Только простреливало иногда, но к этому я уже привык. Постою, пережду, и дальше.
Вначале даже весело было. Вспомнил, что ведь только вчера на стройке пахал. А сегодня, как белый человек, в чистом сухом цеху. И работа все-таки интересная, интеллектуальная. На нее кого попало не поставят.
Но к вечеру я стал уставать. И это была не нормальная человеческая усталость. Боль возвращалась все чаще. Уже и резкие движения рук — положить прибор в корзину — отдавались ломотой в позвоночнике. Это похоже на радикулит, когда поясницу простреливает. Только это по всему позвоночнику. И дыхание перехватывает.
И что еще хуже — я стал вспоминать вчерашнюю беседу с Заем. Настроение резко испортилось.
Чего я работаю, стараюсь, пытаюсь еще план выполнить? Ведь все равно ничего хорошего впереди. Ну, скажет кто-нибудь, как Лобус вчера (отличный, все-таки, мужик!): хорошо работал, план выполнял. Разве это мне поможет?
Чего же ради я стараюсь? Чего ради стараемся мы все? Ради Родины? Как-то это слишком абстрактно. Родина и без меня не загнется. Ради того, чтобы нас бешиорцы не завоевали? Ну да, конечно... но почему-то мне лично не верится, что они нас завоюют. Войны всегда идут на границах. А мы где-то далеко. По-настоящему, все мы работаем ради Общины. Потому что стыдно не работать ради Общины. Ради всех. «Все тебя кормят, а ты, паразит». Один человек ничего не значит. Только как часть Общины. Это всем известно. Как муравей. Цхарн сказал, что муравьи должны послужить великим примером людскому сообществу. Один муравей — ничто, а вместе они строят удивительные сооружения. Так же и мы. «Кто ты? — Никто», «Кто вы? — Мы сила».
Но если Община меня предала? Ведь это неправда, не брал я документов. Меня оклеветали. Я не понравился Зай-заю, и меня оклеветали. И теперь мне сломают судьбу, а я все так же тружусь, и не могу остановиться — как муравей. А они все будут стоять и рукоплескать. Или молча наблюдать, как меня ломают. Только двое из них пожалеют меня. Но они ничего сделать не смогут.
Выходит, что только ради этих двоих и стоит жить. Но им не нужно, чтобы я выполнял план.
Раздался гонг, но я даже не обрадовался. Пошел к выходу, медленно переставляя гудящие ноги.
— Завтра экстренное собрание седьмого общежития! — крикнул кто-то, — Всем присутствовать обязательно.
А, это Кабутопс, наш записной активист. И стукач, между прочим. Правая рука Зай-зая.
Кабу прошел мимо нас. Остановился, руки в карманы. Поглядел в мою сторону.
— Явка двести восемнадцатого обязательна под контролем администрации. То же самое касается двести двадцатого и двадцать первого.
— Придем-придем, — пообещал Таро, — Не переживай.
— А что такое экстренное случилось? — поинтересовался Арни.
— Будем разбирать ваш вопрос, — холодно ответил Кабу.
Великий Цхарн! Я ведь только сейчас заметил — мы переодеваемся в полном одиночестве. И тишина необычная какая-то. Никто не орет: «Ты, козлиный хвост, я тебе сейчас мыло за шиворот натолкаю!», или «Кто скоммуниздил мои ботинки?», никаких дружеских потасовок, ни гогота, ни обсуждений вчерашнего фильма... Так, тихонько шепчутся по углам. А вокруг нас — будто мертвая зона. Никто даже свою одежду рядом с нашей не повесил. Ну и дела...
И не мой вопрос будут разбирать, а НАШ!
Нет... вчера я этого не понял, но поступил все-таки правильно. Зай-зай не только на меня нацелился, на ребят тоже. Я бы вчера ему признался, что мы были втроем, и все улики, можно сказать, готовы.
А теперь — хрен ему! Пусть меня одного сажает.
Правда, подумал я, натягивая ботинки, в тюрьме тоже еще неизвестно какие методы. Там тоже наверняка качалка есть. А сколько я смогу вытерпеть? Пятнадцать раз? Сорок?
«Пока держишься на ногах — можешь бежать». Можешь терпеть.
И от этой мысли меня даже затошнило снова.