Именно тогда он впервые понял, что такое любимая женщина. Поцеловал ее несмело, как неопытный мальчик, да он и был неопытным в этих делах, хотя и носил офицерские погоны. Едва коснувшись ее желанных и сладких уст, испугался, схватил за руку, и они побежали дорогой в хлебах - ведь все уже было сказано. Бежали и смеялись счастливо, как умеют только влюбленные. Но как рассказать об этом Толкунову? Бобренок крепче прижался щекой к подушке и сказал сонным голосом:
- Спи.
- Не хочешь? - обиженно засопел Толкунов.
- Скажи просто: люблю тебя.
- А если она?..
- Откажет?
Толкунов помолчал, приглушенно кашлянул и сказал то, что, по-видимому, больше всего тревожило его:
- А если осмеёт?
- Брось, - серьезно возразил Бобренок, - никто не посмеет смеяться над тобой.
- Думаешь?.. - облегченно вздохнул Толкунов, и чувствовалось, что слова майора успокоили его.
Он задал Бобренку еще какой-то вопрос, но майор уже не слышал, точнее, понимал, что Толкунов о чем-то говорит, и даже пытался уяснить смысл его слов, но ответить не мог - спал.
Бобренок проснулся рано, однако Толкунова на кровати не увидел - капитан плескался в ванной, и Бобренок, ожидая своей очереди, сбросил одеяло и растянулся, лежа на спине. Майор, будто всматриваясь внимательно в потолок, не видел ничего, да и не помнил ничего, даже васильковых снов, - думал о дневных заботах, и ощущение тревоги постепенно овладевало им.
Они проспали ночь спокойно, никто не позвонил, значит, ночью рация не выходила в эфир. Это означало: шпионы или не собрали материал для шифровки, или передислоцировались куда-то из города, а может, просто испортился передатчик?
Капитан обул новые, почти не ношенные хромовые сапоги, щелкнул каблуками и полюбовался блестящими голенищами, немного опустил их, чуть сморщив, как делают пижонистые лейтенанты, и потянулся к парадной коверкотовой гимнастерке. Бобренок никогда не видел ее на капитане, однако знал о ее существовании, Толкунов как-то хвалился, что такой нет у самого полковника Карего. И все это, вместе взятое, - выбритость, наодеколоненность, какая-то приподнятость Толкунова - свидетельствовало о неординарности его замыслов.
В передней прозвенел звонок, Толкунов насторожился - не за ними ли? - и выглянул в дверь.
Тревога оказалась напрасной: пришел сосед пани Марии, он жил напротив, офицеры уже познакомились с ним. Мимо капитана прошмыгнула пани Мария, она подала соседу руку, и тот, наклонившись, поцеловал ее.
Толкунов отступил к комнате. Этот поступок соседа не то что озадачил, поразил его. Капитан знал, что некоторым женщинам целуют руки, читал или слыхал об этом, но сам никогда не видел такого и в глубине души считал этот акт не только бессмысленным - противоестественным: руки женщинам целовали помещики и буржуи, ну и пусть себе... Но буржуи уничтожены, да к тому же женщины получили равные с мужчинами права - зачем же целовать им руки?
А может, этот сосед из недобитых?
Толкунов пристально взглянул на него. Кажется, нет, и пани Мария говорила, что он работает слесарем на заводе, значит, свой человек, труженик и рабочий класс - к чему же буржуазные привычки? И кому целует руку? Своей соратнице по классу, хоть и называют ее пани Марией, но ведь она обычная работница и завтра пойдет в фабричный цех...
Толкунов хотел бесшумно скрыться в комнате. Увиденное огорчило его, и ему захотелось уединиться, но хозяйка задержала капитана.
- Мой сосед спрашивает, - сказала она, - не хотят ли паны офицеры грибов? Родственники приехали из села и привезли маслят, продают недорого, и можно было бы нажарить.
- Давайте ваши грибы, - ответил Толкунов резковато.
Сосед исчез за дверью, и лишь теперь пани Мария заметила перемены во внешнем облике Толкунова.
- Пан капитан сегодня такой элегантный, - воскликнула одобрительно, - что в пана можно влюбиться!
Вдруг Толкунов начал краснеть. Почувствовал, как сначала побагровела у него шея, потом щеки и даже лоб запылал.
- Думаете? - спросил он и внезапно почему-то хихикнул, тонко и совсем не по-мужски.
- Отчего же нет? - Пани Мария смерила капитана оценивающим взглядом. - Такая красивая одежда, и пан выглядит совсем иначе.
- У нас сегодня... - Толкунов, хоть и вышло это у него неловко, попытался оправдаться, однако, так и не найдя, на что сослаться, ограничился неопределенным жестом. - Дела...
Пани Мария не была назойливой, она уяснила себе границы дозволенного в их отношениях, потому поспешила согласиться:
- Конечно, военные дела секретны... - Сделала таинственное лицо. - Но, может, паны офицеры все же найдут время? Я приготовлю грибы с картошкой, прощу учесть это... - Сказала так, будто коснулась военной тайны или узнала о чем-то конфиденциальном, глаза у нее в самом деле зажглись любопытством, темные, влажные, прекрасные глаза. У Толкунова неожиданно подступил комок к горлу, он хотел сказать, что ему нравятся и глаза пани Марии, и ее прическа, и розовые губы, вообще, все в ней... Толкунов ретировался в свою комнату, невнятно пролепетав:
- Учтем, конечно, учтем и постараемся прийти, уважаемая пани...
Из ванной вышел Бобренок.
- Я что-то слышал о грибах, - сказал он, широко улыбаясь. - Или показалось?
- Нет, - возразила хозяйка, - сегодня на обед будут грибы с картошкой, - настоящие маслята, и я приглашаю вас.
Бобренок, понятно, не знал, куда бросит их судьба не только в обеденное время, а даже через час, однако согласился с энтузиазмом:
- Великолепно!
- Ловлю вас на слове.
Теперь Бобренок стал искать лазейку для отступления:
- Во всяком случае, попробуем найти время.
- И слышать не хочу о делах - обязательно! - Как чуть ли не каждая женщина, пани Мария была слишком категоричной в своих желаниях и требованиях.
- Придем, - тут же пообещал Толкунов.
Снова позвонили - сосед принес грибы, и пани Мария повела его в кухню.
Толкунов вдруг стал серьезным, заглянул Бобренку в глаза и спросил:
- Ты женщине руку целовал когда-нибудь?
- Бывало.
- Неужто!.. И Галке?
Бобренку не понравилась настырность капитана, тем более расспросы о Гале. Все, что было между ними, никогда не выносил на люди, не так, как кое-кто из офицеров, любящих смаковать детали своих отношений с женщинами. Потому и ответил уклончиво:
- Какое это имеет значение... Да и зачем тебе?
- А он, - Толкунов кивнул на кухонную дверь, из-за которой доносились голоса разговаривающих, - ну, этот сосед, так он целовал ей руку...
- Ну и что?
- Но ведь наша хозяйка не буржуйка!
- Брось, на Западе так заведено.
- Не избавились еще от панских привычек.
Бобренок спросил вдруг:
- А тебе не приятно было бы поцеловать ей руку?
Толкунов покачал головой, не задумываясь. Однако ответил не очень уверенно:
- Зачем это?
- А затем, что она женщина. И если еще любимая женщина!.. Представляешь себе?
- Представляю, - вздохнул Толкунов. Внезапно и в самом деле представил, как гладит его щеку пани Мария своей нежной ручкой, а он целует ее. - Нет, - сказал решительно и твердо, но почему-то запнулся. - Пожалуй, нет... - Поправил кобуру с пистолетом. Подумал, что ему, наверно, все же больше подходит стрелять, преследовать врага, чем разводить всякие антимонии с женщинами, даже такими красивыми, как пани Мария. Но эта мысль не принесла облегчения, и Толкунов сказал резко: - Заболтались мы тут с тобой, майор, а для нас это сейчас ненужная роскошь. Ведь враг не спит!
- А Родина-мать зовет! - в тон ему ответил Бобренок. Взглянул на часы. - У нас еще двадцать три минуты. Как раз хватит, чтобы попить чай и не опоздать к Карему.
Будто в ответ хлопнула входная дверь - сосед ушел, а пани Мария заглянула в комнату.
- Паны офицеры, - позвала, но смотрела только на Толкунова, - прошу к чаю.
6
Сорока шел быстро, вроде и не оглядывался, однако видел все, что делалось сзади. Переходя улицу, незаметно покосился через плечо, потом нарочно споткнулся, и какого-то мгновения ему хватило, чтоб увидеть: никто за ним не идет. И все же, сворачивая в узкий проулок, в конце которого виднелся зеленый забор, Сорока остановился и сделал вид, что завязывает шнурки на ботинке - прием не новый, но надежный. Теперь он окончательно убедился, что никто за ним не следит - улицы в это время пустынны, и лишь старая женщина, только что разминувшаяся с ним, остановилась у магазинчика.
Сорока приблизился к зеленому забору, постоял несколько секунд у калитки и, уверившись, что никто не показался из-за угла, решительно открыл ее. Зазвенел колокольчик, предупреждая о его приходе, однако на крыльцо дома, стоявшего в глубине двора, никто не вышел. Но Сорока знал, что эта невозмутимость и спокойствие обманчивы, а его приход не остался незамеченным. Он невольно подтянулся и направился по бетонированной дорожке к дому медленно, чтоб успели рассмотреть и узнать.
Сорока вошел в переднюю. Тут уже стоял высокий и плотный человек в погонах майора, без пояса и в шлепанцах на босу ногу. Он смотрел вопросительно и настороженно.
- Неотложное дело, пан Игорь, - поспешил объяснить Сорока, и лишь тогда человек посторонился, давая ему дорогу. Сорока направился в комнату, спиною ощущая тяжелый взгляд высокого.
- Ну, что за неотложное дело? - спросил тот недовольно.
- Во-первых, - Сорока достал из кармана маленький, аккуратно сложенный листочек бумаги, - новые сообщения из железнодорожного узла...
- Должны были положить в тайник.