Прошло уже больше двух недель, никаких признаков этой болезни я не заметил и даже наоборот, находясь днем и ночью рядом, мы даже мыслить стали одинаково. Вот вчера: тянем плот, колени от усталости подламываются, пот глаза заливает, снег лицо сечет, а на плоту "Спидола". Какая-то визгливая певица поет:
Захочу в тайгу,
Захочу в пургу…
Мы до этого добрую четверть часа молчали. Обстановка такая, что не до разговоров. И вдруг дуэтом, слово в слово, буковка в буковку:
- А плот потаскать не хочешь?
Вечером Лёня ушел к плоту за посудой, а я готовил постель. Рублю ветки, раскладываю их под лиственницей и думаю: вот если б с нами Виталий жил! Это брат наш. Он сюда всю жизнь мечтает попасть. Когда я последний раз в отпуске был, так он на вокзале вдруг заявил: "Сейчас сяду с вами и поеду, а потом как-нибудь рассчитаюсь". Мать с отцом в панику, сестры отговаривают, я тоже. А потом, когда поезд отправился, все нам руками машут, улыбаются, один Виталий стоит на перроне и исподлобья поглядывает.
Только так подумал, заявляется Лёня с чайником и орущей "Спидолой" в руках и с ходу спрашивает:
- Браток, а почему когда на вокзале провожают, то улыбаются? Плакать нужно, горевать, а они на все тридцать два.
Я тогда на это совпадение особого внимания не обратил. Мало ли что бывает. Но вот сегодня лежу в палатке, думаю, как нам плот из шиверы выручить? Вдруг Лёня завозился рядом, открыл глаза и заявляет:
- Слушай, а ведь мы дураки! Один час поработаем, и наш плот на свободе. Знаешь, что нужно сделать?
Здесь и меня осенило. До чего все просто! Я радостно киваю головой:
- Конечно! Там, где Лакланда на рукава делится, поставить плотинку и часть воды под плот направить.
Брат аж подпрыгнул, а глаза круглыми стали:
- Точно! А как ты сообразил?
А я и сам объяснить не могу. Сообразил, и все. Телепатия. А может, это и есть психологическая совместимость?
27 сентября
Через пару часов "Дриада" оставила за собою развилку, плес у скалы и, сдерживаемая одним якорем, не спеша покатила по Лакланде.
А в тайге перенова. Снег припудрил стволы лиственниц, пригнул кусты, выгладил косы и отмели. Все живое залегло. Страшно ходить, когда каждый твой шаг на снегу отпечатывается.
К обеду проплываем мимо той скалы, где спали на костре-вулкане.
- Приветствую тебя, родимый уголок! - кричит Лёня.
Причаливаем к левому берегу и отправляемся на разведку. Где-то здесь в Лакланду впадает ручей Тайный. Свое название он заслужил тем, что, не дотянув с километр до Лакланды, уходит под землю весь, до последней капельки, и подземными родниками вливается в Лакланду. Паничев предупреждал, что это место легче всего можно найти в декабре или январе - там, где выходят родники, Лакланда никогда не замерзает.
Лёня ворчит, что Тайный нужно было искать до снега. Теперь все закрыто. И правда, угадать трудно. Сухие протоки, небольшие лощинки, русла мелких ключиков засыпал рыхлый снег, сделав их похожими друг на друга.
Солнце уже коснулось верхушек лиственниц, как бы предупреждая, что пора думать о ночлеге, а Тайный все не открывался.
Возвратились к плоту, попили остывшего чая и решили проплыть еще километра два. На этот раз пристали к небольшому, но очень высокому завалу. Прямо пирамида, сплетенная из обкоренных лиственниц. На середине завала стоит небольшая чозения. На ее ветках кое-где трепыхаются острые листочки.
Бумка забралась на вершину завала, стоит, слушает. Прислушались и мы. Сначала тихо было, потом вдруг: гел-гел-гел…
Гуси!
Гусиный гомон доносится откуда-то из тайги. А вдруг там озеро? Закрепляем плот, привязываем к нему Бумку. Бежать по тайге трудно и опасно. Снег прикрыл и ямки и кочки. Чуть не угадал - упал, того и гляди, ногу поломаешь.
Прибрежная тайга узкая, метров двадцать пять–тридцать, а дальше бескрайнее болото. Гусиный разговор доносится из-за высокой морены, подступающей к болоту с левой стороны. Нас с криком сопровождает дятел желна. Крупный, черный, с красным хохолком на макушке. В его пронзительном "клеть-клеть-клеть" чувствуется и разбойная удаль и возмущение. Он уже раз пять обогнал нас, присаживался на деревья и делал вид, что выколачивает короедов. Останавливаемся, ждем, пока он уберется подальше. Тот и правда постучал, повертелся, кивикнул и улетел. Поднимаемся на морену и попадаем в молодой лиственничник, среди которого то здесь, то там белеют остовы сухих деревьев. Когда-то здесь прошумел верховой пожар, и теперь поднялась частая молодь.
С морены открывается широкий плес, у кромки которого расположился табун гусей. Темные птицы почти незаметны на фоне воды, и только снег предательски оттеняет их крупные силуэты. Табун большой, штук двадцать. Один гусь плавает посередине плеса, часто поворачивает голову и кричит: гел-гел-гел-га-гаг-га… Табун дружно ему отвечает.
Пригибаемся, спускаемся к плесу, попадаем на русло сухого ручейка, по нему пробираемся почти к воде.
Гуси совсем рядом. Слышно, как плещутся, видны волны. Вдруг прямо на нас выплыло три крупные птицы. Два гуся, вытянув длинные шеи, полощут клювы в воде, что-то там выискивают, а третий просто плывет и посматривает по сторонам. Поворачиваюсь к Лёне, тот прицелился, ждет команды.
- Готовсь! Три-четыре! - скомандовал я и выстрелил в ближнюю птицу. Лёня запоздал с выстрелом и ударил, когда гуси разгонялись для взлета. Табун зашумел крыльями, загелгекал и, прижимаясь к воде, подался в верховья ручья. Мы бросились к добыче. Еще пару таких красавцев, и мы имеем новую подушку. Сегодня на обед, вернее, на ужин гусь в собственном соку.
Плес оказался устьем ручья Тайного. Громадные каменные глыбы обсели плес, забрели в студеную воду. Все они обкатанные, лоснящиеся, так называемые бараньи лбы. Глядя на них, можно зримо представить мощную и неукротимую поступь ледника, вспахавшего эту долину.
28 сентября
У самого берега Лакланды образовался молодой лед. Водяные струйки, разыгравшись, качают его, и тогда над рекой плывет удивительный хрустальный звон.
Лёне вдруг страшно захотелось горохового супа, и он принялся разводить костер. У нас полная сковородка жареной гусятины, на проволочных шампурах стынет заплывший жиром медвежий шашлык, в конце концов можно сделать омлет из яичного порошка или сварить щербу из хариусов, а ему подавай гороховый суп.
Пока он рубил дрова и отыскивал мешочек с горохом, я разобрал ружья и принялся кипятить замки: с наступлением морозов наши "Белки" стали давать осечки. Мы несколько раз разбирали их, прочищали тампонами спусковые механизмы, ковырялись в каждой щелочке - не помогало. Ружья стреляли только после второго щелчка. Вообще-то это хваленое оружие на поверку оказалось ненадежным и неудобным инструментом. Во-первых, короткая нарезка ствола не придает достаточной устойчивости пуле, во-вторых, рядом со спусковой скобой зачем-то пристроили рычажок для открывания стволов. Этот рычажок уже порвал мою куртку и все время норовит уцепиться за лямку рюкзака. А если уж за что ухватится, то держит основательно. Приходится снимать и рюкзак и куртку, только тогда доберешься до ружья.
Я уже заканчивал протирать второй замок, как вдруг за рекой раздалось звонкое тявканье и короткий визг. Бумка подхватилась и уставилась в темень. Шерсть на ее загривке стала дыбом, хвост - этот флаг собачьей отваги - закачался туда-сюда, а лапы напружинились, как перед прыжком. Через мгновение тявканье повторилось и следом раздался хохот. Неожиданный, как взрыв. Лиса! Смех же, без сомнения, принадлежал куропачу.
Сейчас куропаткам не сладко. Снега мало, лунку не сделаешь, а спать на деревьях в такой мороз опасно. Набитый мерзлыми почками зоб на сильном морозе с ветерком может к утру отмерзнуть. Сколько раз случалось: зима малоснежная, а морозы за пятьдесят. Куропатки и глухари погибали тысячами. А люди все на охотников сваливают.
С восходом солнца начинаем строить базовую избушку, и до этого времени нужно успеть перенести продукты и приманку к месту строительства. Бросать продукты на плоту опасно.
Мох на болоте уже прихватило морозом, он почти не продавливается, а к кочкам мы приноровились. Как только нога поймает предательскую пустоту и угрожает подвернуться, сразу же падаешь. Летит в сторону мешок с продуктами, шарахается перепуганная Бумка. Других способов избежать вывихов и переломов в данной ситуации нет.
Когда первые солнечные лучи облапили вершины нависших над Тайным сопок, на самом краю морены среди молодых лиственниц мы отыскали две толстые сухостоины. Здесь будет самая главная наша изба, отсюда пролягут четыре путика: два на восток и запад вдоль Лакланды, один на юг по ручью Тайный, и еще один - на север. Паничев говорил, что правый берег Лакланды он знает плохо, но оттуда часто спускаются олени и где-то там, за водоразделом, выпустили пятьдесят баргузинских соболей. Есть надежда, что там будет один из самых добычливых путиков.
Погода хорошая.
Солнечным теплом уже прогреты рукоятка лопаты, топорище и красноватые стволы лиственниц. Бревна отпиливаем длинные и толстые, носить и ворочать их нелегко. Три сутунка кинули - и перекур. Но настроение отличное и работа в удовольствие. Не ленимся два-три раза повернуть бревно или отбросить показавшееся неподходящим и пилить новое.