Жмем ваши руки, товарищи!
По поручению ЦК ВКП(б) и СНК Союза ССР
И. Сталин. В. Молотов".
Вскочив с кресла, я громко прочел телеграмму. Когда я кончил читать, минута прошла в молчании, - мы все смотрели друг на друга, словно не веря своему счастью. Потом раздались громкие аплодисменты. Я скомандовал:
- Будить всех! Немедленно всех до одного сюда!
Целая буря переживаний охватила нас. Мы обнимались, целовались друг с другом, кричали "ура", требовали еще и еще раз прочесть радиограмму.
Разбуженные вахтенным люди, не догадываясь, что произошло, ждали какого-нибудь срочного аврала и с изумлением оглядывали кают-компанию, в которой царило такое удивительное веселье. Но как только опоздавшие узнавали, в чем дело, они не менее бурно начинали выражать свой восторг.
Наконец я кое-как успокоил народ. Стихийно возник летучий митинг. Хотелось сказать очень много, но, как и у Полянского, у меня в первую минуту пропал дар речи: все слова, какие я знал, казались бледными и недостойными по сравнению с чувствами, которыми была полна душа. И речь получилась очень короткой:
- Отныне двадцать четвертое октября - самый великий и незабываемый праздник нашего экипажа... Будем же работать так, чтобы оправдать доверие нашего вождя товарища Сталина и товарища Молотова!
Трофимов предложил послать ответную телеграмму. До конца срока радиосвязи с мысом Челюскин оставалось всего десять минут. Не хотелось откладывать составления ответа до следующей передачи. Поэтому Полянский помчался в рубку - предупредить Ворожцова, что будем передавать ответ, а мы с Трофимовым сели составлять телеграмму.
Я оторвал кусок навигационной карты, вооружился карандашом и торопливо вывел адрес:
"Москва, Кремль. Товарищам Сталину и Молотову..."
Писать было легче, чем говорить, - слова сами лились из глубины души. Но нам хотелось получше отредактировать каждую фразу. Поэтому десять минут, отпущенные Полянским на составление ответной телеграммы, пролетели мгновенно, и мы не успели даже переписать ее текст набело. Впрочем, быть может, так получилось даже лучше, - невзирая на некоторые стилистические погрешности, телеграмма со всей искренностью, непосредственностью восприятия отразила переживания, которыми мы были полны в эти минуты.
В 13 часов 12 минут наш старший радист уже связался cо станцией мыса Челюскин и передал:
"Москва, Кремль. Товарищам Сталину и Молотову.
Дорогие Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович!
Сегодня получили вашу телеграмму с приветствием Центрального Комитета нашей любимой Партии.
День годовщины нашего дрейфа превратился в великий праздник Сердца наши наполнились гордостью за оказанные нам внимание и доверие. Мы, 15 советских патриотов нашей великой, любимой Родины, воспитанные Коммунистической партией, Вами, любимый товарищ Сталин, превратим наш дрейф в образец большевистской настойчивости, выполнения больших задач, стоящих перед нами.
Никакие невзгоды, опасности, лишения нам не страшны. Чуткое отношение к нам Партии и Правительства и всего великого народа придав нам твердость, непобедимость.
Просим передать Центральному Комитету и Правительству нашу величайшую благодарность за заботу, нашу уверенность в том, что алое знамя нашей Родины не дрогнет в наших руках до победного конца. По поручению коллектива "Седова"
Борт "Седова", 24 октября 1938 года".
Бадигин, Трофимов.
Через десять минут эта телеграмма была передана с мыса Челюскин на остров Диксон, а еще через десять минут радиоволны перенесли ее в Москву.
...Так закончился наш праздник, самый большой и значительный из всех праздников, какие мы отмечали за целый год.
На север
Жизнь на дрейфующем корабле течет крайне неравномерно. Двигаясь по воле ветров, такой корабль всецело находится в их власти. Людям, работающим на дрейфующем судне, трудно предугадать, что принесет завтрашний день: новый бросок к полюсу или отступление к более южным широтам, грозное сжатие или безмятежно-спокойные часы. Порою проходит неделя за неделей, месяц за месяцем, и не знаешь, что записать в своем дневнике, - так похожи и монотонны дни. Но вдруг наступает неожиданная перемена, и каждый день приносит столько событий, что их трудно даже перечислить.
Именно такой период больших событий начался у нас вскоре после того, как мы отпраздновали годовщину дрейфа. Хотя льды унесли нас довольно далеко на север, обстановка вокруг "Седова" складывалась не лучше, чем в море Лаптевых, которое славится своим непостоянством. Вахтенный журнал и дневник наблюдений над жизнью льда по-прежнему пестрели записями о трещинах, разводьях, сжатиях, подвижках. Порою кораблю приходилось выдерживать весьма яростные атаки льдов, и тогда весь экипаж вступал в борьбу с ними.
Составляя план научных работ, мы условились, что будем его осуществлять, не боясь никаких трудностей. Поэтому наблюдения в этот неспокойный период не прерывались, хотя люди, занятые ими, испытывали существенные неудобства. В своем дневнике я читаю:
25 октября. Итак, началась настоящая зима. Сегодня тридцатиградусный мороз. Пока стоял вахту, окоченел. А на ледовую обстановку мороз не действует нисколько. Поля метровой толщины лопаются с такой легкостью, словно это стекло, а не крепчайший лед, который даже, стальному буру поддается с трудом.
В 5 часов утра открылась трещина за кормой. Несколько часов спустя она сошлась. А вечером справа от судна, метрах в 40 - 50, появилась новая трещина огромных размеров - она протянулась на 150 - 200 метров с севера на юг с поворотом на юго-восток. Эта трещина довольно быстро разошлась до полутора метров.
Мы продолжаем интенсивно готовиться к глубоководным измерениям. Трофимов, Токарев, Шарыпов и Гетман целый день возились с лебедкой. Скоро она будет закончена. Буторин и Гаманков при тридцатиградусном морозе усердно плетут трос.
Меня сильно беспокоит проблема аварийного освещения.
"Симамото" потребляет много горючего и находится в машинном отделении. В случае каких-либо неприятностей его оттуда не вытащить. Аварийная установка должна находиться на палубе, чтобы при необходимости ее было нетрудно перенести на лед.
Поэтому с сегодняшнего дня Алферов и Недзвецкий возобновили попытки привести в действие небольшую аварийную динамо от мотора "Червоный двигун". Работать на палубе довольно прохладно, но дело это крайне необходимое, и люди от него, конечно, не отказались.
26 октября. Льды продолжают дурно вести себя. Ночью начались подвижки. Трещина с правого борта, о которой я упоминал вчера, медленно разошлась до 20 метров. Теперь она уходит на юго-восток до пределов видимости. Треснул лед, и слева открылась расщелина шириной до полуметра у самого судна, против машинного отделения. Она идет перпендикулярно борту.
Невзирая на все эти сюрпризы, продолжаем научные работы. Буйницкий произвел очередные магнитные наблюдения. Ефремов с помощью Буторина и Гаманкова взял гидрологическую станцию № 2 - достал пробы воды с одиннадцати горизонтов на глубинах до 400 метров. Люди сильно замерзли и устали. Пришлось несколько раз опускать трос. Проклятый "почтальон" упорно застревает, не доходя до батометров. Поэтому они не переворачиваются и не закрываются, и часто работа проходит впустую.
Механики до 10 часов вечера возились с "Червоным двигуном" и глубоководной лебедкой. Только бы льды оставили нас в покое до 29 октября! Тогда мы успеем закончить подготовку к глубоководному измерению, и выполним свое обязательство по постройке лебедки к двадцатилетию комсомола.
27 октября. 84°31',2 северной широты, 132°57' восточной долготы. Медведи! Снова медведи! Сколько переживаний, надежд и - увы! - разочарований...
Началось около полуночи. Мы уже укладывались спать, когда наши бдительные часовые Джерри и Льдинка подняли дикий вой и лай. Мы выбежали с ружьями на палубу. В темноте у самого носа корабля мелькнуло и скрылось какое-то неясное белое пятно. Наши заядлые зверобои-поморы клялись, что это был медведь. Скептики оспаривали их утверждение. Зажгли факелы, спустились по трапу на лед. Возле самого борта, метрах в трех, на снегу были отчетливо видны крупные следы матерого зверя. Они шли к судну от склада горючего, а отсюда удалялись к палатке, в которой хранился аварийный запас продовольствия.
Это обеспокоило нас: недоставало, чтобы не мы поживились медвежатиной, а медведь нашими консервами!
Поспешили к складу. Там все было в порядке. Любопытный гость обошел палатки, мешки с углем, бочки с бензином, все осмотрел и убрался восвояси. Его широкие следы уходили на восток.
На всякий случай подняли трап, чтобы ночью медведь не наведался к нам, и Андрей Георгиевич со своей обычной пунктуальностью записал в вахтенном журнале:
"26 октября. 23 часа 40 мин. Замечен силуэт медведя в расстояний около 10 метров от судна. 24 часа. После удаления медведя, который быстро скрылся в темноте при лае собак, произведен осмотр снега на льду. Замечены крупные медвежья следы..."