слышите?.. Перехожу на прием.
Наступала ночь. Трассирующие пули летели над нами слева направо, справа налево, прямо в лоб, а иногда прилетали даже откуда-то из наших тылов. Это, наверное, из третьей роты. Завтра надо будет договориться, чтобы поставили ограничители.
Пришел Ростовцев и доложил, щелкнув каблуками:
- Минометы установлены. Половина взвода копает землянку, половина занята подноской мин. - Потом, помолчав, скручивая папироску, сказал: - Сейчас мимо артиллеристов шел, укрытия копают для пушек. Веселков велел передать, что дивизионки… - Он огляделся и удивленно произнес: - Вот черт, со всех сторон стреляют!.. Дивизионки установлены на опушке.
С одиннадцати часов ночи я вступил со своей ротой в полное и безраздельное владение "Матвеевским яйцом". Я вглядывался в схему линии переднего края, и тревожные мысли не покидали меня. "Только бы прошла она, эта первая ночь, - думал я. - Завтра же надо начинать что-то свое. Надо сделать все, чтобы обеспечить здесь более или менее сносную жизнь. Знают ли фашисты, что у нас произошла смена? Только бы не лезли они ко мне этой ночью. Завтра нам будет легче. Мы оглядимся, пристреляемся, устроимся прочнее. Что там, за теми кустами?.."
Напротив меня сидел телефонист Шубный. На его большой голове висела ловко прилаженная на черной тесемке телефонная трубка, и он беспрестанно разговаривал с дежурными взводов. Разговаривал с умыслом: чтобы они всегда были на проводе.
- "Волга", "Волга", я "Орел". Ты что, заснул? Нет? А что? Дрова в печку подкладывал. Ты смотри не спи, а то дрова прогорят, зараз и попадет от лейтенанта. Как у вас там, в порядке? Стреляет? Хорошо. Светит? Хорошо. Значит - в порядке. - И он переключался на другой взвод, перекинув толстыми ловкими пальцами рычажки коммутатора. - "Кама", "Кама", я "Орел". Га! Це ж ты, Хоменко? Ты меня чуешь? Та це я, Шубный. Чуешь? О, добре. Ну, як там у вас? Сплять? Уси сплять? А, не, не уси. Хто спить, а хто на посту. Ну, як вин, стреляе? Ага, стреляе. Хай ему… Слухай, Хоменко, чи не бувше у вас двенадцатый? Був и с тобой балакав? О! Про шо, про твою дивчину? Ни? А про шо? A-а, про то, як телехвон работае… И пийшов? До кого? Ага!..
С этим Шубным я вначале хлебнул горя. Пришел он ко мне год тому назад с пополнением. Мы тогда стояли на переформировке в чистых больших рыбачьих деревнях на озере Селигер. Один вид Шубного сразу внушил моим командирам много всяких сомнений. Он даже не умел как следует наматывать обмотки, а ремень не перетягивал, а лишь поддерживал его толстый живот. Назвался он ездовым, но старшина, хитрейший мой старик, оглядев его, сказал:
- Нужен мне такой ездовый, как… - и сплюнул.
Я отдал Шубного командиру минометного взвода Ростовцеву, пусть потаскает минометную плиту, порастрясет жир. Неделю спустя Ростовцев с жаром стал мне доказывать, что минометчика из Шубного не выйдет. На занятиях он безмятежно спит и вообще…
- Переведите его куда-нибудь, в петээр, что ли. Измучил он меня!
И пошел мой Шубный гулять из взвода во взвод, мучая командиров. То застанут его читающим книжку на посту, то надерзит кому-нибудь.
Разумеется, прежде чем попасть в очередной взвод, Шубный посещал гауптвахту. Майор Станкович как-то спросил:
- Что это у тебя Шубный, как я ни приеду, все с тряпкой по деревне, словно старьевщик, ходит?
Я рассказал: с тряпкой он ходит потому, что, пока солдаты занимаются, он моет в избах полы. Не сидеть же ему без дела неделями!
- А попробуй-ка ты его к себе взять, - подумав, сказал Станкович. - Чтобы он у тебя на глазах был все время. Ну, в отделение связи хотя бы.
Я так и сделал. После этого Шубного словно подменили. Работа телефониста пришлась ему по душе. На дежурства к коммутатору он выходил чисто побритый, так старательно перетянув ремнем живот, что даже дышал с хрипом. Уже через месяц он стал одним из лучших телефонистов. Когда он дежурил, я был спокоен: на коммутаторе у меня полный порядок…
- Я "Орел", я "Орел". Здесь. Нет, не спит.
Я беру трубку. Это Макаров. Он с моим ординарцем Иваном Пономаренко ходят поверяющими. Сейчас они на правом фланге. Макаров спрашивает, как дела, смеется:
- Я тут ребятам, чтобы не спали, сказку рассказываю.
- Ладно, - говорю ему, - давай домой.
- …Я "Орел", я "Орел", - бубнит Шубный. - Ты что, заснул? Нет, не заснул, а письмо писал? Добре. От меня привет передай. Как у вас там, стреляет?..
Наша первая ночь в овраге шла на убыль. Наступал рассвет, медленный, мглистый. Туман, плотный и такой густой, хоть в пригоршни его бери, заволок все болото, вполз в овраги. Становилось все тише и тише. Кончалась ночная перестрелка. Скоро взойдет солнце, рассеет туман и можно будет оглядеться повнимательнее. Прежде всего надо проверить, что находится там за кустами, вклинившимися между оврагами, между первым и четвертым взводами. Звоню начальнику штаба, докладываю, как прошла ночь, прошу выслать ко мне саперов с миноискателем.
III
Они пришли часа полтора спустя. Никита Петрович Халдей, мой заместитель по политчасти, молча наблюдавший за тем, как мы с Иваном Пономаренко снаряжаем автоматные диски, вдруг сказал:
- Нет никакой необходимости идти туда самому командиру роты. Это с успехом можно поручить любому офицеру.
…Никита Петрович прибыл к нам в роту из тылового госпиталя. Политработник он был сильный, талантливый, и сразу почувствовалось, как с его приходом у нас по-новому заработали и партийная и комсомольская организации и в каждом взводе стали выходить злободневные "боевые листки"… На КП он бывал мало. Приходил лишь поесть, поспать, подготовиться к новой беседе и снова отправлялся к солдатам, которые души в нем не чаяли, так как он не только перезнакомился со всеми солдатами, но и знал, как зовут их жен, матерей, детишек, как там, в тылу, живут они. Он был так внимателен и заботлив, что Макаров не напрасно говорил, что Никита Петрович "отец наш родной". Так оно и было на самом деле. Следует сказать, что Никита Петрович по возрасту был старше всех нас, а таким, как я да Макаров, и впрямь в отцы годился…
- Меня это не устраивает, - возразил я. - Надо самому знать весь передний край.
- Вы отвечаете за подразделение…
- Вот поэтому-то я и хочу знать все сам. Давайте оставим этот разговор.
- Этот разговор оставить я не могу, - взволнованно проговорил он и даже поднялся.
- Ну, сидеть в этих оврагах с завязанными глазами я не стану.
- Вы, по сути говоря, идете в разведку и должны получить на это разрешение командира батальона. - Он становится все настойчивее.
- И к командиру обращаться за каждым пустяком тоже не стану. Пошли, Иван.
Кустарник стоял рослый, выше человека. Несколько высоких густых елей виднелось впереди. Я задумал: как дойдем до одной из них, так заберусь повыше и понаблюдаю за немцами.
Саперы приладили миноискатель. Они то и дело останавливались и обрезали бечевки. Гранаты РГД почти все лежали на виду. Но бечевки, протянутые от них к стволам осинок, было трудно разглядеть.
Мы гуськом - впереди сержант с миноискателем., за ним другие два сапера, потом я и замыкавший шествие Иван Пономаренко - все дальше и дальше забирались в кусты. Был тихий утренний час, когда весь передний край умолкал, так сказать, переходил на дневной распорядок, когда в окопах остаются дежурные пулеметчики, наблюдатели да снайперы, а все остальные отдыхают, моются, завтракают, бреются, спят, читают газеты, пишут письма… Был тот обманчиво тихий утренний час, когда казалось, что, кроме тебя, на десятки километров вокруг никого нет и войны никакой нет, ты можешь выпрямиться, отбросить постоянную настороженность… Слышалось лишь легкое похрустывание веток под ногами. Мне стало казаться, что мы уже далеко зашли в этой тишине, когда вдруг почти совсем рядом раздалась автоматная очередь. Пули вжикнули мимо нас. Мы упали на землю, я ткнулся головой в кочку, слыша вторую, третью, четвертую очереди, чувствуя, как пули с легким чавканьем входят в землю вокруг моей головы. Это не было похоже на обычную бесприцельную стрельбу. Кто-то видел нас, следил за нами. Надо было уходить.
- Назад! - крикнул я. - Перебежками по одному! - И тут же, перепрыгнув через меня, протопал ботинками сержант с миноискателем, за ним - второй сапер, третий. Я вскочил, метнулся следом, крикнул Ивану Пономаренко:
- За мной!
Оказалось - мы зашли в кустарник всего метров на тридцать, не больше.
- Все целы? - спросил я, когда выбежали на тропу.
Тяжело дыша, сержант сказал:
- Кажись, все.
- Откуда он мог бить по нам?
- Наверно, с елки, товарищ капитан, больше неоткуда.
Да, вероятно, так оно и было. Только с елки "он" мог видеть нас. Значит, немцы забрались в кусты раньше, чем мы. Они посадили на елку "кукушку" и просматривали почти все наше расположение. Мало того, что мы, сидя по оврагам, видели не дальше своего носа. Немцы контролировали даже и эти овраги.