В тесном вестибюле стоял красноармеец с кобурой на боку. Сухопарый кивком поздоровался с ним и прошел к лестнице, ведущей наверх.
- Тебе что? - строго спросил часовой.
Михаил протянул ему пропуск и путевку. Красноармеец - у него были коричневые, нахальные, как у шемаханского авары, глаза - снисходительно пробежал по строчкам, вернул бумаги:
- К Кузнецову в секретариат.
Михаил поднялся на второй этаж.
По коридору, заложив руки за спину и опустив голову, двигался здоровенный, наголо стриженный дядя в черном пиджаке. Михаил устремился к нему:
- Скажите, где мне...
Здоровяк вскинулся, будто у него выстрелили над ухом, испуганно оглянулся назад.
- Не разговаривать с арестованным!
Из-за его спины выдвинулся невысокий парень в кожаной тужурке, правая рука - в кармане.
- Проходи.
Тон его был властен, в глазах - решимость.
Михаил отшатнулся, прилип к стене. Испуг сменило восхищение. Ну и ну! Как он? "Не разговаривать... Проходи!" Сразу видно боевого чекиста.
Чтобы снова ненароком не попасть впросак, Михаил зашел в один из кабинетов. Сидевшая за машинкой пожилая женщина в пенсне объяснила обстоятельно, как найти товарища Кузнецова.
Застекленная веранда была разделена дощатой перегородкой на две неравные комнатушки. Большая оказалась пустой, в меньшей, похожей на закуток, сидел товарищ Кузнецов. Михаил ожидал увидеть человека с пронизывающим взглядом и сильным, как на плакатах, лицом. Но за столом сидел добродушный, располневший канцелярист в парусиновой толстовке. Бритая сияющая голова на короткой шее и очки делали его похожим на воскресного дачника.
Солнце стояло прямо напротив веранды и наполняло закуток тяжелым зноем. Ни малейшего движения воздуха не ощущалось через распахнутое настежь окно. Оно выходило на маленький дворик, напоминавший шахту.
Кузнецов пригласил посетителя сесть. Поминутно вытирая платком затылок и шею, прочитал путевку.
- Значит, к нам. Комсомольское, так сказать, пополнение. Что ж, хороший народ нам нужен. Да, нужен. Идете по желанию?
- Да, - довольно твердо выговорил Михаил и почувствовал облегчение. Кажется, ничего дядька.
- Что ж, ладно, ладно...
Кузнецов приложил к затылку мокрый платок и опять заглянул в путевку.
- Ладно, ладно... Сколько же вам лет?
Вот оно - началось!
- Се... семнадцать.
Лицо Михаила медленно заливала краска. Совестно было врать.
Добродушный Кузнецов промокнул платком шею.
- Ладно, ладно... А не найдется ли документа? Метрической выписи, скажем?
Метрической выписи не было. От матери Михаил знал, что в церкви Иоанна Предтечи, где его крестили, метрические книги утеряны. То ли поп пустил их на растопку, то ли бандиты разграбили - неизвестно. Все это довольно связно Михаил изложил Кузнецову.
- Такое положение везде, - доверительно сказал Кузнецов.
Он достал из ящика стола лист чистой бумаги, желтую ручку, написал несколько строк, пришлепнул под текстом круглую печать.
- Возьмите эту бумаженцию, товарищ Донцов, и шагайте с нею прямо отсюда в больницу, что на Большой Морской. Предъявите ее доктору Бабаяну. Он с научной достоверностью должен установить ваш возраст. Сами понимаете - у нас запрещена эксплуатация труда подростков, и мы с вами обязаны свято блюсти революционную законность.
Он встал, подал Михаилу направление.
- Пожелаю удачи. Из больницы милости прошу ко мне. Давайте отмечу пропуск.
Михаил не помнил, как шел по коридору, как спустился в вестибюль. На месте сердца ощущался комок горечи. "Конец. Не быть тебе чекистом. Не быть никогда".
В вестибюле стоял все тот же часовой.
Михаил сунул ему пропуск и хотел поскорее выскочить на улицу. Но часовой загораживал проход. Он повертел пропуск и уставил на Михаила нахальные глаза.
- Как дела? Домой небось завернули?
Наверное ему было до отчаяния скучно.
Михаила взяло зло: "Еще издевается, гад..." Сказал и удивился своему звенящему голосу:
- Стоишь?
- Ну, стою...
- И стой молча, пока не сменят. Разговаривать без дела часовому запрещено. Службы не знаешь.
- Ух ты, какой строгий, - пытаясь сохранить достоинство, натянуто заулыбался красноармеец.
Доктор Бабаян - кудрявый, средних лет армянин, разговорчивый и быстрый, как комочек ртути, - мельком заглянул в направление, бросил:
- Раздевайтесь, юноша.
В кабинете, кроме него, присутствовали довольно молодая черноглазая сестра и пожилой лысый фельдшер с усами, как у Тараса Шевченко. Вдоль степ стояли непонятные приборы: похожий на самовар никелированный бак с резиновой трубкой, высокая деревянная доска с делениями и ходившим по ней вверх и вниз ползунком.
Михаил снял пиджак, рубашку, бросил на табуретку.
- Совсем, совсем, - доктор нетерпеливо помахал рукой, будто отстраняя от себя ненужные мелочи.
- Как... совсем?
Михаил, краснея, покосился на сестру. Лицо ее было невозмутимым.
- Брюки, кальсоны долой. Вот так.
Михаил покорно разоблачился догола и прикрылся ладонями.
- Ну-ну, без фиговых листочков. Здесь вы передо мной, как на страшном суде перед господом богом, - стремительно подходя к нему, сказал доктор.
Михаил нахмурился, выпятил грудь и напряг мышцы. Подумалось, что так он будет выглядеть старше.
- Даже свой апостол Павел имеется, - продолжал доктор, взглянув на стоявшего рядом фельдшера.
Ощупал сухими холодными пальцами грудь, плечи, бицепсы и зачем-то горло.
- Ну-с, каково сложение, Павел Остапыч? - обратился к фельдшеру.
- Та шо ж - хоть сейчас у гвардию, - прогудел тот.
Доктор извлек из кармана халата трубку, выслушал и выстукал Михаила.
- Рано мужаете, юноша.
- Почему рано, мне семнадцать, - мрачно отозвался Михаил.
- Что вы говорите?! Будь у вас усы, я дал бы все тридцать, - доктор отошел к столу. - Юлия Филипповна, измерьте сего молодца.
Сестра велела Михаилу встать на низенькую площадку у основания доски с делениями. На голову опустилась доска, прикрепленная к ползунку.
- Сто восемьдесят.
- Отлично, - доктор потер ладонь о ладонь, будто услышал очень приятную весть.
Сестра подала Михаилу резиновую трубку от бака, похожего на самовар.
- Сделайте глубокий вдох и дуйте сколько хватит сил.
"Вот оно, самое главное", - подумал Михаил. Прежде надо успокоиться, выровнять дыхание. Так. Теперь наберем воздуху...
Бак оказался из двух цилиндров. Верхний, вставленный в нижний, лишь Михаил начал дуть в трубку, пополз вверх. Еще... Еще... Лицо Михаила побагровело, запас воздуха иссякал, а цилиндр поднялся всего на вершок. Ну, еще немножко... еще... Звякнул выскочивший из бака внутренний цилиндр.
- Одевайтесь, богатырь, - услышал Михаил голос доктора.
Победа!
Когда оделся, доктор пригласил его сесть к столу и начал что-то строчить на бланке. При этом говорил без умолку.
- Датой вашего рождения, дорогой мой, в пределах от 904-го до 906-го я могу распорядиться действительно, как господь бог. Выглядите вы на все семнадцать, тем более что страстно этого желаете. Следовательно, так и запишем: родился в 1904 году. Какой месяц вас более всего устраивает?
- Февраль.
- Не ошибитесь, юноша. Родившегося в феврале ожидает бурная, полная всяческих превратностей жизнь. Ненадежный месяц, знаете ли. То в нем 28 дней, то 29... Кстати, какого числа вы собираетесь праздновать день своего рождения?
- Первого.
- Ну, разумеется, не второго же... Тэк-с, - доктор встал, поднялся и Михаил. - Получите ваш документ. Позвольте поздравить с рождением.
"Новорожденный" принял бумажку, горячо и сбивчиво пробормотал: "Спасибо, спасибо... доктор", - пятясь к двери, поклонился фельдшеру, сестре, никелированному баку и покинул кабинет.
В вестибюле дежурил другой красноармеец, и это было чертовски досадно. Очень хотелось бы взглянуть в глаза тому нахалу.
Кузнецов по-прежнему сидел в своем закутке и утирался мокрым платком.
- Скоро обернулись, - улыбнулся он, увидев Михаила в дверях, и протянул руку: - Ну-ка, что там пишет доктор?
Прочитал, одобрил своим обычным "ладно, ладно", достал голубую новенькую папку и аккуратно уложил туда оба донцовских документа: путевку и справку о возрасте. Из облезлого канцелярского шкафа достал анкету, вручил Михаилу, кивнул на дверь.
- Идите туда, заполните. Пишите разборчиво.
За перегородкой стоял маленький столик и расшатанный стул. Чернила загустели, и писать ими было одно мучение.
В соответствующую графу Михаил внес новую дату своего рождения. При этом не только не испытал неловкости, но поймал себя на том, что верит, будто ему семнадцать лет. Такова магическая сила официального документа.
Прочитав анкету, Кузнецов удовлетворенно кивнул. Спросил только:
- Василий Егорыч Донцов из Одиннадцатой армии ваш брат?
- Да.
- Ладно, ладно... Теперь, будьте добры, ознакомьтесь с этим документом и, если не последует возражений, распишитесь внизу.
Перед Михаилом легла бумага с машинописным текстом, В ней говорилось о том, что нижеподписавшийся обязуется верно, не щадя сил и самой жизни, служить трудовому народу, Советской власти и делу мировой революции, свято хранить доверенную ему служебную тайну и в случае нарушения данной заповеди готов понести наказание по всей строгости революционных законов.