- И все-таки ты хочешь драться с этим самым Томом Кэннемом. Стоит ли?
Он пристально поглядел на нее:
- А ты не хочешь?
- Любимый мой, я хочу, чтобы ты делал все, что тебе угодно!
Ей самой вдруг показалось странным, что это говорит она, чуть ли не самая упрямая и своевольная из Сенгстеров. Но она чувствовала, что говорит правду, и это ее радовало.
- Вот будет потеха! - сказал он.
- Не понимаю, какая тут может быть особенная потеха?
- Я и сам еще как следует не придумал. Ты мне можешь помочь. Во-первых, я обязательно обставлю и Стюбнера и синдикат игроков. Я их здорово разыграю. Уложу Кэннема на первом же раунде. По-настоящему буду злой, первый раз в жизни! Бедняга Том Кэннем! Придется ему быть главной жертвой, хоть он не хуже всех остальных жуликов. Понимаешь, я собираюсь сказать речь на ринге! Этого еще не бывало, но успех будет потрясающий, - я открою публике все тайны бокса! Бокс - дело чистое, отличный спорт, но они превратили его в коммерческую игру, а это все губит. Смотри-ка, я уже перед тобой начинаю говорить речь, как на ринге.
- Вот бы мне пойти послушать, - сказала она.
Он посмотрел на нее, словно взвешивая все "за" и "против".
- Я был бы только рад. Но, видно, так гладко не сойдет. Неизвестно, что может случиться, когда я заговорю. Зато обещаю: как только все кончится, я прибегу к тебе. И это будет последнее выступление Глендона-младшего на ринге, самое последнее!
- Но ведь ты никогда в жизни не говорил речей, милый, - сказала она с сомнением. - А вдруг провалишься?
Он решительно тряхнул головой.
- Ведь я ирландец. А какой ирландец не умеет говорить? - Он вдруг расхохотался. - Стюбнер считает, что я спятил. Говорит, женатый человек тренироваться не может. Да что он понимает в женитьбе, во мне, в тебе? Он вообще только одно понимает - скупать недвижимость да заранее подстраивать матчи. Вот я ему покажу на этот раз, и бедному Тому тоже! Право, мне жалко Тома.
- Видно, мой дорогой Лютый Зверь на этот раз и вправду собирается лютовать и зверствовать! - сказала она.
Он рассмеялся.
- Постараюсь! Последнее выступление - понимаешь, последнее! А потом - ты, ты одна! Но, может быть, тебе хочется, чтобы я вообще не выступал? Тогда скажи!
- Как не хочется? Ведь я люблю моего Великана таким, как он есть, - пусть и будет самим собой. Если тебе нужно выступить, значит, и мне это нужно - и для тебя и для себя. Ну вот представь себе, я вдруг скажу: "Хочу поступить на сцену или поехать на Тихий океан, на Северный полюс?"
Он ответил вдумчиво и серьезно:
- Конечно, я бы сказал: "Делай, как знаешь! Ты - это ты, всегда будь сама собой и делай, что хочешь". Я и люблю тебя за то, что ты - это ты!..
- И оба мы - влюбленные дураки! - прошептала она, когда он выпустил ее из объятий.
- Вот и чудесно! - крикнул он.
Он встал, измерил глазом высоту солнца и протянул руку к дремучему лесу, укрывшему цепи гор, озаренных закатом.
- Придется заночевать в лесу. До ближайшей стоянки миль тридцать, не меньше.
Глава десятая
Кто из любителей бокса, присутствовавших в тот вечер на Голден-Гейтском ринге, забудет матч, когда Глендон-младший нокаутировал Тома Кэннема и еще одного боксера, посильнее Тома Кэннема? Кто забудет, как Пат в течение часа сдерживал огромный зал, где готов был вспыхнуть настоящий бунт, и как вслед за этим началось расследование, проверка всех злоупотреблений на ринге и связанные с этим процессы комиссионеров и подрядчиков-строителей, - словом, дело кончилось полным провалом всех, кто спекулировал на боксе. Эта история была для всех полнейшей неожиданностью. Даже Стюбнер ничего не подозревал. Правда, его питомец после истории с Натом Пауэрсом совсем вышел из повиновения, удрал, женился, но все это уже отошло в прошлое. Как и надо было ожидать, Пат проглотил обиду, простил ту мошенническую проделку на ринге и вернулся к боксу.
Голден-Гейтский ринг был выстроен совсем недавно. Сан-Франциско никогда еще не видел такого гигантского здания, и этот матч был первым в новом зале. Все двадцать пять тысяч мест были распроданы. Со всего мира съехались любители бокса и за лучшие места платили по пятидесяти долларов. Самый дешевый билет стоил пять долларов.
Знакомый гул аплодисментов встретил старейшего из судей - Билла Моргана, когда он, пройдя под канат, обнажил свою седую голову. Но только он раскрыл рот, раздался оглушительный треск - это неподалеку от ринга провалился целый ряд скамей. Толпа громко захохотала, послышались шутливые соболезнования и советы пострадавшим, хотя никто не ушибся всерьез. Услышав треск сломанных скамей и бурный хохот зрителей, дежурный капитан полиции многозначительно поднял бровь и покосился на своего помощника - в знак того, что надо быть начеку: вечер обещает быть нелегким.
Под громкие аплодисменты, ныряя друг за другом под канат, на ринг вышли семь маститых ветеранов бокса. Их представили публике - все они были экс-чемпионами в тяжелом весе. Представляя их, Билли Морган не скупился на лестные характеристики. Одного он назвал "честным Джоном, надежным малым", другого "бескорыстнейшим бойцом, какого свет не видал". И об остальных говорил так же пышно: "герой сотен боев, непобедимый, стойкий", "самый сильный из всей старой гвардии", "единственный, кто всегда возвращался на ринг", "самый боевой и храбрый" и, наконец, - "орешек, который никому не разгрызть!".
Времени на это ушло порядочно. От каждого требовали слова, и все они что-то буркали и бормотали в ответ, краснея от гордости и неловко переступая с ноги на ногу. Дольше всех говорил "надежный малый" - его речь длилась целую минуту. Потом их надо было фотографировать. На ринге столпились все знаменитости - чемпионы, знаменитые тренеры, опытнейшие секунданты, распорядители и судьи. Шумели боксеры легкого и среднего веса, передавали друг другу вызовы, предложения матчей. Был тут и Нат Пауэрс, требовавший реванша у Глендона-младшего. Реваншей требовали и все остальные светила бокса, которых побил Глендон. Каждый считал своим долгом вызвать Джима Хэнфорда, которому в свою очередь пришлось официально заявить, что он согласен на встречу с тем, кто победит в сегодняшнем матче.
- Глендон! - заорали зрители.
- Кэннем! - завопили другие, стараясь перекричать тех.
В самом разгаре этого неистового гама провалился еще один ряд скамей, и законные владельцы билетов подняли страшный скандал, крича на капельдинеров, пропустивших за изрядную мзду толпы безбилетных. Капитан полиции спешно позвонил в управление, требуя выслать дополнительные наряды.
Публика веселилась. А когда Кэннем и Глендон вышли с двух сторон на ринг, в зале поднялась настоящая буря. Добрых пять минут воздух дрожал от приветственных возгласов. На ринге, кроме участников, уже никого не оставалось. Глендон, окруженный секундантами, сел в свой угол. Стюбнер, как и всегда, стоял за его спиной. Сначала публике представили Кэннема. Он потоптался на месте, наклонив голову, зрители кричали и шумели, требуя от него речи. Кэннему пришлось выступить. Он запинался, то и дело умолкал, но все же сумел пробормотать две-три фразы.
- Я счастлив и горд, что выступаю сегодня, - сказал он и воспользовался громом аплодисментов, чтобы выдавить из себя еще одну мыслишку. - Я всегда бился честно. Всю жизнь бился честно. Никто не будет отрицать. И сегодня буду биться изо всех сил!
- Верно, Том! - заорали с мест. - Мы тебя знаем! Молодчина, Том! Он урвет свой кусочек сальца!
Потом вышел Глендон. И от него потребовали речь, хоть это и было против правил: обычно победитель в предыдущих боях никогда с речью не выступал. Билли Морган поднял руку, требуя тишины, и в притихшем зале загремел звучный и ясный голос Глендона.
- Все тут говорили, как они горды и счастливы, что выступают перед вами. Я этого не скажу. - Он посмотрел на изумленных зрителей и нарочно сделал паузу, чтобы его слова дошли до их сознания. - Я не горжусь и своими товарищами по профессии. Вы хотели, чтобы я сказал что-нибудь. Я вам и выскажу все. Сегодня мое последнее выступление. После него я совсем ухожу с ринга. Вы спросите - почему? Я уже вам сказал. Мне не нравятся те, кто занимается боксом. Ринг стал прибежищем таких мошенников, что по сравнению с их выкрутасами даже пробочник покажется прямым! Все прогнило, все продажно - начиная с мелких профессиональных клубов и кончая сегодняшним матчем!
Сдержанный гул удивления, нараставший в зале, при этих словах перешел в настоящий рев. Послышалось шиканье, крики возмущения, возгласы: "Начинай матч!", "Давайте скорее!", "Почему не дерешься!". Глендон молча огляделся и увидел, что главные зачинщики шума - сами устроители матча, игроки и боксеры, сидевшие в первых рядах. Публика тоже разделилась - половина кричала: "Матч!", остальные вопили: "Говори!", "Говори!".
Десять минут буйствовал весь зал. Стюбнер, судья, владелец спортивного зала - все умоляли Глендона начинать матч. Когда он отказался, судья крикнул, что присудит победу Кэннему, раз Глендон не желает драться.
- Не имеете права, - спокойно возразил Пат. - Только попробуйте, и я подам на вас жалобу во все суды, да и публика не выпустит вас отсюда живьем, если вы лишите ее зрелища. А драться я буду обязательно. Только сначала я кончу свое слово!
- Это против правил! - крикнул судья.
- Неправда! Нет правила, запрещающего выступать перед матчем. Сегодня все знаменитые боксеры выступали тут.
- Так то было несколько слов! - судье пришлось уже кричать Глендону прямо в ухо. - А вы лекцию читаете!
- И лекции не запрещены! - ответил Глендон. - Ну-ка, вы все, уходите с ринга, не то я вас сам вышвырну.