Салки
Зимой Чуританджа тихая. Под лед спрячется, и нет ее. Летом здесь хариусы плескались, снежные бараны у скал на водопой ходили, а однажды я у самой избушки бородатого лося встретил. Я немало лосей видел. У каждого на подбородке борода-серьга висит. Но чтобы вот такая! Патриарх какой-то, а не лось.
Сейчас на Чуритандже ни лосей, ни баранов. Только куропачьи наброды и заячьи петли по снегу узорятся. Морозно, тихо и чуть-чуть грустно.
Февраль реку до самого дна проморозил, и пошла Чуританджа искать выход. Лед трещит, вода урчит, пар выше скал поднимается, вода до самых вырубок гуляет. Какая наледь постарее - та белая или желтоватая, а свежая - зеленая или синяя.
Посредине наледи Чуританджа изумрудной струей метровой высоты брызжет в небо. Здесь я с рекой в салки играю. Вокруг скал обходить далеко, да и снег там глубокий. А на реку выскочишь - только лыжи по льду постукивают. Красота!
Но Чуританджа коварна. То тоненький ледок инеем замаскирует, то под снег целое озеро воды нагонит, а то просто по льду ручьи пустит.
В прошлый раз я мимо "фонтана" прорвался и промоину проскочил, а на берег стал выбираться - вдруг снег под лыжами расступился, и я оказался по щиколотку в воде. Мороз такой, что дыхание останавливается. Мокрый снег мгновенно к лыжам прикипел, и на ногах у меня уже не легкие, послушные бегунки, а бесформенные глыбы снега. Еле на берег выбрался. Костер развёл, сушусь и Чуританджу ругаю.
А она клокочет, будто смеется:
- Ну как я тебя засалила?
Сегодня я хитрее. Ручей у самых скал обогнул, а там, где снег просел, я бросился бежать что есть силы. Мчусь и слышу, снег под ногами плывет. На старую наледь выскочил, а мой след уже водой темнеет. Но лыжи-то сухие!
Чуританджа прямо кипит от злости. А я смеюсь:
- Ну, кто кого засалил?
Правда, долго смеяться не стал. Мне ведь послезавтра возвращаться.
Булька
Два года я ходил в тайгу один, пока не познакомился с Булькой. Эта маленькая кривоногая собака с короткой грязной шерстью и всегда виноватыми глазами жила под досками за пекарней. Я часто встречал ее, когда ходил за хлебом. Она или сидела рядом с тропинкой, или вертелась у мусорного ящика. Бульку часто обижали, и ее хвост, этот флаг собачьего достоинства, был постоянно прижат к животу.
Когда чужой пес попадал в Булькины владения, она падала на землю и подставляла пришельцу самое нежное место - живот. Еще более позорно вела себя Булька с людьми. Как-то она нерасчетливо перебегала тропинку и чуть не попала под ноги высокому парню. Тот просто так, из озорства, гикнул и притопнул ногами. Булька не метнулась прочь, а припала к земле, закрыла глаза и жалобно заскулила. Парень гадливо плюнул и отбросил Бульку носком валенка.
Я ни за что не подружился бы с Булькой, если бы не наш слесарь Петрович. За ним водится масса грехов. Однажды ему прислали с материка посылку краснобоких яблок. В пути посылка развалилась. Он на почте переложил яблоки в авоську. По дороге домой его, естественно, спрашивали, где он достал такую красоту.
- В овощном, - отвечал тот вполне серьезно.
Женщины кинулись в магазин и устроили там грандиозный скандал.
В другой раз он подшутил над парнем, возвратившимся с первой в его жизни охоты, - вытащил единственную добытую им утку и подложил бройлерную курицу.
В то утро я проспал и ужасно торопился. Груза было много. Рюкзак с лямками, рюкзак без лямок, запасная лыжа, большой сверток одежды, ружье и транзисторный приемник. Хорошо, Петрович встретился и подсобил все это до остановки дотащить. Я его оставил сторожить добро, а сам за хлебом побежал. Из пекарни выскакиваю, а Петрович уже мои вещи в автобус сложил и торопит.
Ехать всего пятнадцать километров. Когда выгрузился и автобус, помигивая глазками, исчез за поворотом, тот рюкзак, что без лямок (в нем были сложены одеяло, капканы и десять банок "Завтрака туриста"), вдруг задергался и заскулил…
И вот иду по тайге на лыжах, а сзади метрах в тридцати плетется Булька. И меня боится, и тайге не доверяет. Я стану - Булька остановится. Зову - не идет, а даже наоборот: настораживается и потихоньку отступает назад.
Когда пришли к избушке. Булька села на лыжню и никуда. Я и дров натаскал, и обед сварил, и в распадок к лабазу смотался, а она все сидит. Я не выдержал и сам направился к Бульке, а она от меня. Тогда я возвратился, сошел с лыжни и, описав полукруг, зашел к Бульке с тыла. Булька кинулась от меня убегать и оказалась между мной и избушкой. Здесь я и поймал ее за загривок.
Днем я гонял по распадкам, сражался с росомахой, которая грабила мои ловушки, а вечером возвращался в избушку, где меня ждала Булька. Когда я сидел возле печки и ремонтировал одежду или просто отдыхал, она подходила и внимательно смотрела прямо в лицо своими рачьими глазами.
Однажды меня отрезала наледь, и я остался ночевать на озерах. Там тоже избушка. С рассветом возвратился. Булька от радости визжит, прыгает. А вечером к нам сосед Сашка заглянул. От него соболь вместе с капканом ушел, и Сашка целый день за ним гонялся. Булька соседа таким лаем встретила - хозяйка дальше некуда.
- Я к тебе за сеткой зашел, - говорит Сашка. - Там лес в прошлом году заготавливали и навалили огромную кучу хвороста. Соболь там.
Сетки у меня не было, но попытать счастья хотелось.
- Собаку возьмем.
- Куда ей на кривых лапах? - смеется Сашка. - Ну, ладно, на безрыбье и рак - рыба.
Надели лыжи, позвали Бульку, а она от избушки не отходит. Тогда я ее в рюкзак сунул. К месту подошли уже в полной темноте. Выпустили Бульку, два костра по сторонам зажгли и принялись разбирать хворост. Работаем осторожно. Ветку-вторую выдернешь и прислушиваешься.
Еще и половины кучи не разобрали, Булька загавкала. Сидит под высокой чозенией и лает. Фонариком посветили, а на ветке соболь. Не будь Бульки, ушел бы, только его и видели. Вот уж мы с нею носились! Не знали, как приласкать.
…Когда я в поселок возвращался, Булька всю дорогу впереди бежала и по-хозяйски под каждый куст заглядывала, будто она и вправду настоящая охотничья собака. Я даже ругал ее за то, что лыжню портит.
В тот день автобуса не было, и мы пятнадцать километров пешком топали. До водонасосной станции добрались, и весь поселок открылся. Заснеженный, нарядный. Булька вдруг остановилась и настороженно на меня посмотрела.
- Ты чего, трусишка? Никто тебя не тронет.
А Булька не идет. Я к ней, а она убегает. Откровенно говоря, мне не до этого было. По дому соскучился. Только через день вспомнил о собаке. Кинулся к пекарне, водонасосной, по поселку бегал - нигде нет…
К той избушке, где мы с Булькой жили, я попал только в конце февраля. Избушка еще глубже в снег ушла, у порога сугроб метровой толщины. Чтобы открыть дверь, принялся валенком его на сторону отгребать и вдруг уперся во что-то твердое. Копнул - Булька! Лежит, пристроив голову на лапки, словно спит, а голова в сторону моей лыжни повернута…