- Энни, нет ни малейшего основания думать, что с тобой что-то может случиться, - горячо шепчет она. - Ни одной причины, чтобы с тобой случилось то же, что и со мной. Тогда мы были в море, среди опасности и шторма. А ты будешь у себя дома, и твой муж…
- Конечно, он любит меня, - говорю я. - Он обещал отвезти меня в Миддлхэм и нанять лучших акушерок и врачей. - Я замолкаю, не решаясь спросить. - Ты могла бы… Я думаю, может быть, ты…
Она ждет. Она хочет услышать, о чем я собираюсь попросить ее.
- У меня больше никого нет, - просто говорю я. - Никого, кроме тебя. Что бы ни произошло между нами, Иззи, у нас нет никого, кроме друг друга.
Ни одна из нас не упоминает нашу мать, которая все еще находится в заключении в аббатстве Болье, пока наши мужья, сговорившиеся ограбить ее, делят ее земли, а потом ссорятся друг с другом. Она шлет нам обеим письма, наполненные угрозами и жалобами, клянясь, что не напишет больше ни строчки, если мы не пообещаем повиноваться ей и добиться для нее свободы. Она знает, что мы бессильны что-либо сделать против наших мужей.
- Мы сироты, - мрачно говорю я. - Мы позволили сделать нас сиротами. У нас нет никого, кроме друг друга.
- Я приеду, - говорит она.
Глава 3
Замок Миддлхэм, Йоркшир, весна 1473
Запертые вместе с Изабель на целых шесть недель в женской башне замка Миддлхэм, мы словно заново переживаем дни нашего детства. Мужчинам не разрешается входить в женские покои, поэтому дрова для очага, блюда с кухни и все, что нам требуется, приносят к подножию башни и передают в руки моих служанок. Священник переходит через деревянной мост от главной крепости замка и стоит за дверью, чтобы прочитать мессу; он передает святые дары через железную решетку, не глядя на меня. Мы почти не слышим новостей. Изабель иногда выходит в большой зал пообедать вместе с Ричардом, и по возвращении рассказывает нам новости, например, что маленький принц Уэльский занял свой дворец в Ладлоу. На мгновение я вспоминаю своего первого мужа: титул принца Уэльского принадлежал ему, так же как и красивый замок Ладлоу; Маргарита Анжуйская предполагала, что мы будем жить там в течение нескольких месяцев после победы, чтобы привести к покорности народ Уэльса - но потом я с облегчением понимаю, что прошлое развеяно по ветру; я принадлежу Дому Йорков и буду рада, что их принц вырос достаточно большим, чтобы самостоятельно жить в Уэльсе. Хотя, на самом деле, он находится под опекой своего дяди Энтони Вудвилла, вдовца, который сейчас возвысился не благодаря знатности рода, а унаследовав титул умершей жены - баронессы Весы.
- Надо ожидать, что теперь все реки потекут в Уэльс, - шепчет мне Изабель. - Король отдал под их опеку своего единственного наследника, Энтони Вудвилл стал главой Совета при принце, а королева управляет ими всеми. Это уже не Дом Йорков, а Дом Риверсов. Думаешь, Уэльс будет стоять за него? Они всегда держали сторону Ланкастеров и Тюдоров.
Я пожимаю плечами. В последние недели беременности я плыву в теплых водах безделья и спокойствия. Я смотрю на зеленые поля за окном, на пастбища вдали и слушаю плач чибисов на болотах. Лондон кажется таким далеким, а Ладлоу вообще не существует.
- А кто же должен управлять своим сыном, если не королева? - спрашиваю я. - Нельзя найти для него лучшего управляющего, чем его дядя Энтони. Что бы мы ни думали о королеве, Энтони Вудвилл один из самых прекрасных мужчин Европы. И они близкие родственники. Энтони Вудвилл будет охранять своего племянника ценой собственной жизни.
- Вот подожди, - предсказывает Изабель. - Очень многие боятся усиления Риверсов. И очень многие предостерегают короля не доверяться во всем одной-единственной семье. Джордж против них, даже твой муж Ричард не хотел бы видеть Уэльс под властью Риверсов. - она делает паузу. - Отец говорил, что они оказались плохими советниками, - напоминает она.
Я киваю.
- Так и есть, - признаю я. - Король был не прав, предпочитая их отца нашему.
- И она по-прежнему ненавидит нас, - категорически заявляет Иззи.
Я киваю снова.
- Да, полагаю, так будет всегда. Но она ничего не сможет нам сделать. Пока Джордж и Ричард рядом с королем, она может только демонстрировать нам свою холодность, как женщина-рыба на гербе ее семьи. Она даже не сможет игнорировать нас, как раньше. И в любом случае я не собираюсь возвращаться ко двору после рождение ребенка. - я с удовлетворением прикасаюсь к мощной стене рядом с застекленным окном. - Здесь никто не сможет причинить мне зла.
- Я тоже уеду от двора, - говорит Изабель. Она улыбается мне лукаво и загадочно. - У меня есть для этого веские основания. Ты заметила что-нибудь во мне?
Я поднимаю голову и смотрю на нее более внимательно.
- Ты стала… - я подбираю фразу повежливее, - …Красивее.
Она хохочет.
- Я стала толще, - радостно говорит она. - Я отлично себя чувствую и толстею. И прошу тебя приехать ко мне в августе. - она искоса смотрит на меня. - Ты у меня в долгу за то, что я сижу с тобой здесь.
- Иззи, - я наконец понимаю, что она имеет ввиду, и беру ее за руки. - Ты ждешь ребенка?
Она сияет.
- Да, наконец-то. Я уже начала бояться…
- Конечно, конечно. Но тогда тебе надо больше отдыхать. - я тащу ее к очагу и усаживаю в кресло, а потом пододвигаю под ноги скамеечку и, улыбаясь, смотрю на нее. - Как замечательно! Ты не должна поднимать ничего тяжелого, и не ездить верхом, только в повозке.
- Со мной все хорошо, - говорит она. - Я чувствую себя намного лучше, чем в прошлый раз. И я не боюсь, то есть не очень боюсь… и еще, о, Энни! Они будут двоюродными братьями, наши дети, двоюродными братьями, родившимися в один год.
В молчании мы думаем о дедушке наших детей, который никогда их не увидит, но который посчитал бы их венцом своих амбиций и сразу начал бы строить для них планы, не считаясь с тем, что его внуки еще лежат в колыбели.
- Отец бы уже планировал их браки и составлял геральдику, - с усмешкой говорит Изабель.
- Он бы добился разрешения и поженил их, чтобы сохранить состояние в семье, - замечаю я. Я делаю паузу. - Ты собираешься написать маме? - спрашиваю я осторожно.
Она пожимает плечами, ее лицо замкнуто и холодно.
- Что толку? - спрашивает она. - Она никогда не увидит внука. Она не сможет выйти на волю, и она написала мне, что если я не смогу добиться свободы для нее, то я ей не дочь. Что толку даже думать о ней?
* * *
Боли начинаются в полночь, когда мы с Изабель спим рядом в большой кровати. Я начинаю тихо стонать, и через несколько мгновений она вскакивает, натягивает платье, зажигает свечи от огня в очаге и отправляет служанку за акушерками.
Я вижу, что она боится за меня, ее резкий голос, которым она требует принести эля и позвать повитух, пугает меня. У нас есть дароносица со святыми дарами, она стоит на маленьком алтаре в углу комнаты. Вокруг моего напряженного живота повязывают пояс, специально благословленный для первых родов Изабель. Акушерки приносят для всех нас пряный эль, на кухню посылают служанку разбудить повара и приготовить нам обед, ночь будет длинная, и нам нужно будет подкрепиться.
Когда мне приносят фрикасе, а затем жареную курицу и вареного карпа, от запаха пищи у меня крутит живот, я отсылаю все прочь из комнаты и хожу, не останавливаясь, от окна к изголовью кровати, пока за дверью женщины жадно едят и пьют эль. Со мной остается только Иззи и пара горничных. У нас совсем нет аппетита.
- Боли сильные? - с тревогой спрашивает она.
Я качаю головой.
- Они приходят и уходят, - говорю я. - Но мне кажется, что они постепенно усиливаются.
После двух часов ночи становится хуже. Акушерки, раскрасневшиеся и веселые от еды и питья входит в спальню и заставляют меня ходить вместе с ними. Когда я хочу лечь и отдохнуть, они кудахчут и толкают меня. Боли начинают приходить все чаще, и только тогда они позволяют мне опереться на одну из них и стонать.
Примерно через час я слышу шаги на мосту, в дверь стучат, и раздается голос Ричарда:
- Я герцог! Как себя чувствует моя жена?
- Весело, - грубовато отвечает акушерка. - Ей весело, милорд.
- Как долго это продлится?
- Несколько часов, - она бодро игнорирует мои протестующие стоны. - Идите спать, милорд. Мы сообщим вам, когда она ляжет в постель.
- Почему она сейчас не в постели? Что она делает? - недоуменно спрашивает он у двери, ничего не зная о науке родов.
- Мы ходим с ней, - отвечает старшая. - Водим ее туда-сюда, чтобы облегчить боль.
Бессмысленно объяснять им, что это "туда-сюда" совсем не облегчает боли, потому что они будут делать то, что привыкли, а я буду слушаться их, ибо вообще с трудом понимаю, что со мной происходит.
- Вы ходите с ней? - мой муж не собирается так просто отступить. - Это помогает?
- Если ребенок не поторопится, мы будем подбрасывать ее на одеяле, - с жестким смехом отвечает младшая. - Она довольна, что мы ходим с ней. Это женская работа, Ваша светлость. Мы знаем, что делаем.
Я слышу приглушенную ругань и удаляющиеся шаги, мы с Иззи мрачно смотрим друг на друга, в то время как женщины берут меня за руки и ведут от камина к дверям и обратно.
Наконец они оставляют меня, чтобы позавтракать в большом зале, я снова понимаю, что не могу есть, а Иззи сидит рядом со мной на кровати и гладит по лбу, как в детстве в дни болезни. Боли такие частые и сильные, что мне кажется, я уже не выдержу. В этот момент дверь открывается, обе акушерки возвращаются на этот раз с кормилицей, которая ставит около кровати колыбель и расстилает подо мной чистые простыни.