– Что ты сумный такой, друже? – заботливо спросил Собакарь, пропуская вперед других.
– Мать померла… С голоду померла, – сдавленным голосом ответил Дикун.
Рука Собакаря легла на его плечо.
– Горькое горе, – вздохнул он, – что и казать. Да разве вернешь усопшую…
– Один я остался.
Никита нахмурился.
– Человек только тогда один остается, если его люди, как волка-одинца, от себя прогоняют.
Казаки вошли в правление.
У Кордовского сидели Чернышев и приехавший из станицы Степан Матвеевич Баляба.
При виде Балябы у Федора потемнело в глазах. Стараясь не смотреть на него, Дикун хрипло спросил:
– Пан полковник, когда отдадут нам наше довольствие?
Кордовский поднялся.
– Расходитесь по станицам, а довольствие выдадут позже!
Один из казаков с усмешкой протянул:
– Пока дождешься кныша, вылезет душа!
– Нет, пан полковник, ты не обещай, сейчас отдай. А еще требуем мы созвать круг. Недовольны мы своими старшинами и атаманами. По их вине в станицах бедноте всякие обиды чинятся. А Котляревский и бачить того не хочет. Навязали нам его в кошевые.
– Смутьян! Кто дал тебе право поносить его высокоблагородие? – ударил кулаком по столу Чернышев. – Тимофея Терентьевича сам государь назначил атаманом!
Федор шагнул к Чернышеву, оборвал:
– Твое дело телячье, полковник. Сиди и не рыпайся! И атамана нам никто не назначал. Брешете вы все. Сами вы Котляревского выдвинули, чтоб он вас покрывал! Идемте отсюда! – повернулся он к казакам. – У этих живодеров добром своего не возьмешь!
Казаки направились к двери. Уже с порога Осип обернулся, погрозил Чернышеву кулаком:
– Погоди, с тебя-то мы еще за все спросим. Не забыли, как ты купцам наш провиант продавал!
Чернышев густо покраснел, но заставил себя презрительно усмехнуться.
После обеда в непокорные полки приехал Кордовский. Припекало знойное полуденное солнце. Не слезая с коня, полковник выкрикнул:
– Ну? Все еще не расходитесь? – И подняв нагайку, пригрозил. – Смотрите, дождетесь!
– Хлопцы, смотри, какой храбрый, – делая удивленное лицо, проговорил Половой. – Перестань, полковник, брехать на ветер – ты же не наш кутько!
Лицо Кордовского налилось кровью.
– Пся кревь, – еле слышно прошептал он.
– А што, – подмигнув казакам, насмешливо продолжал Ефим. – Истинно брешет, как у моего деда кобель брехал. Тот тоже попервах не гавкал, откинет хвост и спит. Так дед взял и сунул ему под хвост горящее полено. Кобель как взвоет, да по двору, а хвост дымит. С того дня кобель денно и нощно на ветер брехал, точь-в-точь как зараз полковник.
– Хамы! Бунтовщики! – взорвался Кордовский и, подняв коня на дыбы, поскакал из крепости.
– Ого! – рассмеялись казаки. – Половой Кордовскому тоже под хвост полено сунул…
Наказной атаман Котляревский был в те дни на Тамани. Он проверял таманское укрепление, а на обратном пути собирался осмотреть крепость Копыл По дороге в Копыл и разыскал атамана полковник Великий. Загнав двух лошадей, без конвоя, скакал он день и ночь.
Известие о бунте не на шутку встревожило Котляревского. Взяв полсотни казаков из укрепления и сопровождаемый конвойной сотней, он немедленно отбыл в Екатеринодар.
Покачиваясь на подушках мягкой рессорной тачанки, Котляревский думал о случившемся. На душе было тревожно: "Как отнесутся к этому в Петербурге?"
Худощавое, загорелое лицо Котляревского было угрюмо.
"Что же это? Ведь на старшин руку подняли! На власть! Казнить таких!"
Но он был твердо уверен, что достаточно его присутствия, и бунтовщики выдадут зачинщиков, покорятся. Не знал Котляревский, что весть о восстании полков уже донеслась до многих станиц, и голытьба поодиночке и отрядами спешила в Екатеринодар…
Остались позади низовья Кубани. Дорога пошла через плавни. По обеим сторонам стеной стоял камыш. Кое-где сквозь густые заросли еле заметные пролегали кабаньи тропы. Изредка открывались блюдца воды. Вот с одного из них поднялась стая гусей, гогоча, опустилась где-то в глубине камышей. В плавнях жизнь шла своим ходом. Царство диких птиц и зверей жило по своим извечным законам.
Казаки ехали осторожно. На границе особенно ухо надо держать остро. А зазеваешь, так обовьется вокруг шеи тугой аркан, продадут казака на галеры в далекую Туретчину…
Кони тревожно фыркнули, рванули постромки.
– Либо волка, либо человека почуяли, – встревожился Великий.
Он боязливо оглянулся на охрану. Полковник не доверял теперь и отборной атаманской сотне. Глаза пробежали по пригнувшимся к косматым гривам всадникам. Высокие папахи, мрачные, угрюмые лица. Ни улыбки, ни разговоров.
"С виду все хорошие, а кто их знает, что у них в головах? Может, и они такие же, как те?"
Миновали Ивановскую. По правую руку остался курган Дывна могила. На ее вершине маячил сторожевой казачий разъезд.
К обеду были в Марьянской. Тачанка остановилась у станичного правления – низкого здания с плохо выбеленными стенами.
– Сле-зай! Ослабь подпруги! – громким, зычным голосом подал команду есаул.
Котляревский спрыгнул с тачанки и направился в правление. Оттуда уже спешил станичный атаман – дюжий, седоусый сотник. Одет атаман был в старый вылинявший малиновый кунтуш и синие шаровары. Битое оспой лицо стало тоже малиновым, чуб и седые усы вымокли от пота и обвисли. За ним шагали старики, распаренные жарой и хмельным чихирем, к которому они прикладывались, ожидая наказного.
Гулким басом атаман доложил, что в станице "все, слава богу, в порядке, только два десятка казаков и один урядник ушли в Катеринодар к смутьянам".
Лицо Котляревского передернулось. Он с раздражением взглянул на тронутый молью, пропотевший малиновый кунтуш атамана и почему-то подумал: "Должно, шарпанул этот кунтуш где-нибудь в панском имении, когда еще запорожцем был!"
Кивнув головой, наказной нахмурил брови и приказал побыстрее напоить коней, а людям поднести по чарке вина и мяса с хлебом. Сам отказался пройти на атаманское подворье, а пообедал, сидя в тачанке, жареной гусятиной. Неутомимо скрипел колодезный журавель. Казаки быстро заменили упряжку в тачанке.
И вскоре она уже была за станицей. За ней рысил на уставших лошадях конвой.
Перевалило за полдень. Степь томилась от зноя и казалась вымершей, только в белесой синеве трепетал неугомонный жаворонок, да иногда, сквозь глухой конский топот, раздавался жалобный крик перепела:
"Пить-пить!"
Издали показались вал и плетень Елизаветинского кордона. Котляревский велел ехать шагом, окликнул есаула:
– А ну, есаул, узнайте, что делается на кордоне.
Есаул молодецки поднес к папахе ладонь с повисшей на руке нагайкой, козырнул и, объехав тачанку, поскакал к кордону. Минут через десять он вернулся в сопровождении войскового старшины Гулика.
– Мокий Семенович! – обрадовался Котляревский, когда Гулик, соскочив с коня, грузно зашагал к остановившейся тачанке. – Как очутились здесь, какими судьбами?
Тот, горько улыбнувшись, передернул плечами.
– Вынужден был искать вас… – Старшина покрутил головой. – Ох, что там заварилось! Боже мой! Вчера целая толпа подступила к правлению. Ругательные слова кричали на всех старшин и на вас тоже. Оружием угрожали. А всех их подстрекали к тому Дикун, Собакарь, Шмалько и Половой. На беду, ярмарка сейчас, и многие казаки со смутьянами стали заодно.
Котляревский молчал.
Великий растерянно переводил взгляд с Гулика на Котляревского, с Котляревского на Гулика.
– В Екатеринодар вам ехать нельзя, объезжайте его стороной и направляйтесь в Усть-Лабу, – посоветовал Гулик. – Там генерал-майор Спет с Суздальским полком. С ним и приходите, чтоб сила была за плечами.
Котляревский отрицательно покачал головой.
– Нет, Мокий Семенович! Попробую уговорить… Плохо, коли в наши, казачьи, дела придется солдат впутывать.
О том, что происходит в Екатеринодаре, Котляревский понял еще у въезда в поселение. Ворота крепости были раскрыты настежь, и там бурлила беспокойная, шумная толпа. Встречные казаки шапок не снимали, по-волчьи сверлили недобрыми взглядами конвой.
Не заезжая домой, наказной направился прямо в крепость, где расположились восставшие полки.
– Подождите, – шептал он. – Это вам даром не пройдет!
Котляревский решил любой ценой погасить вспышку недовольства. Во всем случившемся винил он только Кордовского и полковников, ходивших в персидский поход. "Одни заворовались, меры не знали в своем сребролюбии, а другой гибкости не проявил. Надо было дать казакам хоть часть довольствия – и бунта бы не было, – думал Котляревский. – Пусть бы только разошлись по домам, а там всех зачинщиков поодиночке б взяли…"
Дробно постукивая копытами по сухой, как камень, дороге, кони внесли коляску в крепость и, не сбавляя хода, понеслись к майдану.
"Как себя вести с бунтовщиками? – размышлял наказной. – Обещать, что будет по-ихнему? Грозить? Эх, Головатого бы сюда! Умел старый лис с казаками говорить…"
Он представил себе, как поступил бы покойный Антон Андреевич на его месте. Конечно, он пришел бы к казакам один, без конвоя, невозмутимо посасывая старую люльку. Присел бы с казаками в тени, угостил бы их своим табачком, поговорил бы просто, задушевно. Вспомнил бы совместные походы на Туретчину…
"Это был бы самый правильный способ справиться с бунтом!" – решил Котляревский.