Следующие часы я до сих пор вспоминаю с содроганием. Дождь лил стеной. Мотор глох все чаще, но мы не решались заглянуть внутрь, опасаясь, что он может замолкнуть навсегда, если вода попадет на свечи. Стало ужасно холодно. Сэнди упрямо вел лодку вперед, я сидел рядом с ним, не сводя глаз с узла на приводе, а Чарльз лежал на корме, укрывшись дырявым брезентом, и был готов схватиться за стартер, как только мотор в очередной раз заглохнет. В начале нашего путешествия Чарльз решил отпускать бороду и, кроме того, обзавелся бейсбольной кепи с длинным козырьком, хотя ни Сэнди, ни я не считали, что она ему идет. Теперь при каждой нашей вынужденной остановке эта бородатая личность в кепи и с сигаретой в длинном мундштуке высовывала из-под брезента лицо, по которому струилась вода, и выразительно ругалась, выбирая, однако, выражения с большой осмотрительностью.
А дождь все лил и лил под вспышки молний и раскаты грома, но видимость улучшилась. Сэнди уверял, что теперь совсем близко до той хижины, которую мы наметили последней точкой нашего маршрута, и каждый раз, когда мы проходили очередной поворот, я с надеждой вглядывался в берег. Мотор барахлил без конца, и привод управления пришлось чинить еще два раза. День был на исходе, когда, выйдя на обширный плес, мы увидели впереди крошечный желтый огонек. В полной темноте мы пристали к крутому берегу и побежали наверх по узкой тропинке, превратившейся в настоящий водопад.
Свет шел от большого костра, разложенного на земляном полу в центре маленькой прямоугольной хижины без дверей. Вокруг огня сидели четверо: молодая женщина в брюках и блузке с длинными рукавами, черноволосый мужчина лет тридцати и двое индейских юношей с овальными лоснящимися лицами и миндалевидными глазами. Шум проливного дождя и завывание ветра заглушали все остальные звуки, и наше появление на пороге хижины было для ее обитателей полной неожиданностью.
Мужчина вскочил и приветствовал нас по-испански, но подробные объяснения пришлось отложить: первым делом надо было спасать наши вещи, и вместе с хозяином мы побежали обратно к лодке.
Уложив вещи под навес, мы, наконец, и сами оказались под крышей. После горячего супа хозяин повел нас в кладовую, где мы могли провести ночь. Здесь все было заставлено бочками, пухлыми мешками, блестящими от масла топорами и разными ржавыми железками. Отовсюду свисала паутина. Огромные коричневые тараканы покрывали грязные стены глянцевым шевелящимся ковром, а наверху, меж балок, порхали летучие мыши. В помещении стояло зловоние от тухлой солонины, но зато было сухо. Исполненные благодарности, мы развесили гамаки и через несколько минут заснули под неумолчные раскаты грома.
Глава 3. Бабочки и птицы
Отшумев, буря унеслась, и утро встретило нас безоблачным и невероятно синим небом. Местечко, куда мы прибыли, называлось Иреву-Куа, что на гуарани означало "участок грифов". Наш хозяин Неннито и его жена Долорес владели небольшим домиком в городке Росарио, но они редко бывали там с тех пор, как Неннито получил от правительства в концессию этот лесозаготовительный участок. Если ему удастся свалить тут все принадлежащие ему деревья и сплавить их до лесопилки в Асунсьоне, он станет богачом. Разумеется, Неннито не собирался делать это сам: он был патроном, то есть организатором и руководителем, а для непосредственной работы нанял бригаду лесорубов. Когда руководить было некем, как, например, в момент нашего прибытия, Неннито мог сидеть у своей хижины и попивать мате.
Неннито жил в Иреву-Куа уже несколько сезонов, но почти ничего не сделал для благоустройства своего жилья. На окнах не было противомоскитной сетки, в доме - почти никакой мебели, возле дома не посажены ни бананы, ни папайя. Долорес готовила на костре и обходилась без холодильника. Невзгоды лесной жизни уже наложили свой отпечаток на ее красивое, с правильными чертами лицо. Некоторые женщины, даже живя в весьма примитивных условиях, умудряются каким-то чудом сохранять привлекательность, но Долорес, казалось, ничуть не заботила собственная внешность. Состояние ее зубов оставляло желать лучшего, длинные черные волосы были не причесаны, а одежда неряшлива. Поверх длинных брюк, защищавших от укусов насекомых, она носила юбку, считая, по-видимому, отсутствие этой части женского туалета вопиющей нескромностью. Но, несмотря на весьма примитивный быт, Неннито и Долорес являли собой счастливую, жизнерадостную и чрезвычайно гостеприимную пару. Их дом, заявили они, будет и нашим столько, сколько мы пожелаем.
Лесная усадьба наших новых знакомых состояла из нескольких построек, соединенных крытыми верандами. Тут были кухня, где всегда горел костер, кладовая, приютившая нас в первую ночь, хозяйская спальня; в одном из флигелей находилась комната для двух юношей-индейцев, к ней примыкал курятник, служивший еще и складом для разных вещей. Позже мы заняли его под собственную спальню. При доме был небольшой огород, где Неннито выращивал маниок и кукурузу. Крутая тропинка спускалась от построек к вздувшейся коричневой реке, а с противоположной стороны, за огородом, начинался лес. Первое же утро подарило нам изумительное зрелище: на очищенной от леса площадке вокруг дома разыгралась настоящая метель из бабочек. Их было так много, что, взмахнув сачком, я поймал штук тридцать или сорок. Все они принадлежали к роду катаграмма: великолепные создания с радужно-синими передними крылышками и пурпурными задними, украшенными снизу желтыми фосфоресцирующими иероглифами.
Известно, что бабочки мигрируют в поразительном количестве и на огромные расстояния. Великий американский зоолог Биби наблюдал однажды фантастический перелет бабочек через Анды, когда за секунду мимо него пролетала по крайней мере тысяча этих насекомых, и так продолжалось без остановки несколько дней кряду. То же самое отмечали и многие другие путешественники и натуралисты. Но здесь, в Иреву-Куа, катаграммы никуда не летели, они просто порхали на поляне вокруг хижины. Интересно, что ни в лесу, ни ниже по реке не было видно ни одной бабочки. Мы обнаружили, что можем предсказывать их появление: они прилетали всегда после сильной грозы, когда небо было уже чистым, а солнце жгло так, что на камни у реки нельзя было ступить босиком.
К вечеру бабочки начинали постепенно исчезать, и с наступлением темноты их уже не было совершенно. Если следующий день выдавался пасмурным, они не появлялись. Может быть, эти катаграммы в массе выходили из куколок именно в жаркую погоду? А где они скрывались ночью? Жизнь бабочек коротка, но едва ли все они умирали к концу дня. Может быть, они улетали в лес и устраивались на ночь в кронах высоких деревьев? Я так и не нашел ответа на эти вопросы.
Вообще Иреву-Куа отличалась редкостным изобилием бабочек. Нигде больше мне не приходилось видеть ни такого количества, ни такого разнообразия этих насекомых, и я решил в свободные часы развлечься их коллекционированием. Моя методика сбора была чрезвычайно проста. Я не бродил по болотам и не гонялся за бабочками, бегая от куста к кусту, как это сделал бы на моем месте истинный исследователь чешуекрылых. Я вообще не отправлялся на специальные поиски, а просто гулял себе и гулял, но если замечал какую-либо новенькую порхающую красотку, то пытался ее изловить. Таким незатейливым способом я за две недели наловил свыше девяноста видов и поймал бы еще по крайней мере столько же, будь у меня побольше терпения и навыков. Но и то, что мне удалось, не может не впечатлять, если учесть, что на всех Британских островах найдено только шестьдесят пять видов бабочек семейства нимфалид, включая редчайшие залеты.
Самая крупная и самая осторожная из всех местных бабочек жила в лесу. Размах ее крыльев превышал десять сантиметров. Принадлежала она к великолепному роду морфо и, подобно всем другим бабочкам этой группы, обладала изумительной сверкающей сине-голубой окраской. Поначалу, стоило мне увидеть, как она лениво и безмятежно порхает по лесу, я тут же устремлялся в погоню, ломясь сквозь кусты и забывая про колючки. Бабочка дразнила меня своими зигзагами и пируэтами, и я, пытаясь завладеть ею, лихорадочно молотил сачком по воздуху. Но красотка, казалось, сознавала, что ее преследуют, или, говоря научным языком, поведение ее менялось при опасности. Стоило мне, подобравшись к бабочке, чуть раньше времени взмахнуть сачком, как она немедленно увеличивала скорость, меняла неторопливый порхающий полет на быстрый и прямой и поднималась так высоко, что становилась совершенно недоступной. Мне потребовалось совершить несколько утомительных и безрезультатных забегов, прежде чем я понял, что необходимо изменить тактику.
Морфо, по-видимому, предпочитали открытые участки, где им не мешали ни деревья, ни кусты, и часто порхали на широких просеках, сверкая крыльями в лучах солнца. Мой новый способ охоты на них, как и прежний, не отличался изобретательностью. Я неподвижно стоял с сачком наготове, пока ничего не подозревавшая бабочка не подлетала достаточно близко, а затем пытался накрыть ее одним взмахом. Эти маневры весьма напоминали мне сражения на крикетном поле, а уж мудреный пилотаж бабочек определенно таил в себе такой же подвох и был так же непредсказуем, как и подача с финтом, классно исполненная боулером на матче международного турнира.
Но, оказывается, существовал еще более простой способ поймать морфо. Профессиональные охотники за бабочками ловят их на приманку, чаще всего - на смесь сахара с навозом. Здесь же этого не требовалось, так как в лесу повсюду росли дикие апельсиновые деревья и на каждом шагу попадались их горькие плоды, гниющие на земле. Бабочки, почти всегда парами, садились на них пососать забродивший сок. Тут-то их и можно было поймать, но даже в такой простейшей ситуации приходилось быть осмотрительным, подкрадываться осторожно и точно рассчитывать решающий бросок.