Я вскакиваю из кресла и смотрю в окно. Я вижу знакомую линию высоких городских стен, острую крышу башни собора, замок на вершине холма и наши окна, светящиеся в темноте. Проливной дождь мешает видеть, но я ясно различаю окно моей спальни, в нем горит свет, ставни оставили открытыми до нашего приезда. Это мой дом. Здесь мы будем в безопасности. Я чувствую, как моя спина распрямляется, словно она была сгорблена под грузом усталости и страха. Мы дома, и Изабель в безопасности.
Вдруг раздается скрежет, ужасный скрежет. Я смотрю на стены замка, где десятки людей тянут рычаги большой лебедки, ее шестерни скрипят и скрежещут, когда они начинают медленно поворачивать ее. Я вижу, как перед нами в устье гавани из глубины моря медленно поднимается цепь, увешанная пучками водорослей. Она закрывает нам путь.
- Быстрее! - кричу я, словно мы можем поднять паруса и проскочить над цепью, пока она поднялась не слишком высоко.
Но нам не нужно мчаться на этот барьер; как только они узнают нас, цепь опустят; как только они увидят штандарт с медведем Уорика, они впустят нас. Отец самый любимый адмирал, который был у Кале. Кале его собственный город, он не принадлежит ни Йоркам, ни Ланкастерам, он верен только нам. Это дом моего детства. Я смотрю на замок, и вижу орудийную площадку под моим окном, туда одну за другой выкатывают пушки, словно замок готовится к обороне.
Это недоразумение, говорю я себе. Должно быть, они перепутали наш корабль с кораблем Эдуарда. Но потом я смотрю вверх. Над зубчатой стеной развевается не флаг отца, там белая роза Йорков на королевском штандарте. Несмотря на нашу измену, Кале остался верен Эдуарду и Дому Йорков. Когда-то отец сказал, что Кале стал твердыней Йорков, и он остался верен им. Кале не следует за приливами. Он всегда верен, и когда мы изменили, мы стали его врагами.
Рулевой вовремя замечает опасность, поднимающуюся из моря, и кричит капитану. Капитан спрыгивает с юта и ревет на моряков. Отец бросается к штурвалу, вместе с рулевым наваливается на него, чтобы отвернуть корабль от смертельной ловушки. Паруса хлопают, когда мы поворачиваем боком к ветру, и крутая волна бросает корабль в сторону, угрожая опрокинуть нас.
- Бери круче к ветру, поворачивай, зарифить паруса! - кричит отец, и корабль, кряхтя, разворачивается обратно.
Со стороны замка доносится взрыв, и пушечное ядро тяжело шлепается в воду за бортом. Они готовы к бою. Они держат нас в зоне обстрела. Они утопят нас, если мы не уйдем.
Я не могу поверить, что наш собственный дом восстал против нас, но отец разворачивает корабль быстро и без колебаний. Потом моряки убирают паруса и бросают якорь. Я никогда не видела отца в таком гневе. Он посылает офицера в лодке с требованием к своему гарнизону впустить его. Мы ждем. Море не утихает, ветер дует так, что якорная цепь натянута до предела, волны сердито переваливают корабль с одного борта на другой. Я выхожу из каюты и иду к борту корабля, чтобы посмотреть на наш дом. Я все еще не могу поверить, что его закрыли от нас. Я не верю, что не смогу подняться по каменной лестнице в свою спальню и потребовать горячую ванну и чистую одежду. Наконец я вижу, как маленькая лодка выходит из гавани. Я слышу удар о борт, когда она причаливает, потом крики матросов, тянущих канаты. Нам прислали несколько бочонков с вином, печенье и немного сыра для Изабеллы. Вот и все. Они не передают никакого сообщения, им нечего сказать. Лодка отталкивается от борта и плывет обратно в Кале. Это все. Они отлучили нас от нашего дома и прислали вино для Изабель из жалости.
- Анна! - кричит мама против ветра. - Иди сюда.
Я сомневаюсь, идти ли мне обратно, но слышу, как скрипит якорная цепь, затем грохот, с которым якорь падает на палубу и освобождает нас. Корабль стонет, снова отпущенный на милость моря, под удары ветра и волн. Я не знаю, какой курс возьмет отец. Я не знаю, куда мы отправимся теперь, когда нас выгнали из нашего собственного дома. Мы не можем вернуться в Англию, ведь мы предатели. Кале не впустил нас. Куда мы пойдем? Где мы сможем быть в безопасности?
В каюте Изабель стоит посреди кровати на локтях и коленях, мыча, как умирающее животное. Она смотрит на меня сквозь спутанные волосы, ее лицо белее мела, глаза обведены красным. Я с трудом узнаю ее; она уродлива, как раненый зверь. Моя мать поднимает ее окровавленное платье и белье. Мне становится плохо, я отворачиваюсь.
- Ты должна ввести руку внутрь и перевернуть ребенка, говорит мама. Мои руки слишком большие. Я не смогу это сделать.
Я в ужасе смотрю на нее.
- Что?
- У нас не будет повитухи, мы должны перевернуть ребенка сами, - нетерпеливо отвечает мать. - Она очень маленькая, мои руки слишком велики для нее. Это должна сделать ты.
Я смотрю на свои тонкие руки, на длинные пальцы.
- Я не знаю, что делать, - говорю я.
- Я тебе скажу.
- Я не смогу.
- Ты должна.
- Мама, я девушка, я вообще не должна находиться здесь…
Меня прерывает крик Изабеллы, когда она падает лицом на кровать.
- Энни, ради Бога, помоги мне. Вытащи его! Вытащи его из меня!
Мать берет меня за руку и тащит к подножию кровати. Маргарет поднимает юбку Изабель, ее ноги залиты кровью.
- Положи руку в нее, - говорит мама. - Нажимай. Ты что-то чувствуешь?
Изабель кричит, я ввожу руку в ее лоно, протискивая ее в глубину податливой плоти. Ужас и отвращение - вот все, что я чувствую. Потом что-то скользкое: маленькие ноги.
Тело Изабель больно сжимает мою руку, стискивает пальцы. Я кричу:
- Не делай так! Мне больно!
Она задыхается, как умирающая корова.
- Я не могу ничего поделать, Энни. Вытаскивай его.
Я изо всех сил упираюсь ногами в стенку кровати.
- Я держу его. Думаю, это нога или рука.
- Можешь найти вторую?
Я качаю головой.
- Все равно, тяни его, - говорит мама.
Я в ужасе трясу головой.
- Мы сможем достать его. Тяни осторожно.
Я начинаю тянуть. Изабель кричит. Я кусаю губы: это отвратительная, страшная работа; Изабель внушает мне ужас, она похожа на толстую кобылу, стоит на четвереньках, как шлюха, и заставляет меня делать это. Я молюсь про себя, морщусь и отворачиваю голову в сторону, как будто не хочу ничего видеть; я изо всех сил отталкиваюсь от кровати, от нее, моей сестры, этого монстра, касаясь ее без жалости, но не выпуская из пальцев маленькую ручку или ножку, несмотря на все мое отвращение.
- Ты можешь засунуть в нее вторую руку?
Я смотрю на мать, как на сумасшедшую. Это невозможно.
- Смотри, если ты просунешь туда вторую руку, ты сможешь достать ребенка.
Я забыла, что там ребенок, я так потрясена ужасной вонью и ощущением чего-то маленького и скользкого в моей руке. Осторожно и медленно я пытаюсь просунуть вторую руку. Она на что-то натыкается, кончиками пальцев я ощупываю то, что может быть рукой или плечом.
- Рука? - говорю я.
Я стискиваю зубы, чтобы не зарыдать.
- Брось ее, ищи дальше, найди вторую ногу. - мать стискивает руки, отчаянно пытаясь помочь, похлопывает Изабель по спине, как больную собаку.
- Я нашла вторую ногу, - говорю я.
- Когда я скажу, тяни за обе ноги одновременно, - командует она. Она обходит кровать и берет Изабель за голову. Мама говорит ей: - Когда ты почувствуешь боль, ты должна потужиться, - говорит она. - Тужься изо всех сил.
- Я не могу, - рыдает Изабель. - Я не могу, мама. Не могу.
- Ты должна. Скажи, когда будет больно.
Мы все замираем, затем Изабель громко стонет и выкрикивает:
- Сейчас, сейчас.
- Тяни! - говорит мама. Фрейлины тянут Иззи за руки, словно мы рвем ее на части. Маргарет сует в рот Изабель деревянную ложку, и та с криком прикусывает ее. - Тяни ребенка, - кричит мне мать. - Сейчас. Сильно. Тяни.
Я тяну, как приказано, и с ужасом чувствую какой-то щелчок под ладонью.
- Нет! Не получается!
- Тяни его! Тяни, как можешь!
Я тяну, что-то поддается вместе со сгустком крови и вонючей жидкости, и две маленькие ноги высовываются из Изабель, а она воет от боли и падает.
- Еще раз, - говорит мать. Ее голос звучит странно торжественно, но я почти ничего не понимаю от ужаса. - Все почти кончилось, Изабелла. Скажи, когда опять придет боль.
Изабель стонет и поднимается.
- Тяни, Энн! - командует мать, я держу маленькие скользкие ножки и дергаю снова; сначала кажется, что ребенок не двигается, но затем выходит одно плечо, потом другое; Изабель переходит на визг, и выскакивает голова. Перед тем, как плоть смыкается, я ясно вижу внутренности Изабель, ее утроба похожа на багряную парчу, пронизанную синими узорами вен. Вслед за маленьким тельцем тянется толстый шнур, я бросаю ребенка на постель, отворачиваюсь и падаю на пол рядом с кроватью.
Мы ждем в тишине.
Изабель тихо стонет. Я вижу, что она кровоточит, но никто не пытается перевязать ее раны. Моя мать берет ребенка и заворачивает его в белый холст. Одна из женщин смотрит, улыбаясь сквозь заливающие ее лицо слезы. Мы все ждем тонкого крика, мы ждем улыбки моей матери.
Но усталое лицо матери бледнеет.
- Это мальчик, - резко говорит она единственное, что мы все хотим услышать.
Но в ее голосе нет радости, ее губы горестно сжаты.
- Мальчик? - с надеждой повторяю я.
- Да, мальчик. Мертвый мальчик. Он умер.