И кто может в таком случае помочь?
Ранка на руке затянулась за три дня. Даже странно было смотреть на чистое, без номера, запястье. И шрам от ранения тоже почти исчез. И даже старые следы на плечах, на боку стали незаметны. Вскоре я перестал ходить в больницу.
Не потому, что не надо было. Нет, я должен был продолжать принимать капсулы и делать упражнения — мой организм еще не пришел в норму, по словам Ингора. Мне просто стало стыдно...
Упражнения я не делал. Ощущение бессмысленности чего бы то ни было, любых действий, становилось все сильнее. К тому же по утрам сильно болела голова. Безусловно, на Квирине есть хорошие лекарства от головной боли... но ведь это же надо в аптеку обращаться или к врачу. А зачем, когда можно просто выпить еще стаканчик.
Иногда я спохватывался — надо же учиться... через год, теперь уже меньше, мне перестанут платить деньги. Я должен буду куда-то устроиться. Надо минимум сдавать. Успею... возражал ленивый внутренний голос. Я лихорадочно нацеплял мнемообруч, повторял несколько уроков. Потом мне снова надоедало.
Днем я выбирался из квартиры, как медведь из берлоги. Только старался теперь держаться подальше от людей. Я уходил за город, бродил по лесу или вдоль берега моря. Лес не очень напоминал наш, лервенский, но все же это успокаивало как-то. Шум листвы, сетчатые солнечные пятна, склоненные над полянками верхушки сосен, запах трав.
Но бродя, я постепенно начинал «созревать» для новой выпивки. Я уже представлял себе тяжесть бокала в руке, вкушал аромат... Белый ром казался мне необыкновенно вкусным (пока не попробуешь...)
Гадость это — белый ром. Спирт и еще какая-то горечь невероятная. Страшная гадость. И обжигает глотку. Мы никогда не пили в Лервене. Нам и сенки вполне хватало. От сенки на душе радостно, все беды проходят, начинаешь любить окружающих. А ром этот — одна тяжесть, слепая, беспросветная, похожая на медленное самоубийство. И наконец впадаешь даже не в сон — в забытье. Без галлюцинаций, без иллюзий, просто временное небытие. И вот это небытие — основная цель выпивки, забота и задача всего дня.
Стыдно. Все время невыносимо стыдно. Все люди вокруг — такие правильные, доброжелательные, хорошие. Такие труженики, чистенькие, приветливые. Создали такой красивый, прямо идеальный мир.
А ты — грязная (я даже в ванне перестал купаться — не до того), ленивая свинья... только и умеешь, что лежать на диване и сосать свое пойло. Тебе все дали — красивый дом, деньги, жратву, образование вот дают... а ты...
Стыдно. Не знаешь, куда глаза девать. Ведь все понимаешь про себя — а изменить не можешь. Не могу я от этого отказаться.
И злость появляется. Злишься на всех людей вокруг. Не то, что наружу нос не высовываешь, это и от стыда понятно. Но даже фильмы не можешь смотреть, противно. Сволочи... красивенькие, чистенькие, умные. Убил бы всех. Правильно нас учили... А может, мне тут диверсию организовать? И сделал бы точно что-нибудь, только встать с дивана невозможно.
Потом утихает злость эта, беспричинная, необъяснимая... безысходность появляется, тоска. Что мне за дело до их чистоты и красоты, до их учебы и работы. У меня нет никого. Никого ведь нет! Друзей моих нет больше, братьев. И даже нет человека рядом, который бы понимал, что такое Община... с которым все можно было бы обсудить, повспоминать. Мне кажется, попадись мне даже Кабу сейчас, даже Зай-Зай — мы бы с ними были как братья. В этом чистом, красивом, чужом и холодном мире.
И тогда кто-то будто трогает тебя за плечо. «Эй, Ланс! Все же хорошо, что ты?» И хочется плакать от этого прикосновения — будто это Таро или Арни. И вдруг понимаешь, что не злость это, и не стыд, и не тоска, а просто раны болят.