- Я предлагаю разделиться на три группы, - заявил Намаз, выслушав всех. - И действовать сразу в трех разных местах. Ты, Эсергеп, пойдешь со своей группой в Ургутские края. Ты, Сурен, в Нурату. Ты же, рассудительный друг мой Назарматвей, пройдешь через те кишлаки, где живут русские мужики. Я сам отправлюсь в Хатирчинскую, Зиявуддинскую, Каршинскую волости. Страждущие ждут нашей помощи. Мы не можем успокоиться, пока есть на свете хоть один несчастный. Мы не вложим в ножны свой меч, пока не отберем все золото и серебро у всех баев и сановников и не вернем их истинным хозяевам. Вот тогда народ поверит в нас!
- А разве сейчас к нам мало идет джигитов? - спросил Шернияз, глядя на предводителя непонимающими глазами. - Вон сколько нас!
Намаз покачал головой.
- Идут, да мало, и то с сомнением, те, кому уж деваться некуда. Объяви сейчас какой-нибудь ишан или мулла газават, под его зеленым знаменем соберутся тысячи и тысячи, но против своих богатеев не пойдут. Будут ждать, пока его, кровопийцу, накажет аллах.
- Верно, народ еще не осознал своих сил, - поддержал Намаза Дадаян. - Он не знает, что способен своротить горы.
- Мы обязаны это ему показать! - вскочил с места Намаз, крепко сжав кулаки. - Трудно простому народу, ох, как трудно…
Намаз широкими шагами вышел в соседнюю комнату, большую гостиную. Дрова, горевшие на середине, были, наверное, сырыми, дыму наплыло, ничего не видать.
- Бай-бой, ну и надымили вы тут, - сказал Намаз, потирая сразу заслезившиеся глаза.
- Дым очищает глаза, Намаз-ака, - сказал кто-то из джигитов, расположившихся в дальнем углу.
Человек двадцать джигитов, устроившись кто как мог, отдыхали после жирной и сытной шурпы. Едва заслышав голос Намаза, они было вскочили на ноги, но быстро сели на место, услышав Намазово: "Сидите, сидите!" Намаз сел на свободное место. Долго сидел молча, отстраняясь от все жарче разгорающегося огня.
- Ну, джигиты, будем продолжать борьбу? - проговорил он наконец.
- Конечно!
- Мы ведь только начали ее! - раздались голоса.
- Драки мы не боимся. Одной голове - одна смерть!
- Завтра мы тронемся в дальний путь, - проговорил Намаз задумчивым, печальным голосом. - Желающим разрешается съездить домой, попрощаться с родными. Эшбури, раздай каждому по сто таньга денег. Это, друзья мои, ваш заработок. Больше не могу дать.
- А больше нам и не нужно.
- Коня дали, винтовку, кормите-поите, нам и этого предостаточно, Намаз-ака!
- К утренней звезде я жду вас здесь.
Вскоре у огня остались лишь трое: Намаз, Назарматвей и Сурен Дадаян.
- Эх, как это здорово - навестить родных, - вздохнул Сурен. - Счастливчики! Я им завидую. У одного есть родители, у другого - жена, дети, у третьего - сестра или брат… Представляю, какое это счастье, когда тебя кто-то ждет!
- Чего же ты тогда до сих пор не женился? - поинтересовался Намаз. - Вот и было бы кому тебя ждать…
- Эх, приятель, сам-то едва концы с концами свожу, а с женою в петлю лезть? А ты почему не женат?
- У нас скоро должна была быть свадьба…
- Красивая невеста? - заинтересовался Назарматвей.
- Спрашиваешь! Раскрасавица! Это она мне подарила медный тазик, который я кладу на ночь под голову.
- То-то, я думаю, чего ты всегда таскаешь этот тазик в своем хурджине? По ночам под голову кладешь, будто пуховую подушку…
- От него исходит запах моей любимой, - отшутился Намаз, тяжело вздохнув.
…Весело потрескивал огонь в костре, посапывал кумган, выпуская струю пара из тонкого носика, друзья все говорили, говорили.
- Как там ваш нынешний хозяин, все такой же грубый, скор на расправу? - поинтересовался Намаз.
- Это ты про Шаповалова спрашиваешь? - Назарматвей сел, подобрав под себя ноги, - до этого он лежал на боку, облокотясь на подушки. - Это не человек, а зверь настоящий. Иван-бай, как ни крути, совесть имел. Школу открыл для детей мужиков, церковь поставил. Слугам и работникам хоть по таньга в день, да платил… А Шаповалов готов мать родную черту запродать. Это, можно сказать, машина, которая превращает слезы людские в звонкую монету… Однако ж и его следовало бы проучить хорошенько…
- Я видел как-то раз этого Шаповалова, вскоре после отъезда Ивана-бая, - сказал Намаз, вспомнив давно минувшие дни. - Приглашал на работу. По десять таньга обещал платить в месяц, да я не больно-то поверил.
- И хорошо сделал, - горячо одобрил Назарматвей. - Так бы ты и увидел те десять таньга… Самаркандскую ситцевую фабрику прикарманил. Сейчас воюет с твоим любимым Хамдамбаем: базары не поделили. Точно два быка уперлись рогами друг в друга: ни тот не уступит, ни этот. У кого окажутся рога острее, тот, конечно, и победит.
- Хамдамбай не из тех, кто так просто уступит.
- Но Шаповалов хитрее, бестия. Увидишь, не пройдет и года, как он выгонит Байбуву со всех рынков. Уже в этом году бай не смог закупить ни грамма хлопка. На тот год, попомни мои слова, он и пшеницы лишится, как миленький.
- Да пусть бы они друг другу глотки перегрызли, вам-то что? - удивился Сурен, который, слушая разговор двух друзей, попивал свежезаваренный чай. - Лучше бы уж завели речь о чем-нибудь приятном. Ты, Намаз, превратил нас в настоящих узбеков: надел чапаны, чалмы. Теперь должен женить на черноглазых, чернобровых узбекских красавицах. Не то ты в долгу перед нами, брат.
- Ты, Сурен, подожди, не перебивай, - обиделся на друга Назарматвей. - Когда всадники состязаются не на жизнь, а на смерть, больше всех достается лошадям. Мужику совсем невыносимо стало жить. Послушай, Намаз, почему ты не разрешаешь уничтожать этих мерзавцев на корню, вот что меня удивляет!
- Мы не убийцы, вот почему, дружище.
- Но ведь попадись мы сейчас им в руки, они же нас не пожалеют, верно говорю?
- Конечно. Но пока я жив, убийств я не позволю. В детстве я слышал одну сказку, - начал Намаз раздумчиво, глядя на огонь. - Один богатырь борется с дивом, пожирающим людей, борется, но никак не может победить. Потому что, оказывается, душа того дива находится в золотом сундуке. Див погибнет лишь тогда, когда богатырь найдет сундук и уничтожит его. Мы должны поступать так же. Ведь душа богатеев именно в содержимом их сундуков - золоте и серебре. Не станет у них сокровищ, - считай, и душа из тела вон… Мы их режем, убиваем, но без ножа…
- Но, Намаз, я никак не могу согласиться с тобой, - возразил Назарматвей.
- Давайте-ка, ребята, вздремнем, - предложил Сурен, желая прекратить бесполезный спор. - Довольно поздно уже.
Намазу спать не хотелось. Он вышел во двор. Его одолевала смутная тревога. Намаз не мог понять, откуда она взялась. И чувство это все росло…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. "СПАСИБО ТЕБЕ, ПРЕДАННЫЙ КЕНДЖАБАЙ!"
Кенджа полностью оправдывал свое прозвище Кара - Черный. Он и вправду был черен, как эфиоп. К тому же у него были выпяченные губы, большие уши, узкий, карнизиком, лоб, в общем, он был похож на чудище, какое может сниться по ночам в страшных снах.
Однако природа, обделив его в одном, дала преимущество в другом: Кендже Кара, можно сказать, не было равных в умении угодить окружающим, завоевать их расположение, вызвать к себе жалость. Обе руки постоянно прижаты к груди. Обращается к людям в высшей степени любезно, кажется скромным сверх меры, смирным, как ягненок.
Дахбедский полицмейстер впервые увидел Кенджу Кара в доме Атахана-бая. Кенджа бегом выбежал навстречу Михаилу-туре, подъехавшему к воротам, помог спешиться, поддерживая под локоть, обтер подолом халата обрызганные грязью сапоги гостя, проводил его в дом. Потом, когда вносил в гостиную чай ли, подносы с едою, постоянно держал руку прижатой к сердцу, уходил, пятясь и отбивая поклоны. С языка не сходили "приятного аппетита", "благодарствую", "рады услужить". Когда полицмейстер собрался уезжать, конь его оказался накормленным, вычищенным, грива и хвост аккуратно расчесанными.
- Как зовут? - обратился Михаил-тура к Кендже, державшему коня под уздцы.
- Кенджабай Кара, - ответствовал слуга, склоняясь в земном поклоне.
- Зайди в отделение, разговор есть.
- Слушаюсь, мой господин. Благодарствую. Приезжайте еще.
Михаил-тура считал, что люди, рожденные с каким-либо природным изъяном, завидуют другим, нормальным людям, ненавидят их лютой ненавистью, но ловко скрывают свои чувства под маской благожелательности, приветливости и покорности до той поры, пока не наступит подходящий момент. Тогда они начинают беспощадно терзать всякого, кто попадается на их пути. Господин Грибнюк с первого же взгляда определил, что Кенджа относится к числу таких людей. И не ошибся. Постепенно Кенджа Кара стал одним из самых преданных и ценных доносчиков полицейского участка.
…Среди джигитов Намаза, отправившихся попрощаться с родными, был и Кенджа Кара. Он был безмерно счастлив и мчался на коне во весь опор. Но ехал он не домой, как все остальные, а спешил к полицмейстеру Михаилу-туре с важным сообщением.
Господин Грибнюк имел все основания рассердиться, что его подняли с постели глубокой ночью, но он очень обрадовался, увидев Кенджабая.
Михаил-тура плохо говорил по-узбекски: с грехом пополам выучил несколько слов. Кенджабай тоже по-русски - ни бельмеса, и заученных им русских слов было не больше, чем у его хозяина - узбекских. Но когда они начинали изъясняться, они понимали друг друга очень даже хорошо.