- Конечно, конечно, - поспешно сказал я, стараясь не смотреть на его дрожащую, как у графини из "Пиковой дамы", голову. - Я хотел о другом…
- Видите ли, молодой человек, - прервал меня адмирал, и его вялый рот сделался жестким, - и тогда, и теперь я полагаю, что поступил совершенно справедливо. Я привел мой добрый парусник к Маркизским островам, чтобы налиться пресной водой и продолжить плавание в Камчатку. И что же? - Его брови, когда-то рыжие, а теперь блекло-табачные, сердито приподнялись. - И что же? Дикари убили моего мичмана и моих матросов, посланных на берег в шлюпке. Ну-с, "Кроткий" в отместку и открыл орудийный огонь по туземцам…
Я ершисто заметил, что островитяне, очевидно, приняли моряков "Кроткого" за тех европейских или американских разбойников, которые неоднократно грабили Нукагиву, самый большой и изобильный остров среди Маркизских островов. Старик сердито засопел.
- Может быть, и грабили… Но, скажите на милость, при чем тут мои славные матросы?
Я возразил в том смысле, что островитяне посчитали моряков "Кроткого" игроками из той же футбольной команды, что и пираты-колонизаторы.
Врангель посмотрел на меня с недоумением:
- Как вы изволили выразиться? Из какой команды?
Я спохватился: мы говорили с ним на разных языках.
- Фердинанд Петрович, - начал я с подкупающей мягкостью, точно ко мне вернулась былая репортерская сноровка, ведь зачастую приходилось брать, интервью у очень занятых и раздраженных людей, - Фердинанд Петрович, - сказал я, - ваш покорный слуга носится с мыслью написать роман о моряках-парусниках.
О романе я приврал. О романе я и думать не смел. Я хотел написать два-три очерка. Но он был польщен. Он кивнул и проговорил с улыбкой:
- Да-с, жизнь наша, я разумею моряков, - роман, и притом естественнейший, потому что правда нашей жизни богаче вымыслов господ сочинителей.
- Так вот, Фердинанд Петрович, - продолжал я, дотрагиваясь до корабельного журнала, - вы тут сообщаете о некоем индейце Педро и английских матросах, подобранных вами на острове Нукагива.
- Да, я велел принять их на борт. - Он провел рукой по длинным усам; у него это получилось очень щеголевато и ловко, как, должно быть, было свойственно лишь морякам-парусникам.
- Но, к моему сожалению, я ничего не смог узнать из вашего журнала о дальнейшей участи этих людей. А между тем персонажи эти, особенно индеец, так выгодны для романического повествования!
Он задумчиво побарабанил короткими веснушчатыми пальцами по столу и недоверчиво спросил:
- В журнале ничего нет?
- Нет.
- Тогда потрудитесь-ка, сударь, сыскать другой журнал.
- Какой же?
- "Журнал распоряжений". Все, что касалось корабельных дел, вплоть до самых мельчайших, - произнес он наставительно, и я угадал в нем закоренелого "аккуратиста", - все это заносилось под мою диктовку в сей журнал. - Он строго поджал губы.
Я начал рыться в бумагах.
- А кстати, - сказал адмирал, - что вы думаете, господин сочинитель, как эти люди оказались на острове?
- По-видимому, - осторожно предположил я, продолжая рыться в старинных рукописях, - их высадили с какого-либо судна; может быть, в наказание, как это нередко случалось, а может быть, по их собственному желанию, что тоже случалось иногда.
Адмирал не помнил в точности обстоятельств дела, но спорить не стал.
- Ага, вот он!
Морщинистое лицо Врангеля сморщилось от удовольствия еще больше, когда я извлек журнал синей бумаги с надписью на обложке: "Распоряжения капитан-лейтенанта Врангеля по военному транспорту "Кроткий".
- Вообразите, сударь: где только не вносились в сей журнал мои распоряжения!
Это было сказано несколько горделиво, но я не мог не согласиться, что гордость его законна. Да, подумалось мне, ему тогда было тридцать, он уже был знаменит своей экспедицией по северо-восточным берегам Ледовитого океана, а на борту "Кроткого" ему довелось изведать ревущие штормы близ Огненной Земли, ураганы Великого океана, штили Зондского пролива, бурю на меридиане Мадагаскара… Я думал об этом и листал тетрадь синей бумаги. Парусник был у Маркизских островов в апреле 1826 года, и я искал записи, относящиеся к этому времени… Ну, вот и они.
- Читайте, читайте, - удовлетворенно сказал Врангель, - я же говорил…
В журнале значилось:
Оставшихся на вверенном мне транспорте англичан Джона Дре, Джемса Редона и лаплатского индейца Педро Мартыноса приказываю включить в командный список и производить им морскую порцию наравне со всеми.
А следующее распоряжение гласило:
Вновь принятых мною в состав вверенной мне команды англичан Джона Дре, Джемса Редона и лаплатского индейца Педро Мартынова назначаю во вторую вахту на баке на шканцах.
- Так вот оно что! - протянул я и поглядел на адмирала. - Вы, стало быть, не дали им скучать в океане?
- На военном корабле, сударь, - уже знакомым мне тоном наставника заметил старик, - не должно бездельничать. От безделия все пороки. Да-с.
Я пропустил это мимо ушей. Я думал, что уроженец Ла-Платы индеец Педро был, очевидно, первым индейцем, служившим на русском корабле. Я спросил у адмирала, верна ли моя догадка.
- Несомненно, - твердо отвечал старик. - И я должен засвидетельствовать, что он был отменным служителем, ловким и сильным. И вот еще что примечательно… - Он ухмыльнулся. - Этот Педро, хотя и не знал по-русски ни полслова, отлично сошелся с моими молодцами. Его полюбили у нас, чего я не могу, к сожалению, сказать об этих… как их бишь?..
Я заглянул в синюю тетрадку.
- Дре и Редон?
- Вот-вот, - кивнул адмирал. - Эти прослыли ленивцами первой статьи, и я был весьма рад, когда избавился от них.
- Каким же образом, Фердинанд Петрович?
Я предвкушал какое-нибудь эффектное событие. Но Врангель обманул мои ожидания.
- Вы слышали, - сказал он, - о капитане Бичи? Фредерик Бичи. Слыхали?
Мне страсть не хотелось оплошать.
- Это тот… который… Позвольте, позвольте… Бичи, говорите? Ах да, капитан Бичи! Уж не тот ли, что искал Северо-западный проход одновременно с Джоном Франклином?
Его сморщенное лицо не выразило, как я надеялся, удивления перед моей осведомленностью.
- Да, - сказал он спокойно. - Так вот, когда я пришел на "Кротком" в Петропавловскую гавань, там как раз стоял "Блоссом" капитана флота его величества. Фредерика Бичи. Он уже собирался вступить под паруса, когда я спровадил его милых соотечественников к нему на фрегат. Полагаю, это не было большим приобретением для капитана Бичи, к которому я питаю высокое уважение. - И старичок потер руки с таким видом, будто все это произошло не столетие с четвертью назад, а вот только что.
Я торопливо чиркал карандашом в записной книжке.
- Понятно, понятно, Фердинанд Петрович. Ну, а что же любимец команды? Вы привезли Педро в Кронштадт?
Адмирал снисходительно улыбнулся беззубым ртом.
- О нет, господин сочинитель. Тут уж увольте, я вам не подсказчик. Нет, я не привез индейца в Кронштадт. Он плавал с нами в Тихом океане, а потом, у северо-западных берегов Северной Америки, на острове Ситхе, покинул корабль. Что с ним сталось, я не знаю. Впрочем, - он снова раздвинул рот в беззубой улыбке, - вам, сочинителю, это на руку: вы вольны распорядиться судьбой индейца Педро. Когда он покинул "Кроткий"? Думается… А зачем гадать? Соблаговолите еще раз заглянуть в журнал.
Я перемахнул несколько страниц и действительно увидел запись, гласившую, что индеец Педро Мартынос "отлучился от команды" в октябре 1826 года и что он оставил на корабле все казенные вещи, полагающиеся рядовому матросу: шинель серого сукна, мундир с брюками, три пары шерстяных чулок, холстинную рубаху и фуфайку зеленого сукна. И эта запись лучше всяких похвал характеризовала первого на русском паруснике матроса-индейца: он был не только ловким, сильным и смелым моряком, но человеком гордым и честным…
Размышляя об индейце, я чуть было не упустил старика адмирала - Он уже оперся рукой о стол, собираясь подняться. Молящим "репортерским" голосом я попросил его уделить мне еще несколько минут. Он вздохнул и уселся поудобнее, а я принялся спешно ворошить бумаги. Мне надо было расспросить об одном эстонце, судьба которого увлекла меня не меньше, чем судьба индейца Педро…
- А, вот!
Старик вздрогнул.
- Что это вы, батенька, рыкнули, как, бывало, мой денщик Федька спросонок? - сказал он недовольно.
- Да вот, Фердинанд Петрович, послушайте, пожалуйста. - И я прочел скороговоркой: - "Приметы: рост посредственный, волосы и брови темно-русые, глаза карие, нос острый, рот умеренной, подбородок плоский, лицо продолговатое и рябоватое, от роду 32 года".
- Что это такое? - не понял Врангель.
Я объяснил: это, дескать, паспорт дворового человека из имения Руиль, отпущенного в январе 1830 года в услужение капитану первого ранга Врангелю сроком на семь лет.
- Ну, так что же?
- Как - что? Да ведь этот Михель Якобсон… Да вы-то, Фердинанд Петрович, вы сами где были в те годы? Вы проехали всю Россию от Петербурга до Охотска. Так?
- Разумеется. И должен вам заметить, не один, а с молодой женою.
- А потом вы пробились сквозь непогоды и штормы к острову Ситхе. Так?
- Пробились. И должен заметить, Лизанька моя очень страдала морской болезнью.
- А потом вы пять лет жили на Ситхе. Верно?
- Ну конечно, как и все правители Русской Америки. Где же еще мне было жить как не в Ново-Архангельске? Мы там с Лизанькой схоронили первенца…
Меня не тронула печаль его старческого голоса. Я думал об ином и продолжал свой "скорострельный" допрос.