Полковник и его друг вошли в гостиную, очень скромно, но уютно меблированную. Три больших окна выходили на просторный балкон, где стоял стол, на котором было расставлено несколько бутылок разной формы, сахарница, стаканы, графины с замороженной водой и ящики с сигарами. Синее небо усеяно бесчисленными яркими звездами, которые сверкали, как бриллианты. Луна щедро изливала на землю бледный меланхолический свет своих молочно-голубых лучей. Мошки кружились, резвясь, в легком тумане, окутывавшем землю, который постепенно становился все светлее и прозрачнее, пока воздух не сделался так чист, что можно было окинуть взором далекий горизонт. Глубокая тишина царила в этой чудной задремавшей природе, которая, казалось, только что вышла из рук Творца.
Полковник представил Леона Маркэ своему другу, и затем все трое уселись на балконе. Несколько минут длилось молчание.
Величие и гармония природы действуют так сильно, что впечатлительные натуры бессознательно испытывают что-то вроде религиозного экстаза при виде того грандиозного зрелища, которое открывается перед их глазами, и охотно отдаются мечтам, имеющим странную прелесть и уносящим их из этого мира в другой, лучший, созерцая который они забывают обо всем на свете.
Наконец, без видимой причины, трое мужчин внезапно вздрогнули, точно очнувшись от своих сладких грез: машинально проведя рукой по влажным лбам, они бросили вокруг себя отуманенный, еще не вполне сознательный взгляд и удобнее уселись в своих креслах. Очарование рассеялось – они упали с облаков на землю.
Леон Маркэ, в качестве хозяина, стал предлагать прохладительные напитки.
– Вот, рекомендую, настоящий ямайский ром; выбирайте себе гаванские сигары, я ручаюсь за их качество!
Мужчины закурили, изредка обмениваясь двумя-тремя незначащими и неинтересными фразами: они, если можно так выразиться, сидя у моря, ждали погоды. Между тем время шло, и надо было покончить с серьезным вопросом, единственной целью настоящего собрания.
По знаку полковника, Леон Маркэ открыл огонь, представив как простое воспоминание, не имеющее важности, рассказ о том, что произошло несколько месяцев назад между собственником плантации и скваттерами.
Вильямс Гранмезон слушал управляющего с величайшим вниманием. Когда тот умолк, полковник, видя, что его друг задумался о чем-то, посмотрел ему прямо в лицо и сказал слегка насмешливо:
– Ну, друг Вильямс, как ты находишь эту историю? Полагаешь ли ты, что мы хорошо выпутались из беды?
Вильямс покачал головой.
– Я нахожу эту историю очень интересной, но мне трудно поверить ей.
– Все рассказанное – от начала и до конца – правда! – живо возразил полковник.
– Ну тогда позвольте мне вам сказать, что у вас в руках было удивительное счастье, но что по собственной вашей ошибке и благодаря великодушию благородной души, не имевшему здравого смысла, вы его не только в настоящее время упустили из рук, но и совершенно потеряли надежду когда-либо получить в будущем. Таково мое мнение, если вы желаете его знать!
– Но ведь сам ты не стал бы действовать при подобных обстоятельствах иначе?
– Конечно, стал бы! Напротив, я был бы неумолим и без всякого колебания применил бы закон Линча к этим жалким людям, которые – можешь быть в этом совершенно уверен – не пощадили бы тебя, если бы держали в своих руках, как ты держал их в своих.
– Как! И это ты говоришь таким образом?
– Ты хочешь, наверное, знать мое искреннее мнение, Лионнель?
– Да, друг мой!
– Прекрасно. Для меня теперь ясно, что эта история была рассказана господином Маркэ не случайно, что у тебя была известная цель, когда ты задумал открыть ее мне.
– Быть может.
– Не быть может, а наверняка!
– Ну, положим, что так. Я именно спрашиваю у тебя твое мнение и очень дорожу им.
– Отлично, ты будешь удовлетворен.
– В добрый час, мы слушаем!
– Слушай мой друг и, главное, поучайся! Ты знаешь, что я – только мирный гражданин, никогда не сделавший ни одного выстрела из ружья, если не считать того, что несколько раз стрелял случайно в воробьев, да и то промахивался из религиозного чувства. И мое искусство в этом отношении таково, что я в десяти шагах промахнулся бы в корову из лучшего ружья в мире. Но хотя я и стреляю плохо, это не мешает мне, как я полагаю, верно рассуждать.
– Я знаю это, старый друг, и в этом еще нет большого греха!
– Об этом и речи нет, я знаю сам, чего я стою! Не забывай о том, дорогой Лионнель, что то, что хорошо, остается хорошим навсегда, а напротив – что дурно, то и всегда будет дурно.
– Ты прав.
– А если ты сам сознаешь это, то почему же сделал такую грубую ошибку?
– Как это?
– Ты сейчас поймешь.
– Посмотрим, посмотрим! – сказал лейтенант, потирая от удовольствия руки; казалось, он уже заранее соглашался с мнением Вильямса.
– Вы сейчас увидите, в чем дело, если желаете. Вы имели дело с разбойниками, которые не признают ни веры, ни закона. Ты, друг Лионнель, попался в руки этой разбойничьей шайки, как настоящий скворец, и не знаю уж, как бы ты и выпутался из беды, если бы наш друг Леон Маркэ так ловко не принял умных мер предосторожности.
– Узнаю его, я опять обязан ему своей жизнью! – сказал полковник, пожимая руку своего старого лейтенанта.
– К чему это! – ответил управляющий. – Разве мы не в расчете с вами, полковник?
– В расчете! Хорошо сказано! – сказал с улыбкой Вильямс. – Но будем продолжать. Счастье внезапно меняется: разбойники, считавшие себя победителями, должны просить у тебя пощады. И что же, умоляют они тебя о помиловании? Нет, напротив – они выражают жажду мстить тебе! И ты, вместо того, чтобы сейчас же повесить их без всякого снисхождения, унижаешь их своим глупым великодушием. Твоя снисходительность дурной пробы увеличивает их ненависть к тебе, невольно выставляя им все величие твоей души. Еще глупее то, что ты даешь им доказательство того, как не доверяешь им, тем, что велишь сломать у них на глазах их оружие. Несомненно, что эти разбойники, – а они не могут быть никем другим – никогда не простят тебе всего этого, и – с их точки зрения – они будут сто раз правы!
– Это верно! – проговорил управляющий, несколько раз утвердительно кивнув головой.
– Положим, что так, – заметил полковник, кусая губы. – А что бы ты сделал на моем месте, Вильямс?
– Бог мой, дело совсем просто, дорогой Лионнель. У тебя было целых два средства выйти с честью из того капкана, в который ты сам добровольно попался, неизвестно ради чего.
– Извини, я…
– Дашь ли ты мне договорить?
– Да, продолжай… Но я не вижу этих двух средств, о которых ты говоришь.
– Сейчас ты их увидишь. Это просто до чрезвычайности, только слушай хорошенько.
– Да, я слушаю так, что не пророню ни словечка. Я весь обратился в слух.
– Нельзя было колебаться: надо было или повесить их, или уж простить.
– Понятно!
– Дай мне закончить.
– Сделай одолжение.
– Раз они были бы повешены, – мужчины и женщины, все вместе, – все было бы кончено. Кто мертв – тот мертв и не может напоминать о прошлом!
– Совершенно верно, но…
– Дай договорить, я сейчас кончу!
– Пожалуйста!
– Или я помиловал бы их.
– Ну а что же я сделал?
– Ты сделал глупость.
– Гм!
– Нечего говорить "гм"! Вовсе не так легко давать помилование, как ты воображаешь, и в особенности разбойникам с такими силами. Что касается меня, я бы сказал им: "Дети мои, вы потеряли партию, которую считали выигранной; вы славные люди, но вас, вероятно, натолкнула на ваш поступок крайняя нужда; кроме того, я уверен, что вы не знали, что находитесь на моей земле, вы думали что имеете право делать на ней что угодно; но вы ошиблись. Я не поставлю этого в вину – это может со всяким случиться. По берегу реки Красной немало земель, не имеющих хозяев, и вам не трудно будет найти подходящий вашим требованиям участок, до которого никому не будет никакого дела. Если у вас не хватает провианта, то я могу вас снабдить им. Если у вас недостаток в оружии, порохе и пулях, я доставлю вам все это. Расстанемся же добрыми друзьями, и верьте мне, что все, что только я мог бы сделать для вашего удовольствия, я сделаю в пределах возможного, потому что я тоже не богат". Тогда разбойникам, обязанным тебе многим, не осталось бы ничего другого, как благодарить тебя. У них не было бы никакой причины желать тебе зла; они уехали бы с благодарностью, и все было бы покончено между тобою и ими, потому что у них не оставалось бы ни малейшего предлога не только мстить тебе, но даже и сердиться на тебя.
– Да, во всем этом много правды, но, к несчастью, теперь уже поздно об этом сожалеть!
– Очевидно, что эти негодяи только выжидают удобного случая, чтобы отомстить тебе, и как только этот случай представится, они не упустят его!
– Как ты это легко говоришь! – произнес полковник.
– А, бог мой! Я говорю, что думаю. Как знать? Быть может, этот случай представился уже им, и они вернулись сюда ускоренным маршем, чтобы привести в исполнение план такой мести, какая тебе и во сне не снится.
– Ты не ошибаешься, Вильямс! Ты роковым образом, совершенно бессознательно, являешься пророком.
– Я, пророком? Ты шутишь!
– Ничуть. То событие, о котором тебе рассказывали, случилось уже много времени тому назад, Вильямс.
– Ну так что же?
– А то, милый друг, что моему старому лейтенанту, Леону Маркэ, было дано сегодня знать, всего несколько часов тому назад, что эта разбойничья шайка спешно вернулась в наши края.
– Возможно ли?