Мы привыкли всегда подчиняться кому-нибудь, мы не умеем решать за себя, искать для себя правильный путь, еду, ночлег... мы всегда были всем этим обеспечены, и сейчас нам невыносимо, невозможно, нестерпимо трудно.
Прости, Таро, мы не дойдем до Квирина...
И когда я окончательно понял, что оправдываюсь перед Таро, что-то оборвалось во мне. Что-то полыхнуло внутри ледяным огнем. Я разозлился. И я сказал Арни.
Очень, очень мягко сказал и тихо.
— Слушай, Арни... он умер. Мы должны дойти и жить за него. Иначе он умер зря, понимаешь? Иначе нет никакого смысла.
Копыта мягко касались тропинки, нас почти не было слышно. И птиц не было — холодно уже, только шуршала кое-где падающая последняя листва.
— Да, — сказал Арни наконец, — иначе мы были неправы... а мы теперь должны оказаться правыми. Мы должны... дойти... попасть на Квирин.
Я выяснил, что все же движемся мы правильно. Солнце на какое-то время показалось из-за туч, и мы определили, что идем на юго-запад. То есть туда, где и должна быть Балларега. Если все время придерживаться верного направления, рано или поздно мы до нее дойдем... может быть.
Уже стало смеркаться, когда мы вышли к широкому лугу, где стояли стоги сена.
— По-моему, тут уже можно и остаться, — предположил я. Арни что-то просипел. Мы слезли с лошадей.
Я не знаток, но кажется, их нужно какое-то время подержать привязанными, а потом напоить. Я привязал лошадей, потом устроил Арни в стоге сена. Он согнулся в три погибели и занялся ДЫХАНИЕМ. Я оставил его в таком положении и пошел искать воду. Мне снова повезло — довольно близко от поляны я нашел лесное озерцо. С другой стороны, еще ближе, проходила довольно крупная грунтовая дорога.
Я проведал Арни, взял лошадей и повел их к водопою. Моя спасительница оказалась светло-серой низкорослой кобыленкой, длинная белесая челка падала ей на глаза. Лошадь Арни была более высокой и стройной, темно-рыжей, почти гнедой масти.
Лошади напились. К этому времени уже совершенно стемнело. Я отвел их на луг, расседлал, оставив только уздечки, и привязал к небольшому частоколу возле одного из стогов. Лошади с энтузиазмом принялись щипать сено.
Кажется, наши спасительницы были устроены и даже накормлены. Чего никак нельзя сказать о нас. Я вернулся к Арни.
Он дышал. Это было слышно за несколько шагов. Я вскарабкался в нему, в согретую летним солнцем середину стога.
Можно сказать, нам повезло. У нас ведь теперь ни одеял, ни ножей, ни зажигалки, ничего... совсем ничего. Но сегодня мы, по крайней мере, можем поспать в тепле.
Мы поговорили немного. Арни слова давались с трудом, да и не хотелось ни о чем говорить. Оба мы смертельно устали. И жрать хотелось. И еще больше, чем жрать, хотелось курить. Сенсар. Мне казалось, что сухие травы пахнут сенсаром. Но это не успокаивало, а наоборот, хотелось курить еще больше.
Я закрыл глаза, надо спать, пока есть возможность. Хрип Арни гремел у меня в ушах, словно микрофоном усиленный. Ничего, заснет — ему будет легче. Сколько же суток можно вот так задыхаться? Господи, какое безумие...
Бог есть любовь.
Лицо Таро в сумерках трудно различимо, но я и так знаю каждую его черточку. Смуглое, темноглазое, родное лицо. Глаза блестят. Бог есть любовь. Я верю, что на Квирине есть любовь. Мне отец говорил. Там все совсем иначе.
Я открыл глаза.
Да нет же, это безумие. Я просто сплю. Я проснусь, и услышу глуховатый низкий голос Таро. Он здесь, он пошел проведать лошадей... или поискать чего-нибудь съестного.
Он лежит там на холодной твердой земле, скрючившись, прижав руку к простреленной груди, и кровь хлещет сквозь пальцы. Уже не хлещет, она уже вся выхлестала. В нем больше нет крови. Кровь ушла в землю, впиталась. Весной на этом месте вырастет особенно густая трава.
Таро, тебе, наверное, больно было умирать. И страшно...