Из парусиновой палатки, откинув полог, вышел невысокого роста толстый казак.
– Глянь, Федор, – позвал он, – сам святой отец к нам пожаловал!.. Благословляй, отче, грешников, отпускай грехи!
На зов вышел худощавый, широкоплечий казак.
– И кому ты, Ефим, так обрадовался? – увидев полковника и протоиерея, он удивленно спросил: – А вас зачем нечистый принес?
Пузыревский соскочил с коня.
– Дикун?
Федор недружелюбно ответил:
– Он самый.
– Хочу поговорить с вами.
Федор посмотрел на Полового и, отодвинув полог, бросил:
– Проходите!
По-татарски подогнув ноги, Дикун присел, жестом указав на свободное место напротив.
– Я прибыл к вам по именному повелению его императорского величества. – Пузыревский сделал паузу, всматриваясь, какое впечатление произвели на окружающих его слова. Лица казаков были непроницаемы.
– В Петербурге стало известно, что вас, черноморских казаков, притесняют ваши старшины. Государь послал меня, чтобы выяснить все и доложить ему. Но… – тут Пузыревский сделал ударение, – вы начали самовольничать, затеяли смуту…
– Экий ты, полковник, быстрый, – перебил его Дикун. – О какой ты смуте речь ведешь? Терпенью нашему конец пришел!
Казаки закивали:
– Так, так…
Дождавшись, пока они успокоятся, Пузыревский продолжал:
– Государь все знает о ваших врагах, он печется о вас.
Протоиерей, разгладив бороду, поддакнул.
– Мы с батюшкой поспешили к вам, чтобы предостеречь вас от дальнейших опрометчивых шагов. О своих обидах вам надо рассказать его императорскому величеству. Пошлите вы своих депутатов в Петербург. Государь выслушает их и примерно накажет ваших обидчиков. А я, со своей стороны, отпишу о всех злоупотреблениях старшин и пошлю это письмо со своим адъютантом. Он поедет с вашими депутатами.
Глаза Федора скользили по лицам товарищей. Осип, рядом Собакарь – смотрит угрюмо, недоверчиво. За ним Ефим и другие. Все сидели молча. Видно было, речь полковника произвела на них впечатление.
– Ну что ж молчите, побратимы? – нарушил молчание Дикун.
– А может, послать жалобщиков? – несмело проговорил Половой.
– Попробовать можно, – поддержал его Осип.
– Кто его знает? – попытался возразить Собакарь.
– Шось не верю я пану полковнику, – сказавший казак недружелюбно взглянул на Пузыревского.
– Я тоже так думаю, – поддержал его другой казак. – Нам богато шо обещали.
– Чего тут думать, – подали голоса несколько казаков, – надобно скликать круг та выбирать послов. Совет правильный. Об этом царе слух идет, что он руку бедноты держит.
Митрий промолчал.
– Ну что ж, я как вы, – согласился Федор. – Давайте круг скликать, что казаки скажут, на том и порешим.
Пузыревский удивился, с какой доверчивостью казаки восприняли его предложение. Он даже ощутил что-то похожее на угрызения нечистой совести. Но это чувство было мимолетным.
Через короткое время собрался круг. Все затихли, когда в середину его прошли Дикун и приезжие.
– Славное товариство! – во весь голос заговорил Федор. – Грабили, обирали нас старшины, семь шкур с нас драли…
Обветренные седоусые и безусые лица, море чубатых и бритых голов. Вся сила черноморского войска собралась сюда, на берег Кубани.
А Дикун все говорил:
– Мало что нас притесняли да грабили. Нам еще и атаманов стали назначать! Котляревский! Чем он, бисов сын, себе славу заслужил? В каких битвах?
– Он и пороху не нюхал! – выкрикнули из толпы.
Половой насмешливо вставил:
– У Котляревского заместо ружья перо гусиное…
– Для старшин Котляревский свой брат, – продолжал Федор, – он, такой-сякой, их руку держит.
– Не суди, да и сам судим не будешь, – раскатисто пробасил Порохня. – Бог, он все видит, все слышит!..
– А ты, батя, не усовещай! – перебил его Ефим. – Голый, што святой, не боится лиха. Ты б лучше то же самое казал Котляревскому та старшинам.
– Верно! – поддержали Полового несколько голосов.
Протоиерей покосился на Ефима, умолк.
– Старшины да наше полковое начальство нас в походе грабили, а Котляревский да его братия наших матерей да семьи притесняли! – выкрикнул кто-то.
– Полковник да вот отче, – Дикун кивнул в сторону Пузыревского и Порохни, – в смуте нас обвиняют…
Пузыревский встал.
– Не так вы поняли меня! – прохрипел он. – Я вел речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…
– Дозволь, пан полковник!
Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.
– Давай, давай, Калита! – дружелюбно зашумели черноморцы.
Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поежился под этим пронизывающим взглядом.
– Глянь, – старик указал на казацкий лагерь, – черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…
– Крой, дед! – кричали казаки.
– Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! – Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошел в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.
Шум стих. Снова заговорил Пузыревский. Правый глаз у него нервно подергивался, и казалось, полковник подмаргивает кому-то.
– Вот он, – Пузыревский указал на деда, – обвиняет всех, а, спрашивается, кто из вас жаловался батюшке-царю на своих обидчиков?
Казаки молчали. Пузыревский сам ответил на вопрос:
– Никто!
Молчавший до этого Шмалько положил руку на плечо Пузыревскому.
– Хватит нам, пан полковник, сказки казать, мы теперь своей головой подумаем. – И тут же, обращаясь к рядом стоящему казаку, приказал: – Выведи пана полковника с отцом святым отсюда.
Черноморцы расступились, пропустив Пузыревского и Порохню. Дождавшись их ухода, Дикун снова обратился к казакам:
– Так вот как, браты, предлагает нам полковник избрать послов в Петербург, к царю, чтобы они ему про обиды наши рассказали.
Кто-то нерешительно выкрикнул:
– Можно послать!
– Никуда! Не треба!
– Послать!
– К черту на рога!
– Послать! Попытать можно! – И толпа недружно подхватила: – Та послать! Хай будет так!
Некоторые переминались с ноги на ногу, другие невозмутимо попыхивали люльками.
– Дикуна послать! – начали выкрикивать черноморцы своих кандидатов.
– Шмалька! Осипа Шмалька!
– Чуприну!
– К черту твоего Чуприну! Собакаря и Полового лучше!
– Маковецкого!
– Не надо Маковецкого, – замотал головой Калита. – Он до чужих жинок охочий.
По кругу снова раскатился хохот.
– А ты, дед, давно таким постником стал? – спросил Ефим.
– Цыц, охальник! – замахнулся на него дед костылем. – Жеребцы бесстыжие.
Долго не стихал смех. Наконец снова стали выкрикивать:
– Швыдкого!
– Панасенко!
– Малова! Леонтия Малова! – закричало человека три, и тысячеголосая толпа дружно подхватила:
– Малова! Малова!
В это время Леонтий Малов возвращался из Кореновской.
Подъезжая к Екатеринодару, издали увидел волнующееся людское море и сердцем почуял недоброе.
Пустил коня в намет. Под копытами стлалась пыльная трава. С испугом выпорхнул и затрепетал в воздухе жаворонок.
Вот и лагерь. Шумит, волнуется круг. Малов осадил коня, соскочил с него и, расталкивая казаков, пробился в середину.
– Зачем круг созывали? – взволнованно спросил он у Дикуна.
Тот коротко рассказал о предложении Пузыревского.
– Что вы ему ответили?
– Та решили послать. Уже и депутатов выбрали. Всего пятнадцать человек. Ты, я…
Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну, задыхаясь, спросил:
– И ты, ты согласился?
Стоявшие поблизости замолкли. Постепенно весь круг затих. Все не отводили глаз от Дикуна и Малова. Федор пожал плечами:
– Попробуем. Спрос не ударит в нос. Выслухаем еще, что нам царь скажет… – И глядя на гневное лицо Леонтия, удивился. – А ты это чего зажурился? Пока мы не вернемся, казаки по куреням не разойдутся…
Неожиданно Малов повернулся к нему спиной, выкрикнул:
– Что ж это?! Други мои верные! – И вновь к Дикуну: – Что ты делаешь, Федор? Продадут нас паны, продадут! Не вернуться нам из Петербурга, ни одному не вернуться! Там на всех хватит темниц… И петли на всех найдутся… Добрые, крепкие петли… – Он решительно вскинул голову. – Уйду я от вас… И буду биться с панами! – он окинул взглядом помрачневших казаков: – Кто со мной?
Митрий шагнул к нему.
– Бери меня!
– И я с вами! – раздался голос откуда-то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.
"Значит, не один! Нашлись друзья". И теперь уже спокойнее, но с болью проговорил:
– Прощевай, Федор, и вы, други! Не гадал, что опутают вас, как паук муху.
Малов прошел меж расступившихся казаков. И никто не пытался остановить его.
Вот Леонтий ухватил коня за повод, вот легко перекинул сильное тело через луку седла и, уже трогая коня, крикнул:
– Эх вы, дети малые! Не сносить вам голов!
И потянулись вслед за Маловым сначала те, кто пришел с ним на Кубань из Закавказья, а потом черноморцы. Несколько сотен увел он с собой.
И долго еще видели, как на запад, к низовьям Кубань-реки, удалялись те, кто не поверил словам полковника Пузыревского.