* * *
Легкость и ярость не оставляли Ивана с того мига, как он случайно отыскал в раскопанной траншее искусно сработанный кастет. Несколько дней он ходил будто пьяный: запинался на ровном месте, путался в словах, забывался. Мать тревожилась, пыталась откровенно поговорить, потом махнула рукой: «Подростковый возраст, новая жизнь, весна». А на старый, неухоженный коммунальный двор и вправду уже заходил апрель с пронзительно высоко звучащим птичьим небом…
По ночам не спалось. Грезилось. Иван чувствовал, как тесно становилось в груди, словно болезненно узкой была его собственная кожа. Сны делались отчетливее и сочнее, все смелее нарушая грань с бодрствованием. Сначала это далее казалось забавным – грезить наяву и жить во сне. Но после этого всякий раз пробуждаться и засыпать становилось мучительнее и страшнее…
Каждое утро, пока воспоминания были отчетливы, он записывал видения в ежедневник, который назвал «Сводом странствий». Чувствовал, что для пережитых образов не хватает слов, тогда пытался изобразить свои мысли знаками и символами. Так пришел к неожиданному для себя выводу: древние египтяне со своим странным идеографическим письмом, возможно, были нескончаемо мудрее современного человечества. Он улыбался, рисуя загадочные «пляшущие линии», и вспоминал, как после поездки в Китай отец любил повторять, что иероглиф наделен магической силой вдыхать жизнь в любую вещь. Ивану очень хотелось научиться возвращать прошлое. Для того, чтобы его изменить…
В эту ночь Ивану приснился пернатый змей, танцующий над городом в кроваво-красном зареве. Среди высоких и стройных сосен он походил на покачивающегося в густой заросли прибрежных водорослей морского конька, парящего в морских водах. Иван опускал руку в лазурное зеркало вод, пытаясь поймать конька в ладонь, но пальцы бороздили песок, цеплялись за водоросли, а змей ускользал, ловко предугадывая неуклюжие человеческие движения…
Змей поднимался выше, над водой, вверх, к огромной первозданной луне-пуговице, на которую была пристегнута изнаночная подкладка неба. Ивану казалось невероятным, что луна – всего лишь пуговица, и стоит ее оторвать, как ночная тьма сползет с небосвода, обнажая сияющее солнце. Тогда Иван тщетно тянул к луне руки, но вместо пуговицы был свивающийся кольцом мифологический Змей, вещавший о потерянном безвозвратно времени. И пропитанное лунным одиночеством и тоской змеиное шипение скользило по волосам, жаля Ивана в самое сердце…
* * *
Сергей Олегович сидел у открытого окна и с явным удовольствием пил чай из граненого стакана в подстаканнике.
В дверь постучали.
– Заходи, Ванюша, не стесняйся! – крикнул Сергей Олегович, даже не приподнявшись с кресла.
Иван зашел в комнату, недоуменно посмотрев на Снегова.
– Ты удивлен, как я узнал, что за дверью именно ты? – Сергей Олегович рассмеялся. – Годы, батенька, годы учительства. Начинаешь видеть, что творится за твоей спиной. Начинаешь распознавать людей по шагам, узнавать характер по движениям. Кроме того, как ты думаешь, кто из всех соседей мог постучаться в мою дверь? Только ты! Разве не так?
– Да… Все равно как-то необычно…
– Дедуктивный, батенька, метод. И никакой телепатии! Садись за стол, в ногах правды нет! Выпьешь со мной чайку? – не дожидаясь согласия, Сергей Олегович налил из большого заварника стакан огненно-рубинового напитка.
– Сергей Олегович… А можно, вы будете моим консультантом?
– Тебе нужен репетитор?
– Скорее консультант. Может, советчик… В общем, хороший учитель… Я готов оплатить…
– Хорошо. Учитель так учитель. Я согласен!
– А сколько это будет стоить? В месяц?
– Денег? Денег – нисколько.