Осенью мы вывезли заготовленные бревна и уехали в поселок. Что потом стало с рябочкой, не знаю…
Гуттаперчевый снег
Что, если я тебе скажу: а снег растягивается! Честное слово. Не веришь? И правильно. Он же не резиновый. Я бы и сам не поверил, если бы не видел своими глазами. Дело так и было.
В прошлом году я к Щучьим озерам всю зиму вдоль ручья ходил. Ручей небольшой, но бойкий. Не один десяток лиственниц подмыл и на мох уронил. Некоторые лиственницы поперек ручья легли и превратились в мостики. В январе эти мостики от снега раза в три толще становятся. А по ним белки, горностаи, соболи из долины в заросли кедрового стланика бегают. Несколько раз даже росомаха проходила.
И что интересно, все эти звери из долины на сопку по одним мостикам переходят, обратно уже по другим. Правило у них такое, что ли? Одни белки никаким законам не подчиняются и бегают как попало.
К Щучьим озерам весна рано приходит. У нас возле поселка еще ни одной проталины, а там уже стланик из-под снега высовывается. Особенно интересно после полудня. Тепло-тепло, Только хочешь лыжу переставить, а стланик из-под нее - щелк - и выскочил. Отойдешь на несколько шагов, хочешь не хочешь - оглянешься. Стоит на белом искристом поле одинокая веточка и качается. Пушистая, нежная и немного заспанная. Но все равно радостная.
Кажется, так и кричит каждому: "Вот она я! Уже выспалась и теперь хочу поиграть с солнышком!"
Иду я вдоль ручья, с этими веточками здороваюсь, и вдруг - стоп! Лежало через ручей одно бревно, а теперь два. Я сначала даже головой завертел - туда ли иду? Потом к бревнам присмотрелся и удивился еще больше. Оказывается, это снег сполз с дерева и повис над ручьем. Толстенная снежная колбасина.
Не просто висит, а еще и мостом служит. Горностаи, белки, всякая мышиная мелочь по нему туда-сюда следов натропили.
Май
В этом месяце много жаркого солнца и пушистого снега, проливных дождей и затяжных метелей. Утром жужжат мухи и кусаются комары, а к вечеру запуржило и насыпало снега чуть ли не по колено. И выстраиваются в прихожей в один ряд валенки, ботинки, резиновые сапоги и туфли-босоножки. Собираясь выйти на улицу, сомневаешься: так ли оделся?
А вот тополям сомневаться не приходится. Весна уже вдохнула в них жизнь, и их ветки заблестели, умытые первым дождем. Прикрытые колпачками-чешуйками почки набухли, ждут своего часа, чтобы дружно выкинуть навстречу солнцу клейкие листочки.
Растущий у дороги ивовый куст, не ожидая погоды, смело раскрыл свои неяркие цветы. По буроватым побегам, словно цыплята, разбежались серебристо-серые комочки. Теплые и нежные. И уже гудит над ними сердитый шмель, вжикают быстрые мушки.
Филин
В апреле и мае над ночной тайгой часто разносится мощный зов: "бу-гу-гу-у-у". Кажется, его рождает сама ночь, и у заночевавшего возле костра охотника душа уходит в пятки. В ответ летит более низкий звук, напоминающий пароходный гудок или глухое мычание: "у-у-у-у". Это перекликаются красивейшие в мире совы - филины. Сейчас у них пора насиживания, и, отправляясь на охоту, филин сообщает об этом сидящей в гнезде подруге. Она отзывается, и над деревьями плывет эхо их голосов.
Другие птицы обычно снесут все яйца, а затем уже принимаются их насиживать. Глухарка, например, в это время даже участвует в токовании. Прикроет яйца травинками, сухими веточками и отправляется на ток. Самка филина начинает насиживать сразу же, как только в гнезде появляется первое яйцо. А несет она их довольно редко - одно яйцо через три-четыре дня. Вот и получается, что в одном гнезде находятся еще не проклюнувшееся яйцо, только что родившийся пуховичок и солидный, с пробивающимися сквозь пух перьями филиненок. Такой выводок самка уже может на время оставить, чтобы слетать на охоту. Старшие совята согреют младших и даже насидят яйцо.
Выводки мелких птиц покидают гнездо на втором месяце жизни и вскоре начинают добывать еду самостоятельно. Птенцы филина даже после вылета из гнезда долго находятся на попечении родителей.
Основной корм филинов - млекопитающие от полевок до крупных зайцев. Для успешной охоты филину нужно неслышно подкрасться к своей жертве. Это возможно благодаря рыхлому и мягкому оперению. Даже большие перья хвоста и крыльев птицы покрыты нежнейшим пухом. За своим оперением филин ухаживает очень тщательно и тратит на это много времени. Он долго и с видимым удовольствием купается под проливным дождем, стараясь промыть каждое перышко.
У филина неподвижное глазное яблоко, зато он может делать головой почти полный оборот. И без какого-либо видимого усилия. Идешь вокруг него, он смотрит на тебя в упор, не отрываясь, а голова поворачивается как на шарнире. Зрение у него отличное. Он видит летящую на большом расстоянии мелкую птичку, если даже глядит против солнца. А то, что он днем подпускает к себе людей, не что иное, как большая его доверчивость. Ведь у филина нет врагов, и он никого не боится.
Самое же замечательное у этой большой хищной птицы - слух. Филина закрывали в совершенно темном помещении и пускали туда мышь. Филин хватал ее без промаха. Говорят, он слышит даже шум, который создает ползущий в земле червь.
Сейчас филинов осталось совсем мало, и нужно приложить все усилия для того, чтобы сохранить эту редкую и красивую птицу.
Избушка на Лакланде
Если тебе придется побывать на Лакланде, можешь остановиться в нашей избушке. Она стоит на небольшой морене при впадении в реку необыкновенно быстрого и прозрачного ручейка Тайный. Мы с братом построили ее лет десять назад. У этой избушки я впервые встретил филина.
Заметили мы с Леней, что по ночам нас посещает какая-то птица. Я и раньше видел отпечатки крупных лап и крыльев на снегу рядом с избушкой, но был уверен, что это глухарь. Его наброды встречаются по всему болоту, ничего удивительного, если он заглядывает и на нашу морену. За это время к нам, не считая росомахи, приходили в гости заяц, белка, горностай, залетали поползень, кукши, кедровки и куропатки. Но больше всего нами, вернее нашими припасами, интересуются полевки. Откуда эти лесные зверьки узнали вкус сухарей, макарон и других продуктов? Только оставишь на столе тарелку с супом или кружку с чаем - полевка тут как тут. Смело взобралась на тарелку, бултых в нее и поплыла. И тебе неприятно, и полевке горе.
Зайца привадил к избушке Леня. Мы привезли с собой мешок проваренных в стланиковой хвое капканов. Все они переложены травой. Трава зеленая, душистая, мы ее специально сушили под навесом. Леня отнес охапку в конец морены, где проходила заячья тропа.
Заяц почти каждую ночь поднимался к нам, делал круг у избушки, затем направлялся к сену. Усаживался на задние лапы и не спеша выбирал понравившиеся травинки. Был заяц "хуторянином", ни с кем дружбы не водил, и ни разу его следы не уходили дальше левого берега Тайного. Сена он съедал немного. Так, лишь бы попробовать. Его больше привлекал мешок из-под приманки, брошенный тут же за ненадобностью. В грубой, пропитанной сукровицей ткани заяц выгрыз две большие дырки. Любопытно, что у сена заяц оставлял немало объедков, возле мешка не валялось и ниточки.
Как-то часов в пять утра Леня разбудил меня и с тревогой заявил, что где-то кричал ребенок. Брат сидел на краю нар в наброшенной поверх майки куртке и в валенках на босу ногу. Голыми коленками он сжимал ружье:
- Я сквозь сон слышу, кто-то кричит, - рассказывает он. - Понимаешь, вот так: "уве-уве-уве!" Хочу проснуться и не могу. Потом пересилил себя, открыл глаза, а за стеной ребенок плачет.
Быстро одеваюсь. Берем фонарик и за дверь.
Сплошная темень. В луче фонарика медленно проплывают снежинки. Освещаем припорошенные снегом лиственничные стволы, черные кустики карликовой березки, сугробы. Вокруг избушки никаких следов.
- Эге-гей! - кричу в темноту. Темнота, как вата, поглощает мой крик. Кричу еще и еще, словно пытаюсь разбудить тайгу. Но в ответ только холодные снежинки в лицо. Леня поднимает ружье и стреляет в беззвездное небо. Снопик пламени вырывается из ствола, выстрел рвет тишину, но через мгновение она снова властно обнимает все вокруг. Стоим и слушаем. Если затаить дыхание, то слышен шум крови в висках и шорох падающих снежинок. Больше ничего.
Возвращаемся, подкладываем в печку дров и пьем чай. Потом я зажигаю еще одну свечу и берусь за дневник. Леня пробует читать книгу, но то и дело отрывается от нее и прислушивается.
- С чего это тебе дети стали чудиться? - обращаюсь я к брату.
Леня откладывает книгу и принимается доказывать, что он был прав.
- Ну, хорошо. Верю. Только, может, не ребенок? Птица какая или зверь?
- Ребенок!
А утром по дороге к ручью на самом спуске с морены Леня нашел полуразорванного зайца. Зверек уже застыл. Он лежал на боку, раскинув сильные лапы. Спина была в крови, на животе зияла большая дыра. На снегу отпечатались огромные крылья. Те самые крылья, гофрированные оттиски которых мы несколько раз видели около избушки. Здесь же на спуске глубокие наброды мощных лап и след волока. Выстрел, по-видимому, вспугнул ночного хищника, он бросил добычу и больше сюда не возвратился.
Заяц-беляк, одетый в роскошную зимнюю шубу, был из матерых и уже не раз попадал в переделки. Правое ухо от самого основания до черной верхушки было разорвано. Это случилось давно. Ухо зажило, несколько раз вылиняло, и зверек, верно, привык к такому треухому состоянию. А может, уродство и сделало его отшельником. Кто знает, как к этому относились другие зайцы?