На заре 20 февраля 1906 года в Самарканд поступило сообщение, что генерал-губернатор Туркестана утвердил приговор окружного суда над Намазом и его соратниками. В сообщении говорилось, что губернатор потребовал судить всех остальных бунтовщиков, чтобы даже подозреваемые в связи с движением Намаза не избежали сурового наказания.
Утром, когда черная весть облетела тюрьму "Приют прокаженных", Намаз еще спал. Среди арестантов начался ропот, одни плакали, другие колотили в двери, взывая к милосердию, третьи молча, отрешенно творили молитвы…
Начальник тюрьмы господин Панков, три месяца провалявшийся в постели после того, как пьяный упал с лошади, как раз с сегодняшнего дня приступил к исполнению своих обязанностей. А тут такой случай - полное расстройство. Стараясь не обращать внимания на шум и крики, доносившиеся из камер, он принялся наводить порядок в тюремном дворе, не жалея при этом ни зуботычин, ни отборной ругани, на что был большой мастак. Полицейские, тюремщики, стоявшие на постах, оделись поаккуратнее, подтянулись. Ожидалась инспекция высоких чинов.
Часов около десяти, когда волнение в камерах заметно улеглось, большие тюремные ворота распахнулись, и во двор въехала коляска, запряженная парой горячих белых коней. В ней сидели прокурор уезда, человек большой, дородный, красивый, чем-то напоминающий уволенного дахбедского управителя Мирзу Хамида, плосколицый, густобородый городской полицмейстер полковник Гусаков и слегка прихрамывающий на правую ногу адвокат Болотин.
Начальник тюрьмы Панков засуетился вокруг важных господ, показывая им свое хозяйство. Он то забегал вперед, то вытягивался в струнку, то отставал, скромно потупясь, когда гости обменивались впечатлениями.
Удовлетворенные состоянием вспомогательных служб, прокурор и его спутники вошли в тюрьму. Их интересовали зинданы, в которых содержались преступники. Однако, едва ступив на круглую площадку под сводчатым потолком, на которую выходили двери камер, они остановились: в нос ударил нестерпимый тошнотворный запах. Прокурор брезгливо сморщил свой красивый прямой нос:
- Что это тут так… пахнет? - И неожиданно для самого себя громко икнул. - Простите, господа, - смущенно извинился он. - Как учую дурной запах, так икота одолевает, ик!..
Главной целью посещения прокурором тюрьмы было посмотреть место предстоящей казни, за "благополучный" исход которой он нес личную ответственность. В порыве неожиданного человеколюбия, вдруг нахлынувшего на него сегодня утром, он намеревался еще посмотреть и приговоренных, выслушать их "последнее желание", если таковое будет. Но теперь, еще даже не заходя в темницы, он почувствовал головокружение от мерзкого запаха и тотчас отказался от своего необдуманного решения.
- Где это место, ик!.. И не будут ли слышны оттуда выстрелы? Ик!..
- Никак нет, господин прокурор! - вытянулся Панков. - Прошу следовать сюда… только глубоковато находится эта камера, грунтовые воды, так сказать, к тому же крысы…
Они подошли к красной от ржавчины двери, на которой висел замок величиной с голову трехмесячного жеребенка.
- Ик!.. - Прокурор сделал рукой неопределенный жест, который исполнительный начальник тюрьмы принял за приказ открывать. Он выбежал на тюремный двор и через несколько минут вернулся с фонарем. Засветив его, с заметной натугой повернул ключ в замке и растворил громко, казалось, на всю тюрьму заскрипевшую дверь.
- Прошу, господа.
Ступив по нескольким каменным скользким ступенькам, круто сбегавшим вниз, в могильную черноту, прокурор невольно зажал рот и нос ладонью, поспешно повернул назад.
- Господин Гусаков… ик!.. прошу вас… ик!.. спуститесь, посмотрите, как там… ик!..
Густобородый полковник, услышав приказание, не выразил особого восторга, однако не подчиниться не посмел.
Гусаков не так скоро вышел из темницы, как следовало ожидать. То ли он чересчур тщательно обследовал стены, пол и потолок зиндана, то ли заблудился в его недрах: прокурор даже начал терять терпение. Наконец полковник появился в дверях. Он шел, низко пригнув голову, прижав руки к животу, и его покачивало, как изрядно подвыпившего гуляку. Не вдаваясь в излишние описания, он показал прокурору оттопыренный большой палец, мол, преотличное место, и бегом пустился к двери, ведущей на улицу.
- Сегодня же привести приговор в исполнение… ик!.. - последовал за ним с не меньшей скоростью и прокурор. Адвокат Болотин бросился к нему.
- Господин прокурор, с вашего позволения…
- Ну, что там еще? - недовольно обернулся к нему прокурор, благополучно выбравшийся на свежий воздух.
- Будучи знаком с вашей великой справедливостью, достойной подражания, а также добросердечным отношением к преступившим закон несчастным, я решаюсь обратиться к вам с небольшой просьбой…
Слова "великая справедливость" и "сердечное отношение" явно пришлись по душе прокурору. Лицо его даже порозовело от удовольствия.
- Выкладывайте свою просьбу.
- Хотя мои полномочия по защите обвиняемых истекли, - быстро заговорил Болотин, - я счел бы себя вправе просить об отсрочке казни, исходя единственно из интересов государственных. Дело в том, что завтра большой праздник мусульманского мира. Сегодня, в канун праздника, в Туркестане, в Закавказье, везде, где проживают люди, исповедующие мусульманскую веру, все в белых одеяниях выйдут на улицы гулять. Вы сами прекрасно знаете, что мусульмане всей Зеравшанской долины с нетерпением ждут решения участи своих земляков, к коим питают, по темноте и невежеству своему, определенную симпатию. Кроме того, по исламу, большим знатоком которого вы сами являетесь, запрещено производить смертные казни в канун праздника. Боюсь, как бы весть о произведенном сегодня расстреле не взбудоражила местное население и не вызвала новые волнения.
Как всякий смертный, прокурор был беззащитен против стрел лести. Когда в довершение ко всему его представили еще и большим знатоком ислама, прокурор растаял, как кусок сливочного масла. К тому же он обладал способностью издали чуять возможную угрозу его безоблачной жизни.
- Вы правы, - доверительно положил он руку на плечо адвоката, которого недолюбливал и немного побаивался: ох, уж эти либералы! Затем повернулся к полковнику Гусакову, стоявшему поодаль: - Казнь перенести на послепраздничный день. Да, кстати, господин Панков, покажите-ка мне того главного разбойника, может, у него есть какая просьба перед смертью.
И победоносно глянул на адвоката, мол, знай наших.
Когда Панков и сопровождавшие его два полицейских, громко топоча сапожищами, спустились в зиндан, Намаз все еще спал. Полицейские без лишних слов подхватили его под мышки и поволокли наверх. Намаз не мог понять спросонья, что происходит. Остатки сна покинули его уже тогда, когда он предстал пред высоким начальством.
Прокурор оглядел узника с ног до головы и обратился к Гусакову:
- Морально он уже не существует. - Затем повернулся к Панкову: - Что вы, милейший, не могли побрить-постричь это чучело?
- Никак нет, господин прокурор: сам не пожелал! - не сморгнув, соврал начальник тюрьмы.
Прокурор осуждающе покачал головой.
- Скажи, падишах грабителей, у тебя есть какое-нибудь желание перед смертью?
"Перед смертью"!.. - мелькнуло в голове Намаза. - Значит, приговор утвержден. Все пропало, мы опоздали! А что, если попросить помолиться перед праздником? Ведь спрашивают, нет ли у меня какого желания! Нет, эта просьба не должна исходить от меня. Сразу что-то заподозрят…"
Намаз медленно поднял голову.
- Что молчишь, отвечай! - повторил прокурор, заметно теряя терпение.
- У меня нет никаких желаний.
- Был упрямым, упрямым и подохнешь! - Прокурор резко повернулся и зашагал прочь. Остановился у ворот, возле ожидавшей их коляски, обернулся к Панкову, обрадованному благополучным окончанием инспекции. - Будут какие желания - исполнять беспрекословно.
- Слушаюсь, ваше превосходительство!
- Желающим попрощаться с родными, близкими создайте подобающие условия. Пусть эти дикари воочию убедятся, насколько великодушны и человеколюбивы законы Великой Российской империи! Но усильте охрану, вдвое усильте охрану!
Намаз, которого забыли впопыхах увести, слышал приказы сиятельного господина, сыпавшиеся как из рога изобилия. Они звенели в ушах, когда его ввели обратно в камеру. "Значит, казнь скоро. Но зачем тогда он разрешил свидание с родными? - думал палван, обняв ноги и положив голову на колени. - Возможно, прощание продлится день или два, а вполне может статься, сегодня же постараются все кончить. Боже, неужто они осмелятся произвести казнь завтра?"
Весь день снедали Намаза беспокойные мысли. И чем больше он думал, тем больше овладевало им волнение, тем больше путались, тускнели мысли. Потом он незаметно для себя уснул: сказалось напряжение последних дней.
Ужин принес сам Заглада. Тихо окликнул Намаза, и когда тот не отозвался, присел у изголовья, осторожно притронулся к его лицу. Намаз медленно проснулся, но и, проснувшись, не сразу поднял голову.
- Как ты тут? - спросил шепотом Заглада.
- Боюсь, - горячо выдохнул Намаз.
- Слышал, что говорил прокурор? Не расстраивайся, казнь отложена на три дня. Все успеешь.
- Ты правду говоришь?
- Время ли шутить?!
- Сегодня ночью я должен повидаться со смертниками.
- Это я могу устроить. Ключ у меня заготовлен. Ночью Тухташ принесет его. Но меня смущает…
- Знаю. Но у меня нет другого выхода. К тому же я не думаю, чтобы предатель был среди смертников.
- Ну, смотри, тебе видней.